Он не мог идти к нему, не выполнив определенной штабом конкретной задачи, и, естественно, забыл о нем в минуту боя. Но теперь...
Светов пригласил в рубку старпома, штурмана, механика, заместителя по политчасти. Это был маленький корабельный военный совет.
Батырева уже ни ноги, ни руки не держали. Он, конечно, свалился бы за борт или на палубу и, может быть, разбился бы насмерть, не приди на помощь Канчук. Сильный и ловкий сигнальщик, закаленный в морских походах, быстро взобравшись па мачту, поддержал его, вместе они благополучно спустились на палубу.
Ноги у Батырева были, как войлочные, руки ломило, кожа на лице обожжена морозом. Прислонившись к надстройке, он собирался с силами. Канчук стоял рядом, неизвестно чему улыбаясь, не то слабости офицера, не то собственной удали.
Интуитивно чувствуя, что благодарить Канчука за помощь не то что неудобно, а совсем ни к чему, Батырев только крепко пожал руку старшины. Потом достал машинально пачку сигарет, будто ничего не произошло.
— Доложите штурману: я переведу дух и тотчас явлюсь.
Старшина кивнул головой и, балансируя, цепко ставя ноги, побежал по обледенелой, непрерывно обдаваемой брызгами палубе.
«Дерзновенный» походил на неустойчивый поплавок. Серая вспененная вода бурным потоком мчалась у борта. Учебные снаряды — болванки, которые моряки неизвестно почему называют «воробьями», падая с условным отклонением, поднимали всплески, едва заметные среди волн.
Батырев казался себе героем. Это было такое острое душевное чувство, и оно так переполняло его существо, что он готов был повторить или сделать в стократ большее, чем сделал. Однако сил уже не было.
Когда он хотел сунуть обратно в карман шинели сигареты, корабль накренился. Батырев вдруг ощутил за своей спиной неприятную пустоту — настройка куда-то валилась; шаря по железу одеревенелыми руками, он упал вначале на колени, потом на бок. Пачка наркотических сигарет скользнула по палубе, как шайба на хоккейном поле. Ветер подхватил ее и сдул в море.
Батырев и сам покатился к борту. Пальцы его напрасно пытались уцепиться за гладкую палубу. Крен все увеличивался, ветер дул со страшной силой, удесятеренной быстрым ходом корабля. В душе не было страха, мысли — ясны, но мускулы ослабели. Батырев видел, что кто-то спешит к нему, видел ноги и черные полы шипели и черную блестящую палубу, казавшуюся крутым склоном, по которому он сползал в море. Все решали секунды. Под его руками оказались минные рельсы, но ладони только скользнули по ним. И тут впервые обожгла мысль: «Неужели конец?» В лицо, слепя, ударили водяные брызги, потом его окутало белое морозное облако. Он не знал, что это был налетевший на «Дерзновенный» снежный заряд, и если Светов в этот миг благословлял природу, то Батырев проклинал ее. Сознание мутилось. Волна, хлынувшая на палубу, подхватила его. И тут жажда жизни придала ему новые силы—Батыреву удалось ухватиться за леера. Он разодрал в кровь ладонь.
Корабль выровнялся. Батырев подтянул под себя ногу, пытаясь, встать, кто-то схватил его за воротник шинели, потащил за собой. В снежной крутоверти мелькнуло красное обветренное лицо Донцова.
...Бережно обняв Батырева за плечи, Донцов повел его в каюту. Лейтенанты были почти одного возраста. Но сейчас Донцов ощущал себя много более старшим и умудренным жизнью. Чувство было такое: будто ведет он озорного, но славного младшего брата. Симпатия к Батыреву, показавшемуся по первому впечатлению пустым щеголем и ловчилой, возникла еще в ту минуту, когда он бескорыстно, от чистого сердца протянул ключи от своей квартиры. Теперь эта симпатия усилилась. Не то, чтобы Донцов вполне одобрял поступок Батырева, бросившегося спасать флаг (не ему ведь было приказано), но все же он угадывал его благородный душевный взлет. У трапа Донцов покрепче прижал Батырева к себе. Но тот неожиданно рассердился и, высвободившись, сказал:
— Что вы меня обнимаете, как девушку... Батыреву было бы неприятно, если бы Донцов счел его неженкой. Так уж случилось, что с первого дня приезда в Белые Скалы у них началось что-то вроде негласного соревнования. И здесь, хотя Батырев и не признался бы в этом себе, пожалуй, не последнюю роль играла Дуся.
Словом, Батырев постарался принять независимый и небрежный вид.
— Шли бы вы, Донцов, матросов воодушевлять. А у меня и так, как говорят, «тип-топ».
Донцов невольно улыбнулся. Мокрая и промерзшая шинель на Батыреве стояла колом. Лицо его было из-желта-зеленым. Несмотря на видимые усилия, он едва стоял па ногах. «Хорошенькое «тип-топ».
