Он разжал пальцы, и из правой руки выпали смятые ольховые листочки. В безотчетном порыве он хотел нагнуться и поднять их, словно это было что-то нужное, но вовремя спохватился. Ладони у него вспотели, и он вытер их о брюки.
Щука отвернулся от убитых.
— Пошли!— бросил он.
Несколько человек из толпы двинулись на некотором расстоянии за ними. Все молчали. Слышно было, как шелестит о сапоги молодая трава.
— Ну, что скажете?— обратился Щука к задумавшемуся Подгурскому.
— Я? Да все думаю о том, что вы сказали. Вы правы. Не опоздай мы...
— Так лежали бы сейчас на лугу. А они были бы живы... Что ж, в жизни всякое бывает. Но не в этом суть...
Он, прихрамывая, пошел вперед, но скоро остановился. Шедшие за ним люди тоже остановились.
— Выше голову, товарищ Подгурский! Пока человек жив, он должен делать свое дело. Вот что главное.
К ним подошел низенький, тщедушный рабочий, с серым рябым лицом.
— Извините, товарищ... Щука обернулся.
— Вы вот, товарищ, политикой занимаетесь и должны знать, что к чему... Так вот я... да и все мы,— он показал рукой на своих товарищей, которые подошли ближе и обступили их полукругом,— все мы хотим знать, до каких пор это будет продолжаться?
Щука поднял опухшие веки и красными глазами обвел лица рабочих. На него были устремлены выжидающие, внимательные взгляды. Подумав с минуту, он кивнул в сторону убитых.
— Вы это имеете в виду?
— А то что же? До каких пор будут наши гибнуть? Ведь они не первые!
— И не последние,— ответил Щука.— Вас это пугает?
Рабочий пожал плечами.
— Я не из пугливых, но жить-то всем хочется.
— Значит?..
Рабочий ответил не сразу, он долго смотрел на возвышавшегося перед ним Щуку, точно на его лице хотел прочесть ответ. Наконец он протянул Щуке руку и промолвил:
— Я вас понял. Вы правы, товарищ. Щука крепко пожал протянутую руку.
— Ничего не поделаешь, наша правда нелегкая.
— Знаем,— сказал рабочий и, глядя Щуке в глаза, прибавил серьезно и просто:— Храни вас господь, товарищ.
Щука хотел что-то сказать в ответ, даже рот открыл, но заколебался и промолчал.
— Спасибо,— сказал он немного погодя.— И вас тоже храни господь.
В ожидании сотрудников госбезопасности Щука с Подгурским спустились к реке. Неширокая в этом месте, но довольно глубокая, она текла почти вровень с плоскими берегами. Потревоженные лягушки, которых здесь было видимо-невидимо, выскакивали из травы и с плеском, гулко отдававшимся в тишине, плюхались в воду.
Щука остановился у воды, закрыл глаза и устало провел большой ладонью по лбу. Подгурский заметил это.
— Устали?
Щука по привычке сказал «нет» и открыл глаза.
В эту минуту огромная рыбина плеснула на середине
реки и ушла в глубину. По воде побежали широкие круги.
— Великанша!— пробормотал Подгурский и вдруг щелкнул пальцами.— Есть! Вспомнил! Знаете, под какой фамилией Косецкий сидел в лагере? Рыбицкий... Мне это все время не давало покоя.
Щука, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком он говорит.
— Косецкий, Косецкий? Ага! Почему вы вдруг вспомнили об этом?
Подгурский рассмеялся.
— По ассоциации с рыбой. Щука тоже улыбнулся.
— Ах, вот как...
И вдруг несвойственным ему порывистым движением обернулся к Подгурскому.
— Постойте... Какую вы назвали фамилию?
— Рыбицкий.
— А имя? Подгурский задумался.
— Людвиг? Леопольд? Нет, не то...
— Может, Леон?
— Правильно, Леон. Мне помнилось, что на «Л». Вы его знали?
Щука снова повернулся лицом к реке.
— Лично — нет. Он, наверно, был в другом бараке. Но фамилию эту я слышал.
Еще одна рыба, поменьше первой, но тоже солидных размеров, вскинулась над водой. Щука поднял палку,
— Крупная водится у вас тут рыба.
II
Вилла Косецких стояла на живописном левом берегу Сренявы. Новый район, раскинувшийся в холмистой местности, в отличие от старой, правобережной части города, называли Новым Островцом или просто поселком. Это название в конце концов привилось и вошло в обиход.
