нежно выделяющиеся среди остальной обстановки.
Опустив подбородок на ладонь согнутой в локте руки, Панкратов сидел, уставившись на карту, лежащую перед ним на столе. Напротив него командир «Державного» Николаев, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, курил сигарету и рассеянно поглаживал свои пышные закрученные вверх усы, придававшие его слишком благообразному лицу некоторую мужественность.
Ученья начались. Основному ядру соединения, которым командовал Панкратов, предстояло атаковать с моря и, высадив десант,, захватить укрепленную базу
«противника». Панкратов стянул все силы в ударное ядро, укрыл его в замаскированной с берега лесом, а с моря скалами бухте. Отсюда, готовясь к десантной операции, он выслал корабли в дальний дозор на патрулирование побережья и в разведку. Несколько минут назад он определил задания Светову и Николаеву. Командиры внимательно выслушали приказ.
Отпустив Светова, начштаба кивком головы задержал Николаева. С ним он любил потолковать по-дружески, отдохнуть за шахматной доской, его брал с собой в тех редких случаях, когда в свободный день позволял себе отправиться на рыбалку. Николаев был, пожалуй, единственным человеком в соединении, знавшим о человеческих слабостях нелюдимого начштаба. Любой другой офицер, даже настроенный вполне доброжелательно к Панкратову, попроси его дать характеристику начштаба, непременно сказал бы: «Работяга, которого, кроме службы, ничто не интересует, хмур, требователен, придирчив, даже бессердечен, но притом по-уставному справедлив». Что касается Николаева, то он мог бы поправить: «Илья Потапыч в сущности добрейшей души человек. Придирчив только от желания предостеречь своих подчиненных от ошибок. Зато посмотрели бы, с каким удовольствием и с какой доброй улыбкой раздает он мальчишкам конфеты на рыбалке, как сердечен и внимателен со мной, когда я делюсь с ним своими тревогами...»
Впрочем, в противоречии между общественным офицерским .мнением и мнением Николаева о характере начштаба не было ничего удивительного. Известно, что человек часто раскрывается по-разному, в разной обстановке и с разными людьми. Удивительным было, пожалуй, другое: почему именно мягкий и неопределенно-доброжелательный Николаев один на все соединение оказался по сердцу Панкратову. Конечно, все определяли служебные отношения. Стиль начальника штаба пришелся Николаеву вполне по вкусу. Он отнюдь не был любителем излишней самостоятельности и связанной с ней ответственности. И если, скажем, Светов возмущался мелочной, по его мнению, опекой штаба, то Николаев был только рад получить указания как можно более подробные, чтобы чувствовать себя вполне спокойным. В поведении Николаева не было и следа под-
халимства или безразлично тупого повиновения. Выслушивая сколько-нибудь важный приказ, он не торопился ответить: «Есть!». Тот, кто посмотрел бы в эти минуты на его лицо, прочел бы в глазах напряженную работу мысли. Тот, кто услышал бы, как он спокойно, глубоким голосом докладывает о выполнении даже самого незначительного распоряжения, несомненно пришел бы к выводу, что Николаев человек обстоятельный и вдумчивый, что приказы он выполняет не только точно, но весьма разумно и основательно. И, наконец, что не доверять ему хоть в чем-нибудь или проверить то, что он сказал, было бы не только излишне, но и оскорбительно для него.
Такое отношение к его указаниям, конечно же, было весьма приятно Панкратову. Командир корабля, который подчиняется не только по непреложным законам воинской дисциплины и субординации, но как бы по голосу собственного рассудка, вызывал симпатию. У самого сурового и замкнутого человека в глубине души есть тепло, которым хочется поделиться с другими. Симпатия, возникшая между Панкратовым и Николаевым, постепенно перешла в дружбу, правда, несколько странную, не вполне оформившуюся, но все-таки дружбу.
— Я думаю, Илья Потапыч, в разведке, которую поведет «Державный», нужна, прежде всего, осторожность,сказал Николаев. —Главное, чтобы «противник» не догадался, что именно на этом участке мы собираемся высадить десант.
- Да. Такова была моя мысль, — подтвердил Панкратов, не отрывая глаз от карты.
— А Светов должен пошуметь. У него по существу демонстрация.
— Угу! — Панкратов очертил какую-то букву, бросил карандаш и подошел к иллюминатору.
