.. — глухо донесся до нее хрипловатый голос.
«Опоздала, он не дождался», — мелькнула у нее мысль, и она снова впала в забытье.
Мария, наконец, пришла в себя, недоуменно осмотрелась. Она лежала на диване, укрытая одеялом. Ярко светила люстра. У стола стоял адмирал Серов. Она взглянула на встревоженное лицо адмирала. «Я у вас?»
Он кивнул головой.
— Ко мне было ближе всего, я боюсь за ваше здоровье. Сейчас приедут из госпиталя.— Серов положил на спинку дивана пижаму, — наденьте, вам нужно немедленно переодеться в сухое.
— Спасибо,—тихо сказала Мария. Ни шубки, ни платка, ни бот на ней не было. «Наверное, он их снял»,— подумала она. Мария чувствовала озноб от мокрого платья.
— Вы ведь тоже, слышал, были в армии, воевали...— сказал он. — Это называется просто взаимовыручка.
Мария жалко улыбнулась. И тут вдруг она заметила, что с кителя и с брюк адмирала капает на пол вода.
— Да вы и сами мокрый!
— Ерунда! — Серов поглядел па лужу у ног и пояснил:— Я частенько люблю ездить один, услышал ваш крик... остальное вам ясно... Он вышел, плотно закрыв за собой дверь.
«Славный»,— подумала Мария. Она откинула одеяло, стянула с себя мокрое платье и белье, надела пижаму.
Серов вскоре возвратился, держа в руках стакан. Он лишь сменил брюки да надел вместо промокших ботинок домашние отороченные мехом туфли. Верхние крючки на кителе были расстегнуты. Это были единственные отступления от формы, которые он себе позволил. Подтянутый, с гладко зачесанными назад седыми волосами, он показался Марии удивительно моложавым.
— Пейте, это чай с коньяком... — сказал Серов. Она поблагодарила взглядом. Серов посмотрел на нее пристально, пожалуй, чересчур пристально, так, что Мария неожиданно смутилась, и снова вышел.
Мария вздрогнула от резкого звонка в прихожей: «Фу, до чего расшатались нервы». В комнату вошли две женщины в белых халатах: одна пожилая, другая мо-
лоденькая, рыжая, с глазами василькового цвета. У пожилой из-под халата виднелся офицерский китель. Она подсела к дивану, пощупала пульс, выслушала Марию, отрывисто произнося: «Дышите глубже... не надо дышать...» Потом она велела раздеться.
Медсестра начала растирать спиртом грудь, плечи, ноги Марии. Кожа ее стала розоветь, по всему телу разливалась теплота.
— Будем надеяться, что вы отделаетесь легким испугом, — сердечно обратилась к ней врач.
— А домой мне можно? — спросила Мария.
— Ни в коем, случае. Сегодня лучше не двигаться с места. На улице сильная пурга. — Она взяла руку Марии. В этом жесте было что-то такое, что напомнило Марии давнюю материнскую ласку. И так хорошо было от того, что не нужно ни возвращаться сейчас в свою одинокую комнату, ни уезжать в больничную палату, и, главное, так велико было счастье возвращения к жизни, что Мария, которая, конечно, не задумывалась над всем этим, а просто впервые за долгое время ощутила спокойную радость, ту радость, которой хочется делиться с другими людьми, сказала:
— Как я всем благодарна!
Врач стала укладывать в саквояжик свои вещи.
— С вами останется сегодня на ночь медсестра, — сказала она на прощанье тем особым докторским топом, в котором так удобно сочетаются и просьба и приказание,— сейчас примите люминал с бромом.
Медсестра неуловимо ловким движением поправила под головой Марии подушку, так что лежать стало гораздо удобнее. Заглянул Серов и пожелал спокойной ночи, потом в соседней комнате еще послышался его голос и какой-то другой, незнакомый. Видно, возвратился откуда-то адъютант. Затем все затихло.
То ли подействовали люминал с бромом, то ли просто само собой снялось нервное напряжение и пришла усталость, но Мария сама не заметила, как уснула.
Медсестра посмотрела на нее, прислушалась к ровному дыханию и, поудобнее усевшись в кресле, стала рассматривать журнал. Она перелистывала его недолго, вскоре журнал выпал из ее рук, и она, забыв погасить свет, тоже уснула.
Глубокой ночью, однако, в комнату тихо вошел полуодетый адъютант, бледный и озабоченный; он разбудил и увел медсестру....Мария проснулась с мыслью, что опоздала на работу. Комнату заливал солнечный свет. Она соскочила с дивана на ковер. И, только ощутив под босыми ногами его мохнатую теплоту (дома у кровати была тонкая простая дорожка), оглянулась, провела рукой по незнакомой пижаме на себе. Прямо перед глазами висела на стене большая картина Левитана в дорогой раме. Мария оглянулась и, наконец, вспомнила. «А ведь я совершенно здорова». Чуточку болело плечо и саднил оцарапанный подбородок. А так все отлично.