Район этот, до которого от центра было минут пятнадцать ходу, занимал довольно большую площадь. По-настоящему застраиваться он начал спустя несколько лет после первой мировой войны, когда распространилось кооперативное строительство. В то время разные государственные и частные учреждения стали возводить на пустыре дешевые дома для своих служащих. Строились эти дома на скорую руку и не радовали взора, а перед второй мировой войной пришли совсем в плачевное состояние. Но, к счастью, не они определяли лицо нового района. До той поры место мальчишеских игр, заречье стало быстро застраиваться и заселяться, словно вновь открытая земля, а после кризиса строительство развернулось еще шире и было приостановлено лишь новой войной. Жить за рекой считалось в Островце хорошим тоном. Зажиточные горожане — торговцы, фабриканты, высшее чиновничество и хорошо зарабатывающие представители свободных профессий — один за другим переселялись туда в собственные дома. Те, у кого не хватало денег на покупку дома, могли снять в поселке квартиру, правда, несколько дороже, чем в Островце, зато со всеми удобствами. К тому же разве можно было сравнить это место с узкими, пыльными и некрасивыми улицами старого города! Перед самой войной комитет социального обеспечения начал строить здесь новую больницу. Собирались на пожертвования граждан выстроить костел в стиле модерн. В связи с предполагаемым промышленным подъемом Островецкого повята городу сулили большое будущее. Однако пока ничто еще не предвещало скорого исчезновения бараков на шоссе, ведшем в Вялую, на цементный завод, и смрадных нор да сырых рабочих подвалов в старой части города за рынком. Правда, по непредвиденным обстоятельствам упомянутые бараки неожиданно перестали служить пристанищем для бездомных — в них разместился трудовой лагерь, но это уж особая статья.
Косецкие переехали на свою виллу только за год до войны. А раньше, переселившись из Варшавы в Островец, они три года жили в самом центре, на фешенебельной Аллее Третьего мая, по соседству с казармами знаменитого полка островецких улан. Переезд в собственный дом был большим событием в их довольно однообразной, серой жизни. На постройку ушло все, что Косецкий скопил за свою частную адвокатскую практику, еще до назначения его в Островецкий окружной суд, а потом — на доходном месте юрисконсульта одной солидной кооперативной фирмы. Переезд как будто ни в чем не изменил течения их жизни, если, конечно, не считать, что теперь Косецкому на дорогу в суд, а сыновьям — в гимназию приходилось тратить гораздо больше времени. Но сама недвижимость, дом с садиком, на который Алиция тратила много времени и сил, а также связанное с этим ощущение прочности своего положения служили ярким доказательством, что жизненные принципы четы Косецких себя оправдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Щука отвернулся от убитых.
— Пошли!— бросил он.
Несколько человек из толпы двинулись на некотором расстоянии за ними. Все молчали. Слышно было, как шелестит о сапоги молодая трава.
— Ну, что скажете?— обратился Щука к задумавшемуся Подгурскому.
— Я? Да все думаю о том, что вы сказали. Вы правы. Не опоздай мы...
— Так лежали бы сейчас на лугу. А они были бы живы... Что ж, в жизни всякое бывает. Но не в этом суть...
Он, прихрамывая, пошел вперед, но скоро остановился. Шедшие за ним люди тоже остановились.
— Выше голову, товарищ Подгурский! Пока человек жив, он должен делать свое дело. Вот что главное.
К ним подошел низенький, тщедушный рабочий, с серым рябым лицом.
— Извините, товарищ... Щука обернулся.
— Вы вот, товарищ, политикой занимаетесь и должны знать, что к чему... Так вот я... да и все мы,— он показал рукой на своих товарищей, которые подошли ближе и обступили их полукругом,— все мы хотим знать, до каких пор это будет продолжаться?
Щука поднял опухшие веки и красными глазами обвел лица рабочих. На него были устремлены выжидающие, внимательные взгляды. Подумав с минуту, он кивнул в сторону убитых.
— Вы это имеете в виду?
— А то что же? До каких пор будут наши гибнуть? Ведь они не первые!
— И не последние,— ответил Щука.— Вас это пугает?
Рабочий пожал плечами.
— Я не из пугливых, но жить-то всем хочется.
— Значит?..
Рабочий ответил не сразу, он долго смотрел на возвышавшегося перед ним Щуку, точно на его лице хотел прочесть ответ. Наконец он протянул Щуке руку и промолвил:
— Я вас понял. Вы правы, товарищ. Щука крепко пожал протянутую руку.
— Ничего не поделаешь, наша правда нелегкая.
— Знаем,— сказал рабочий и, глядя Щуке в глаза, прибавил серьезно и просто:— Храни вас господь, товарищ.
Щука хотел что-то сказать в ответ, даже рот открыл, но заколебался и промолчал.
— Спасибо,— сказал он немного погодя.— И вас тоже храни господь.