— Ну, для чего вам ломаться, Валентин Корнее-вич, — сказал Донцов и снова обнял пошатнувшегося Батырева. — Пошли...
На пороге каюты Батырев вдруг проговорил хрипло и взволнованно:
— Впрочем, я буду всю жизнь помнить, как вы меня, словно кутенка, волокли от борта. Ну и силач же вы! — Так Батырев благодарил, признавая превосходство Донцова в физической силе. Но только в ней...
ГЛАВА ПЯТАЯ
На исходе ночи Порядов проснулся. Удивился, что нет качки, что не слышно ударов волн и характерного монотонного, глухого воя форсируемых турбин. «Дерзновенный» шел самым малым ходом, таким малым, словно вокруг были рифы и мели.
Порядов поспешно надел китель. С верхней палубы доносились неясные звуки, скрежет металла, стук матросских тяжелых башмаков. Все казалось Порядову странным: и необычно осторожный ход корабля, и присутствие множества людей па верхней палубе. Он знал, что после разведки «Дерзновенный» должен вернуться в бухту Казацкую. По там корабль может быть, по сто расчетам, лишь к вечеру. Л еще не наступило утро. Значит, что-то случилось непредвиденное. Порядов заторопился на мостик.
После освещенной каюты океан показался ему черным, как сажа. Но небо чуть просветлело. Серое тускло светящееся облако низко висело над кораблем, отражая, как экран, первые блики рассвета. Порядов постоял немного, жмуря глаза, вглядываясь во мрак. И то, что он увидел, поразило его до крайности. Из сереющей мглы выступал мрачный горный рельеф восточного побережья Скалистого—сплошной частокол из зазубренных скал, четко выделяющихся на фоне белесого небосклона. «Дерзновенный» медленно, но неуклонно шел прямо в лоб, на все раздающуюся ввысь и вширь темную землю.
Ветер был не сильный, но злой, морозный, от него иголками покалывало лицо.
Слабый гул турбовентиляторов неожиданно прекратился совсем, и «Дерзновенный», словно призрак, скользил по инерции, куда-то в кромешную темень.
Порядов увидел на мостике Светова, разговаривающего с посредником. Оба они стояли спиной к Поря-дову. До него донеслись их голоса.
— Не понимаю вас, Игорь Николаевич, — говорил посредник, — после отличного выполнения задания вы идете на ненужный риск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
Светов пригласил в рубку старпома, штурмана, механика, заместителя по политчасти. Это был маленький корабельный военный совет.
Батырева уже ни ноги, ни руки не держали. Он, конечно, свалился бы за борт или на палубу и, может быть, разбился бы насмерть, не приди на помощь Канчук. Сильный и ловкий сигнальщик, закаленный в морских походах, быстро взобравшись па мачту, поддержал его, вместе они благополучно спустились на палубу.
Ноги у Батырева были, как войлочные, руки ломило, кожа на лице обожжена морозом. Прислонившись к надстройке, он собирался с силами. Канчук стоял рядом, неизвестно чему улыбаясь, не то слабости офицера, не то собственной удали.
Интуитивно чувствуя, что благодарить Канчука за помощь не то что неудобно, а совсем ни к чему, Батырев только крепко пожал руку старшины. Потом достал машинально пачку сигарет, будто ничего не произошло.
— Доложите штурману: я переведу дух и тотчас явлюсь.
Старшина кивнул головой и, балансируя, цепко ставя ноги, побежал по обледенелой, непрерывно обдаваемой брызгами палубе.
«Дерзновенный» походил на неустойчивый поплавок. Серая вспененная вода бурным потоком мчалась у борта. Учебные снаряды — болванки, которые моряки неизвестно почему называют «воробьями», падая с условным отклонением, поднимали всплески, едва заметные среди волн.
Батырев казался себе героем. Это было такое острое душевное чувство, и оно так переполняло его существо, что он готов был повторить или сделать в стократ большее, чем сделал. Однако сил уже не было.
Когда он хотел сунуть обратно в карман шинели сигареты, корабль накренился. Батырев вдруг ощутил за своей спиной неприятную пустоту — настройка куда-то валилась; шаря по железу одеревенелыми руками, он упал вначале на колени, потом на бок. Пачка наркотических сигарет скользнула по палубе, как шайба на хоккейном поле. Ветер подхватил ее и сдул в море.