Николаев поднялся, погасил сигарету и стал рядом с начальником штаба. Вдалеке, как бы прильнув к лесистому берегу, едва виднелся «Державный», гораздо ближе, направо, у выхода из бухты, на черной, ходуном ходящей воде качался «Дерзновенный». Было видно, как его толстая якорная цепь то прогибалась, то натягивалась, как струна, под порывами ветра, готового, казалось, выбросить корабль на скалы.
— Все этому Светову нипочем. Вот сорви-голова. И на случай шторма, наверно, никаких мер не принял,— с досадой сказал Панкратов.
Николаев подумал, что Светову, который через час должен уйти в море, пожалуй, и нет необходимости принимать какие-либо особые меры на стоянке. Однако понимая, что это известно и начштаба, и не желая с ним спорить, промолчал.
— Вы молчите?.. А как вы вообще относитесь к Светову, Олег Леонидович? — спросил вдруг Панкратов.
Николаеву трудно было ответить на такой прямой вопрос. Он сам, признаться, недолюбливал Светова. Однажды (слухи дошли до Николаева) Светов заметил в дружеской беседе в офицерском клубе: «Остается только удивляться, как такой барин-сибарит, как наш достопочтеннейший Олег Леонидович, ухитряется поддерживать славу отличного корабля». Конечно, это могла быть только милая шутка (все зависело от интонации), но Николаев затаил обиду. Все же обида обидой, а офицерская этика — офицерской этикой.
— При всех своих недостатках Светов; по-моему, талантливый моряк, — сказал Николаев.
Этот ответ неожиданно вызвал длинную тираду Панкратова.
— Талант, милейший Олег Леонидович, это понятие весьма расплывчатое. Частенько за этим словцом стоит не что иное, как раздутое самолюбование. Для среднего военного человека — дисциплина, воля, упорство, знания — вот и весь талант. — Панкратов стиснул зубы, и челюсть его выдвинулась вперед. Заметив в глазах Николаева протест, начштаба продолжал с непоколебимым упорством: — Представьте себе, скажем, такой рядовой случай. Вот,— он на секунду задумался,— высажен десант, и командиру приказано взять с ходу укрепленную высоту. Что делает человек с воинским характером? А просто выполняет приказ, берет высоту, не считаясь ни с чем. И вся недолга! Это и есть воинский характер. — Панкратов сделал энергичный жест, как бы подтверждая свои слова. — Что же делает человек без воинского характера, который вообразил себя талантом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Опустив подбородок на ладонь согнутой в локте руки, Панкратов сидел, уставившись на карту, лежащую перед ним на столе. Напротив него командир «Державного» Николаев, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги, курил сигарету и рассеянно поглаживал свои пышные закрученные вверх усы, придававшие его слишком благообразному лицу некоторую мужественность.
Ученья начались. Основному ядру соединения, которым командовал Панкратов, предстояло атаковать с моря и, высадив десант,, захватить укрепленную базу
«противника». Панкратов стянул все силы в ударное ядро, укрыл его в замаскированной с берега лесом, а с моря скалами бухте. Отсюда, готовясь к десантной операции, он выслал корабли в дальний дозор на патрулирование побережья и в разведку. Несколько минут назад он определил задания Светову и Николаеву. Командиры внимательно выслушали приказ.
Отпустив Светова, начштаба кивком головы задержал Николаева. С ним он любил потолковать по-дружески, отдохнуть за шахматной доской, его брал с собой в тех редких случаях, когда в свободный день позволял себе отправиться на рыбалку. Николаев был, пожалуй, единственным человеком в соединении, знавшим о человеческих слабостях нелюдимого начштаба. Любой другой офицер, даже настроенный вполне доброжелательно к Панкратову, попроси его дать характеристику начштаба, непременно сказал бы: «Работяга, которого, кроме службы, ничто не интересует, хмур, требователен, придирчив, даже бессердечен, но притом по-уставному справедлив». Что касается Николаева, то он мог бы поправить: «Илья Потапыч в сущности добрейшей души человек. Придирчив только от желания предостеречь своих подчиненных от ошибок. Зато посмотрели бы, с каким удовольствием и с какой доброй улыбкой раздает он мальчишкам конфеты на рыбалке, как сердечен и внимателен со мной, когда я делюсь с ним своими тревогами...»