В ожидании сотрудников госбезопасности Щука с Подгурским спустились к реке. Неширокая в этом месте, но довольно глубокая, она текла почти вровень с плоскими берегами. Потревоженные лягушки, которых здесь было видимо-невидимо, выскакивали из травы и с плеском, гулко отдававшимся в тишине, плюхались в воду.
Щука остановился у воды, закрыл глаза и устало провел большой ладонью по лбу. Подгурский заметил это.
— Устали?
Щука по привычке сказал «нет» и открыл глаза.
В эту минуту огромная рыбина плеснула на середине
реки и ушла в глубину. По воде побежали широкие круги.
— Великанша!— пробормотал Подгурский и вдруг щелкнул пальцами.— Есть! Вспомнил! Знаете, под какой фамилией Косецкий сидел в лагере? Рыбицкий... Мне это все время не давало покоя.
Щука, поглощенный своими мыслями, не сразу понял, о ком он говорит.
— Косецкий, Косецкий? Ага! Почему вы вдруг вспомнили об этом?
Подгурский рассмеялся.
— По ассоциации с рыбой. Щука тоже улыбнулся.
— Ах, вот как...
И вдруг несвойственным ему порывистым движением обернулся к Подгурскому.
— Постойте... Какую вы назвали фамилию?
— Рыбицкий.
— А имя? Подгурский задумался.
— Людвиг? Леопольд? Нет, не то...
— Может, Леон?
— Правильно, Леон. Мне помнилось, что на «Л». Вы его знали?
Щука снова повернулся лицом к реке.
— Лично — нет. Он, наверно, был в другом бараке. Но фамилию эту я слышал.
Еще одна рыба, поменьше первой, но тоже солидных размеров, вскинулась над водой. Щука поднял палку,
— Крупная водится у вас тут рыба.
II
Вилла Косецких стояла на живописном левом берегу Сренявы. Новый район, раскинувшийся в холмистой местности, в отличие от старой, правобережной части города, называли Новым Островцом или просто поселком. Это название в конце концов привилось и вошло в обиход.
Район этот, до которого от центра было минут пятнадцать ходу, занимал довольно большую площадь. По-настоящему застраиваться он начал спустя несколько лет после первой мировой войны, когда распространилось кооперативное строительство. В то время разные государственные и частные учреждения стали возводить на пустыре дешевые дома для своих служащих. Строились эти дома на скорую руку и не радовали взора, а перед второй мировой войной пришли совсем в плачевное состояние. Но, к счастью, не они определяли лицо нового района. До той поры место мальчишеских игр, заречье стало быстро застраиваться и заселяться, словно вновь открытая земля, а после кризиса строительство развернулось еще шире и было приостановлено лишь новой войной. Жить за рекой считалось в Островце хорошим тоном. Зажиточные горожане — торговцы, фабриканты, высшее чиновничество и хорошо зарабатывающие представители свободных профессий — один за другим переселялись туда в собственные дома. Те, у кого не хватало денег на покупку дома, могли снять в поселке квартиру, правда, несколько дороже, чем в Островце, зато со всеми удобствами. К тому же разве можно было сравнить это место с узкими, пыльными и некрасивыми улицами старого города! Перед самой войной комитет социального обеспечения начал строить здесь новую больницу. Собирались на пожертвования граждан выстроить костел в стиле модерн. В связи с предполагаемым промышленным подъемом Островецкого повята городу сулили большое будущее. Однако пока ничто еще не предвещало скорого исчезновения бараков на шоссе, ведшем в Вялую, на цементный завод, и смрадных нор да сырых рабочих подвалов в старой части города за рынком. Правда, по непредвиденным обстоятельствам упомянутые бараки неожиданно перестали служить пристанищем для бездомных — в них разместился трудовой лагерь, но это уж особая статья.
Косецкие переехали на свою виллу только за год до войны. А раньше, переселившись из Варшавы в Островец, они три года жили в самом центре, на фешенебельной Аллее Третьего мая, по соседству с казармами знаменитого полка островецких улан. Переезд в собственный дом был большим событием в их довольно однообразной, серой жизни. На постройку ушло все, что Косецкий скопил за свою частную адвокатскую практику, еще до назначения его в Островецкий окружной суд, а потом — на доходном месте юрисконсульта одной солидной кооперативной фирмы. Переезд как будто ни в чем не изменил течения их жизни, если, конечно, не считать, что теперь Косецкому на дорогу в суд, а сыновьям — в гимназию приходилось тратить гораздо больше времени. Но сама недвижимость, дом с садиком, на который Алиция тратила много времени и сил, а также связанное с этим ощущение прочности своего положения служили ярким доказательством, что жизненные принципы четы Косецких себя оправдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73