— К вам, кажется, еще кто-то приходил?
— А, пустяки! Визит родственника. Вы в самом деле кончили?
Вага кивнул.
— Прекрасно! В таком случае присоединяйтесь к нам, мы отправляемся кутить.
— По какому поводу? И куда?
— В «Монополь». Надо же выпить за окончание войны. И за наши дела. Надеюсь, они продвигаются успешно?
— Вполне.
— Вот и прекрасно! Значит, идем? Я вижу, вы колеблетесь?
— Да. У меня сегодня еще одно свидание.
— Деловое?
— Скорее да.
— Тогда можете не ходить. Уверена, что ничего серьезного.
— Напротив. Станевич вздохнула.
— Как это скучно. Вечно у вас дела, капитан! Ну, ладно, так и быть, идите, на сей раз я вас освобождаю. Но потом вы присоединитесь к нам?
— Постараюсь.
— Никаких «постараюсь»! Отвечайте определенно: «да» или «нет»?
— Почти определенно «да».
— Что за несносный человек! Но я ловлю вас на слове. А у вас, пан Анджей?— Она взглянула на задумавшегося Косецкого.— Тоже свидание?
— Да, и как раз в «Монополе».
— С женщиной?
— С мужчиной.
— Надеюсь, этот мужчина не отнимет у вас весь вечер?
— Самое большее четверть часа.
— Отлично! Итак, я не прощаюсь. Только умоляю вас, дорогие, никаких серьезных разговоров! Я хочу, чтобы сегодня было весело...
У ворот Вага попрощался с Анджеем Косецким. Короткая, глухая улочка с розовато-грязными домами и цветущими каштанами была погружена в ржавый полумрак. Небо заволокли тяжелые тучи. Парило, воздух был неподвижен.
— Будет гроза,— сказал Вага.— Вы в «Монополь»?
— Да.
— Ну, а мне в другую сторону. Всего хорошего.
— Вы придете в «Монополь»?
— Сомневаюсь. Впрочем, видно будет.
Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Анджей направился в сторону Аллеи Третьего мая.
На Аллее, одним концом упиравшейся в парк Костюшко, было полно гуляющих. Комендантский час еще не отменили, и люди спешили насладиться коротким майским вечером. Под каштанами, тесно прижавшись друг к другу, прогуливались парочки; другие шли, взявшись под руки по нескольку человек в ряд, смеясь и громко переговариваясь. Это была в основном молодежь: девушки в светлых платьях и туфлях на деревянной подошве, завитые, с высоко зачесанными спереди волосами; парни в пиджаках внакидку, в рубашках с закатанными рукавами, кое-кто в парусиновых шортах. Все скамейки под каштанами были заняты. В толпе было много военных. Несколько советских солдат окружили скамейку, на которой сидели их товарищи. Один играл на губной гармошке.
Погода заметно портилась. Нависла тяжелая духота, и темное небо раз за разом прорезали^короткие, беззвучные вспышки молний. Поскольку война еще не кончилась, город был затемнен. Фонари на улицах не горели. Быстро смеркалось. И только длинные полосы света от автомобильных фар выхватывали на мгновение из темноты силуэты людей под деревьями, неподвижные кроны вверху и далекую перспективу улицы. А потом опять все погружалось в серовато-желтый сумрак.
Анджей шел, задумавшись, и не обращал внимания на толчею. По радио передавали последние известия. Тот же, что и днем, мужской голос отчетливо повторял в темноте:
— «Военные действия будут прекращены в субботу в восемь часов утра...»
Через несколько десятков шагов следующий репродуктор подхватывал затихающие слова:
— «Настоящий акт является первым шагом к полной и окончательной капитуляции Германии».
Голос диктора в темноте казался громче, чем днем. Из невидимых репродукторов над улицей и колышущейся толпой неслись одни и те же слова, повторяемые ровным, неестественно громким голосом. Но этот одиноко взывающий сверху голос сейчас никто не слушал. Победа, которую ждали шесть долгих лет, была уже свершившимся фактом, вчерашним днем.
Алик вторую половину дня провел на берегу Сренявы. Он купался, флиртовал с какими-то незнакомыми, приезжими девушками. Когда солнце село, а свободного времени оставалось еще много, он пошел в кино «Балтика» на советский фильм о партизанах. Потом в маленьком кафе неподалеку от рынка ел мороженое и не успел оглянуться, как наступил вечер.
Теперь надо было торопиться. Потный, без шапки, в накинутом на плечи пиджаке, он мчался по тротуару и в одном месте, обходя группу парней и девушек, чуть не налетел на Анджея. Увидев в нескольких шагах от себя высокую фигуру брата, он растерялся, но все же успел отскочить в сторону к скамейкам, в темноте споткнувшись о чьи-то ноги в высоких сапогах.
— А, черт тебя побери!— выругался кто-то.