Батырев и сам покатился к борту. Пальцы его напрасно пытались уцепиться за гладкую палубу. Крен все увеличивался, ветер дул со страшной силой, удесятеренной быстрым ходом корабля. В душе не было страха, мысли — ясны, но мускулы ослабели. Батырев видел, что кто-то спешит к нему, видел ноги и черные полы шипели и черную блестящую палубу, казавшуюся крутым склоном, по которому он сползал в море. Все решали секунды. Под его руками оказались минные рельсы, но ладони только скользнули по ним. И тут впервые обожгла мысль: «Неужели конец?» В лицо, слепя, ударили водяные брызги, потом его окутало белое морозное облако. Он не знал, что это был налетевший на «Дерзновенный» снежный заряд, и если Светов в этот миг благословлял природу, то Батырев проклинал ее. Сознание мутилось. Волна, хлынувшая на палубу, подхватила его. И тут жажда жизни придала ему новые силы—Батыреву удалось ухватиться за леера. Он разодрал в кровь ладонь.
Корабль выровнялся. Батырев подтянул под себя ногу, пытаясь, встать, кто-то схватил его за воротник шинели, потащил за собой. В снежной крутоверти мелькнуло красное обветренное лицо Донцова.
...Бережно обняв Батырева за плечи, Донцов повел его в каюту. Лейтенанты были почти одного возраста. Но сейчас Донцов ощущал себя много более старшим и умудренным жизнью. Чувство было такое: будто ведет он озорного, но славного младшего брата. Симпатия к Батыреву, показавшемуся по первому впечатлению пустым щеголем и ловчилой, возникла еще в ту минуту, когда он бескорыстно, от чистого сердца протянул ключи от своей квартиры. Теперь эта симпатия усилилась. Не то, чтобы Донцов вполне одобрял поступок Батырева, бросившегося спасать флаг (не ему ведь было приказано), но все же он угадывал его благородный душевный взлет. У трапа Донцов покрепче прижал Батырева к себе. Но тот неожиданно рассердился и, высвободившись, сказал:
— Что вы меня обнимаете, как девушку... Батыреву было бы неприятно, если бы Донцов счел его неженкой. Так уж случилось, что с первого дня приезда в Белые Скалы у них началось что-то вроде негласного соревнования. И здесь, хотя Батырев и не признался бы в этом себе, пожалуй, не последнюю роль играла Дуся.
Словом, Батырев постарался принять независимый и небрежный вид.
— Шли бы вы, Донцов, матросов воодушевлять. А у меня и так, как говорят, «тип-топ».
Донцов невольно улыбнулся. Мокрая и промерзшая шинель на Батыреве стояла колом. Лицо его было из-желта-зеленым. Несмотря на видимые усилия, он едва стоял па ногах. «Хорошенькое «тип-топ».
— Ну, для чего вам ломаться, Валентин Корнее-вич, — сказал Донцов и снова обнял пошатнувшегося Батырева. — Пошли...
На пороге каюты Батырев вдруг проговорил хрипло и взволнованно:
— Впрочем, я буду всю жизнь помнить, как вы меня, словно кутенка, волокли от борта. Ну и силач же вы! — Так Батырев благодарил, признавая превосходство Донцова в физической силе. Но только в ней...
ГЛАВА ПЯТАЯ
На исходе ночи Порядов проснулся. Удивился, что нет качки, что не слышно ударов волн и характерного монотонного, глухого воя форсируемых турбин. «Дерзновенный» шел самым малым ходом, таким малым, словно вокруг были рифы и мели.
Порядов поспешно надел китель. С верхней палубы доносились неясные звуки, скрежет металла, стук матросских тяжелых башмаков. Все казалось Порядову странным: и необычно осторожный ход корабля, и присутствие множества людей па верхней палубе. Он знал, что после разведки «Дерзновенный» должен вернуться в бухту Казацкую. По там корабль может быть, по сто расчетам, лишь к вечеру. Л еще не наступило утро. Значит, что-то случилось непредвиденное. Порядов заторопился на мостик.
После освещенной каюты океан показался ему черным, как сажа. Но небо чуть просветлело. Серое тускло светящееся облако низко висело над кораблем, отражая, как экран, первые блики рассвета. Порядов постоял немного, жмуря глаза, вглядываясь во мрак. И то, что он увидел, поразило его до крайности. Из сереющей мглы выступал мрачный горный рельеф восточного побережья Скалистого—сплошной частокол из зазубренных скал, четко выделяющихся на фоне белесого небосклона. «Дерзновенный» медленно, но неуклонно шел прямо в лоб, на все раздающуюся ввысь и вширь темную землю.
Ветер был не сильный, но злой, морозный, от него иголками покалывало лицо.
Слабый гул турбовентиляторов неожиданно прекратился совсем, и «Дерзновенный», словно призрак, скользил по инерции, куда-то в кромешную темень.
Порядов увидел на мостике Светова, разговаривающего с посредником. Оба они стояли спиной к Поря-дову. До него донеслись их голоса.
— Не понимаю вас, Игорь Николаевич, — говорил посредник, — после отличного выполнения задания вы идете на ненужный риск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145