Она вдруг ощутила голод. Стала искать свою одежду и, конечно, не обнаружила ее.. Подошла к дверям, чуть приоткрыла их, прислушиваясь: ни звука. На стенных часах в столовой пробило двенадцать. «Ого! — подумала Мария, — ну и соня же я. Недаром так хочется есть».
Она искоса взглянула в зеркало (скромный туалет стоял в ближайшем к дверям углу спальни), потом подошла к нему и осмотрела себя внимательней. Пожалуй, она никогда так хорошо не выглядела. В пижаме фигура ее казалась мальчишеской, золотистые волосы рассыпались по плечам, щеки разрумянились, а во всем теле рождалось и все нарастало желание двигаться, кружиться, радоваться жизни. Мария озорно подмигнула своему отражению, затем прошла в столовую. Дверь, ведущая в кабинет, была открыта. В кабинете около одного из кресел стояли домашние тапочки Серова. Она сунула в них ноги, зашлепала на кухню, отыскала ванную. Оттуда умытая и посвежевшая вернулась в столовую. Голод уже не на шутку мучил ее.
Мария открыла дверцу буфета и, найдя там хлеб, масло, ветчину, принялась есть тут же. Странно, она не чувствовала ни малейшей неловкости. Впрочем, может быть, ничего особенно странного в этом не было. Мария прошла в армии почти всю войну, привыкла к простому, без церемоний, хорошему войсковому товариществу, быстро сближавшему людей, а вчерашний вечер сразу сделал Серова, которому она и раньше сим-
патизировала, родным для нее человеком. Словом, пребывание в его доме было точно пребывание в доме отца.Сегодня все ее радовало, все воспринималось легко, ни о чем не хотелось задумываться. Даже мысль о Ки-парисове не вызывала боли. Вчерашние тягостные переживания казались каким-то наваждением. «Ну, наболтал он когда-то глупостей, а я сделала из мухи слона». Ей казалось, что теперь все обязательно образуется.
Утолив голод, Мария еще раз обошла всю квартиру, ища свою одежду, но ее нигде не было. Тогда она уселась с ногами в кресло в углу столовой и осмотрелась.
До сих пор она все утро думала о себе — о своем здоровье, настроении, голоде, одежде — и вещей в комнатах как бы не замечала. То есть, конечно, она ходила по ковру в спальне, пользовалась зеркалом и буфетом, но от ковра в памяти оставалось только ощущение ее ног, от зеркала отражение ее лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
«Опоздала, он не дождался», — мелькнула у нее мысль, и она снова впала в забытье.
Мария, наконец, пришла в себя, недоуменно осмотрелась. Она лежала на диване, укрытая одеялом. Ярко светила люстра. У стола стоял адмирал Серов. Она взглянула на встревоженное лицо адмирала. «Я у вас?»
Он кивнул головой.
— Ко мне было ближе всего, я боюсь за ваше здоровье. Сейчас приедут из госпиталя.— Серов положил на спинку дивана пижаму, — наденьте, вам нужно немедленно переодеться в сухое.
— Спасибо,—тихо сказала Мария. Ни шубки, ни платка, ни бот на ней не было. «Наверное, он их снял»,— подумала она. Мария чувствовала озноб от мокрого платья.
— Вы ведь тоже, слышал, были в армии, воевали...— сказал он. — Это называется просто взаимовыручка.
Мария жалко улыбнулась. И тут вдруг она заметила, что с кителя и с брюк адмирала капает на пол вода.
— Да вы и сами мокрый!
— Ерунда! — Серов поглядел па лужу у ног и пояснил:— Я частенько люблю ездить один, услышал ваш крик... остальное вам ясно... Он вышел, плотно закрыв за собой дверь.
«Славный»,— подумала Мария. Она откинула одеяло, стянула с себя мокрое платье и белье, надела пижаму.
Серов вскоре возвратился, держа в руках стакан. Он лишь сменил брюки да надел вместо промокших ботинок домашние отороченные мехом туфли. Верхние крючки на кителе были расстегнуты. Это были единственные отступления от формы, которые он себе позволил. Подтянутый, с гладко зачесанными назад седыми волосами, он показался Марии удивительно моложавым.
— Пейте, это чай с коньяком... — сказал Серов. Она поблагодарила взглядом. Серов посмотрел на нее пристально, пожалуй, чересчур пристально, так, что Мария неожиданно смутилась, и снова вышел.
Мария вздрогнула от резкого звонка в прихожей: «Фу, до чего расшатались нервы». В комнату вошли две женщины в белых халатах: одна пожилая, другая мо-
лоденькая, рыжая, с глазами василькового цвета. У пожилой из-под халата виднелся офицерский китель. Она подсела к дивану, пощупала пульс, выслушала Марию, отрывисто произнося: «Дышите глубже... не надо дышать...» Потом она велела раздеться.