Впрочем, в противоречии между общественным офицерским .мнением и мнением Николаева о характере начштаба не было ничего удивительного. Известно, что человек часто раскрывается по-разному, в разной обстановке и с разными людьми. Удивительным было, пожалуй, другое: почему именно мягкий и неопределенно-доброжелательный Николаев один на все соединение оказался по сердцу Панкратову. Конечно, все определяли служебные отношения. Стиль начальника штаба пришелся Николаеву вполне по вкусу. Он отнюдь не был любителем излишней самостоятельности и связанной с ней ответственности. И если, скажем, Светов возмущался мелочной, по его мнению, опекой штаба, то Николаев был только рад получить указания как можно более подробные, чтобы чувствовать себя вполне спокойным. В поведении Николаева не было и следа под-
халимства или безразлично тупого повиновения. Выслушивая сколько-нибудь важный приказ, он не торопился ответить: «Есть!». Тот, кто посмотрел бы в эти минуты на его лицо, прочел бы в глазах напряженную работу мысли. Тот, кто услышал бы, как он спокойно, глубоким голосом докладывает о выполнении даже самого незначительного распоряжения, несомненно пришел бы к выводу, что Николаев человек обстоятельный и вдумчивый, что приказы он выполняет не только точно, но весьма разумно и основательно. И, наконец, что не доверять ему хоть в чем-нибудь или проверить то, что он сказал, было бы не только излишне, но и оскорбительно для него.
Такое отношение к его указаниям, конечно же, было весьма приятно Панкратову. Командир корабля, который подчиняется не только по непреложным законам воинской дисциплины и субординации, но как бы по голосу собственного рассудка, вызывал симпатию. У самого сурового и замкнутого человека в глубине души есть тепло, которым хочется поделиться с другими. Симпатия, возникшая между Панкратовым и Николаевым, постепенно перешла в дружбу, правда, несколько странную, не вполне оформившуюся, но все-таки дружбу.
— Я думаю, Илья Потапыч, в разведке, которую поведет «Державный», нужна, прежде всего, осторожность,сказал Николаев. —Главное, чтобы «противник» не догадался, что именно на этом участке мы собираемся высадить десант.
- Да. Такова была моя мысль, — подтвердил Панкратов, не отрывая глаз от карты.
— А Светов должен пошуметь. У него по существу демонстрация.
— Угу! — Панкратов очертил какую-то букву, бросил карандаш и подошел к иллюминатору.
Николаев поднялся, погасил сигарету и стал рядом с начальником штаба. Вдалеке, как бы прильнув к лесистому берегу, едва виднелся «Державный», гораздо ближе, направо, у выхода из бухты, на черной, ходуном ходящей воде качался «Дерзновенный». Было видно, как его толстая якорная цепь то прогибалась, то натягивалась, как струна, под порывами ветра, готового, казалось, выбросить корабль на скалы.
— Все этому Светову нипочем. Вот сорви-голова. И на случай шторма, наверно, никаких мер не принял,— с досадой сказал Панкратов.
Николаев подумал, что Светову, который через час должен уйти в море, пожалуй, и нет необходимости принимать какие-либо особые меры на стоянке. Однако понимая, что это известно и начштаба, и не желая с ним спорить, промолчал.
— Вы молчите?.. А как вы вообще относитесь к Светову, Олег Леонидович? — спросил вдруг Панкратов.
Николаеву трудно было ответить на такой прямой вопрос. Он сам, признаться, недолюбливал Светова. Однажды (слухи дошли до Николаева) Светов заметил в дружеской беседе в офицерском клубе: «Остается только удивляться, как такой барин-сибарит, как наш достопочтеннейший Олег Леонидович, ухитряется поддерживать славу отличного корабля». Конечно, это могла быть только милая шутка (все зависело от интонации), но Николаев затаил обиду. Все же обида обидой, а офицерская этика — офицерской этикой.
— При всех своих недостатках Светов; по-моему, талантливый моряк, — сказал Николаев.
Этот ответ неожиданно вызвал длинную тираду Панкратова.
— Талант, милейший Олег Леонидович, это понятие весьма расплывчатое. Частенько за этим словцом стоит не что иное, как раздутое самолюбование. Для среднего военного человека — дисциплина, воля, упорство, знания — вот и весь талант. — Панкратов стиснул зубы, и челюсть его выдвинулась вперед. Заметив в глазах Николаева протест, начштаба продолжал с непоколебимым упорством: — Представьте себе, скажем, такой рядовой случай. Вот,— он на секунду задумался,— высажен десант, и командиру приказано взять с ходу укрепленную высоту. Что делает человек с воинским характером? А просто выполняет приказ, берет высоту, не считаясь ни с чем. И вся недолга! Это и есть воинский характер. — Панкратов сделал энергичный жест, как бы подтверждая свои слова. — Что же делает человек без воинского характера, который вообразил себя талантом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145