Он попятился, но снова наступил кому-то на ноги. На этот раз взвизгнула женщина.
Анджей прошел мимо, не заметив брата. Алик нырнул в толпу и только через несколько минут пришел в себя. Он остановился, отер со лба пот и пригладил волосы. А, черт! Ему стало стыдно, что он струсил из-за такого пустяка. Ну и что, если б даже Анджей его увидел? Он был убежден, что брат ни о чем не знает и не будет знать. Он злоупотребил доверием матери потому, что был в ней уверен. Если бы не уверенность, что это останется в тайне, неизвестно, решился ли бы он украсть деньги. Чтобы причинить боль человеку, который тебя любит, надо (он убедился сегодня в этом сам) сделать над собой некоторое усилие, превозмочь себя, но это еще не значит быть готовым к тому, что тебя разлюбят. Так он надеялся. Во всяком случае, взять на себя всю тяжесть ответветствен-ности за свой поступок смелости у него не хватало. К сожалению (он еще раз убедился в этом, к своему стыду), до Юрека Шреттера ему было далеко. Как он завидовал его безграничной смелости и как мечтал быть похожим на него!
Там, где кончался газон, Алик свернул с Аллеи и пошел широкой дорожкой через парк. Вначале ему попадались одинокие парочки, которые шли, прижавшись друг к другу. Он прибавил шаг. Миновал еще двоих — стоя в тени деревьев, они шептались о чем-то. А дальше уже никого не было. Вокруг царил ночной мрак, фантастические очертания деревьев, таинственные заросли, а между ними молчаливые, темные прогалины.
Он дошел до пруда. Его темная, гладкая поверхность была неподвижна и безмолвна, а над ним, точно кучевые облака, сгрудились плакучие ивы. От воды тянуло свежестью и сыростью. Было тихо и пустынно. Вокруг ни души. Слышался только тонкий комариный писк. Под ногами поскрипывал гравий. Чем дальше в глубь парка, тем он казался страшнее и таинственнее.
Алик миновал еще один пруд и свернул на боковую дорожку. Кроны высоких грабов и буков смыкались над его головой и заслоняли небо. Внизу были кусты сирени, жасмина и черемухи. Алик прекрасно ориентировался в темноте, он на память знал здесь все закоулки и заповедные дорожки. Вдруг он остановился и затаил дыхание. За ним кто-то шел. Он услышал в тишине едва уловимое поскрипывание гравия. Отскочив в сторону, он спрятался в кустах сирени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— А, пустяки! Визит родственника. Вы в самом деле кончили?
Вага кивнул.
— Прекрасно! В таком случае присоединяйтесь к нам, мы отправляемся кутить.
— По какому поводу? И куда?
— В «Монополь». Надо же выпить за окончание войны. И за наши дела. Надеюсь, они продвигаются успешно?
— Вполне.
— Вот и прекрасно! Значит, идем? Я вижу, вы колеблетесь?
— Да. У меня сегодня еще одно свидание.
— Деловое?
— Скорее да.
— Тогда можете не ходить. Уверена, что ничего серьезного.
— Напротив. Станевич вздохнула.
— Как это скучно. Вечно у вас дела, капитан! Ну, ладно, так и быть, идите, на сей раз я вас освобождаю. Но потом вы присоединитесь к нам?
— Постараюсь.
— Никаких «постараюсь»! Отвечайте определенно: «да» или «нет»?
— Почти определенно «да».
— Что за несносный человек! Но я ловлю вас на слове. А у вас, пан Анджей?— Она взглянула на задумавшегося Косецкого.— Тоже свидание?
— Да, и как раз в «Монополе».
— С женщиной?
— С мужчиной.
— Надеюсь, этот мужчина не отнимет у вас весь вечер?
— Самое большее четверть часа.
— Отлично! Итак, я не прощаюсь. Только умоляю вас, дорогие, никаких серьезных разговоров! Я хочу, чтобы сегодня было весело...
У ворот Вага попрощался с Анджеем Косецким. Короткая, глухая улочка с розовато-грязными домами и цветущими каштанами была погружена в ржавый полумрак. Небо заволокли тяжелые тучи. Парило, воздух был неподвижен.
— Будет гроза,— сказал Вага.— Вы в «Монополь»?
— Да.
— Ну, а мне в другую сторону. Всего хорошего.
— Вы придете в «Монополь»?
— Сомневаюсь. Впрочем, видно будет.
Они обменялись рукопожатиями и разошлись. Анджей направился в сторону Аллеи Третьего мая.
На Аллее, одним концом упиравшейся в парк Костюшко, было полно гуляющих. Комендантский час еще не отменили, и люди спешили насладиться коротким майским вечером. Под каштанами, тесно прижавшись друг к другу, прогуливались парочки; другие шли, взявшись под руки по нескольку человек в ряд, смеясь и громко переговариваясь. Это была в основном молодежь: девушки в светлых платьях и туфлях на деревянной подошве, завитые, с высоко зачесанными спереди волосами; парни в пиджаках внакидку, в рубашках с закатанными рукавами, кое-кто в парусиновых шортах. Все скамейки под каштанами были заняты. В толпе было много военных. Несколько советских солдат окружили скамейку, на которой сидели их товарищи. Один играл на губной гармошке.