Медсестра начала растирать спиртом грудь, плечи, ноги Марии. Кожа ее стала розоветь, по всему телу разливалась теплота.
— Будем надеяться, что вы отделаетесь легким испугом, — сердечно обратилась к ней врач.
— А домой мне можно? — спросила Мария.
— Ни в коем, случае. Сегодня лучше не двигаться с места. На улице сильная пурга. — Она взяла руку Марии. В этом жесте было что-то такое, что напомнило Марии давнюю материнскую ласку. И так хорошо было от того, что не нужно ни возвращаться сейчас в свою одинокую комнату, ни уезжать в больничную палату, и, главное, так велико было счастье возвращения к жизни, что Мария, которая, конечно, не задумывалась над всем этим, а просто впервые за долгое время ощутила спокойную радость, ту радость, которой хочется делиться с другими людьми, сказала:
— Как я всем благодарна!
Врач стала укладывать в саквояжик свои вещи.
— С вами останется сегодня на ночь медсестра, — сказала она на прощанье тем особым докторским топом, в котором так удобно сочетаются и просьба и приказание,— сейчас примите люминал с бромом.
Медсестра неуловимо ловким движением поправила под головой Марии подушку, так что лежать стало гораздо удобнее. Заглянул Серов и пожелал спокойной ночи, потом в соседней комнате еще послышался его голос и какой-то другой, незнакомый. Видно, возвратился откуда-то адъютант. Затем все затихло.
То ли подействовали люминал с бромом, то ли просто само собой снялось нервное напряжение и пришла усталость, но Мария сама не заметила, как уснула.
Медсестра посмотрела на нее, прислушалась к ровному дыханию и, поудобнее усевшись в кресле, стала рассматривать журнал. Она перелистывала его недолго, вскоре журнал выпал из ее рук, и она, забыв погасить свет, тоже уснула.
Глубокой ночью, однако, в комнату тихо вошел полуодетый адъютант, бледный и озабоченный; он разбудил и увел медсестру....Мария проснулась с мыслью, что опоздала на работу. Комнату заливал солнечный свет. Она соскочила с дивана на ковер. И, только ощутив под босыми ногами его мохнатую теплоту (дома у кровати была тонкая простая дорожка), оглянулась, провела рукой по незнакомой пижаме на себе. Прямо перед глазами висела на стене большая картина Левитана в дорогой раме. Мария оглянулась и, наконец, вспомнила. «А ведь я совершенно здорова». Чуточку болело плечо и саднил оцарапанный подбородок. А так все отлично.
Она вдруг ощутила голод. Стала искать свою одежду и, конечно, не обнаружила ее.. Подошла к дверям, чуть приоткрыла их, прислушиваясь: ни звука. На стенных часах в столовой пробило двенадцать. «Ого! — подумала Мария, — ну и соня же я. Недаром так хочется есть».
Она искоса взглянула в зеркало (скромный туалет стоял в ближайшем к дверям углу спальни), потом подошла к нему и осмотрела себя внимательней. Пожалуй, она никогда так хорошо не выглядела. В пижаме фигура ее казалась мальчишеской, золотистые волосы рассыпались по плечам, щеки разрумянились, а во всем теле рождалось и все нарастало желание двигаться, кружиться, радоваться жизни. Мария озорно подмигнула своему отражению, затем прошла в столовую. Дверь, ведущая в кабинет, была открыта. В кабинете около одного из кресел стояли домашние тапочки Серова. Она сунула в них ноги, зашлепала на кухню, отыскала ванную. Оттуда умытая и посвежевшая вернулась в столовую. Голод уже не на шутку мучил ее.
Мария открыла дверцу буфета и, найдя там хлеб, масло, ветчину, принялась есть тут же. Странно, она не чувствовала ни малейшей неловкости. Впрочем, может быть, ничего особенно странного в этом не было. Мария прошла в армии почти всю войну, привыкла к простому, без церемоний, хорошему войсковому товариществу, быстро сближавшему людей, а вчерашний вечер сразу сделал Серова, которому она и раньше сим-
патизировала, родным для нее человеком. Словом, пребывание в его доме было точно пребывание в доме отца.Сегодня все ее радовало, все воспринималось легко, ни о чем не хотелось задумываться. Даже мысль о Ки-парисове не вызывала боли. Вчерашние тягостные переживания казались каким-то наваждением. «Ну, наболтал он когда-то глупостей, а я сделала из мухи слона». Ей казалось, что теперь все обязательно образуется.
Утолив голод, Мария еще раз обошла всю квартиру, ища свою одежду, но ее нигде не было. Тогда она уселась с ногами в кресло в углу столовой и осмотрелась.
До сих пор она все утро думала о себе — о своем здоровье, настроении, голоде, одежде — и вещей в комнатах как бы не замечала. То есть, конечно, она ходила по ковру в спальне, пользовалась зеркалом и буфетом, но от ковра в памяти оставалось только ощущение ее ног, от зеркала отражение ее лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145