Погода заметно портилась. Нависла тяжелая духота, и темное небо раз за разом прорезали^короткие, беззвучные вспышки молний. Поскольку война еще не кончилась, город был затемнен. Фонари на улицах не горели. Быстро смеркалось. И только длинные полосы света от автомобильных фар выхватывали на мгновение из темноты силуэты людей под деревьями, неподвижные кроны вверху и далекую перспективу улицы. А потом опять все погружалось в серовато-желтый сумрак.
Анджей шел, задумавшись, и не обращал внимания на толчею. По радио передавали последние известия. Тот же, что и днем, мужской голос отчетливо повторял в темноте:
— «Военные действия будут прекращены в субботу в восемь часов утра...»
Через несколько десятков шагов следующий репродуктор подхватывал затихающие слова:
— «Настоящий акт является первым шагом к полной и окончательной капитуляции Германии».
Голос диктора в темноте казался громче, чем днем. Из невидимых репродукторов над улицей и колышущейся толпой неслись одни и те же слова, повторяемые ровным, неестественно громким голосом. Но этот одиноко взывающий сверху голос сейчас никто не слушал. Победа, которую ждали шесть долгих лет, была уже свершившимся фактом, вчерашним днем.
Алик вторую половину дня провел на берегу Сренявы. Он купался, флиртовал с какими-то незнакомыми, приезжими девушками. Когда солнце село, а свободного времени оставалось еще много, он пошел в кино «Балтика» на советский фильм о партизанах. Потом в маленьком кафе неподалеку от рынка ел мороженое и не успел оглянуться, как наступил вечер.
Теперь надо было торопиться. Потный, без шапки, в накинутом на плечи пиджаке, он мчался по тротуару и в одном месте, обходя группу парней и девушек, чуть не налетел на Анджея. Увидев в нескольких шагах от себя высокую фигуру брата, он растерялся, но все же успел отскочить в сторону к скамейкам, в темноте споткнувшись о чьи-то ноги в высоких сапогах.
— А, черт тебя побери!— выругался кто-то.
Он попятился, но снова наступил кому-то на ноги. На этот раз взвизгнула женщина.
Анджей прошел мимо, не заметив брата. Алик нырнул в толпу и только через несколько минут пришел в себя. Он остановился, отер со лба пот и пригладил волосы. А, черт! Ему стало стыдно, что он струсил из-за такого пустяка. Ну и что, если б даже Анджей его увидел? Он был убежден, что брат ни о чем не знает и не будет знать. Он злоупотребил доверием матери потому, что был в ней уверен. Если бы не уверенность, что это останется в тайне, неизвестно, решился ли бы он украсть деньги. Чтобы причинить боль человеку, который тебя любит, надо (он убедился сегодня в этом сам) сделать над собой некоторое усилие, превозмочь себя, но это еще не значит быть готовым к тому, что тебя разлюбят. Так он надеялся. Во всяком случае, взять на себя всю тяжесть ответветствен-ности за свой поступок смелости у него не хватало. К сожалению (он еще раз убедился в этом, к своему стыду), до Юрека Шреттера ему было далеко. Как он завидовал его безграничной смелости и как мечтал быть похожим на него!
Там, где кончался газон, Алик свернул с Аллеи и пошел широкой дорожкой через парк. Вначале ему попадались одинокие парочки, которые шли, прижавшись друг к другу. Он прибавил шаг. Миновал еще двоих — стоя в тени деревьев, они шептались о чем-то. А дальше уже никого не было. Вокруг царил ночной мрак, фантастические очертания деревьев, таинственные заросли, а между ними молчаливые, темные прогалины.
Он дошел до пруда. Его темная, гладкая поверхность была неподвижна и безмолвна, а над ним, точно кучевые облака, сгрудились плакучие ивы. От воды тянуло свежестью и сыростью. Было тихо и пустынно. Вокруг ни души. Слышался только тонкий комариный писк. Под ногами поскрипывал гравий. Чем дальше в глубь парка, тем он казался страшнее и таинственнее.
Алик миновал еще один пруд и свернул на боковую дорожку. Кроны высоких грабов и буков смыкались над его головой и заслоняли небо. Внизу были кусты сирени, жасмина и черемухи. Алик прекрасно ориентировался в темноте, он на память знал здесь все закоулки и заповедные дорожки. Вдруг он остановился и затаил дыхание. За ним кто-то шел. Он услышал в тишине едва уловимое поскрипывание гравия. Отскочив в сторону, он спрятался в кустах сирени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73