Присоска двери утробно чавкнула, но лампочка холодильника не загорелась. На ее месте я бы тоже не загорелся. Все равно в холодильнике было пусто, как зимой на пляже, и освещать там было нечего. Я вытащил нижний ящик и заглянул в него. Поверх спортивной газеты неуклюже перекатилось яйцо. Маленький повод для оптимизма.
На плите я воспламенил конфорку. На синюю, похожую на след от укуса, окружность огня поставил сковороду. Налил туда подсолнечного масла. Когда сковорода раскалилась, и масло начало жизнерадостно шипеть, я разбил вилкой скорлупу. Тут меня чуть не стошнило. На чугун, в лужу кипящего масла шлепнулся цыпленок. Даже не цыпленок, а почти цыпленок. У него был и клюв, и куриные ножки, и крылья. Но лежал он скукоженый, подвернув лапки, словно больной полиомиелитом. Его перья, покрытые слизью, напоминали скорее грязную шерсть. Такую, какая бывает у дворовых собак в середине осени. Уже не желток, еще не птица, почти цыпленок. Зародыш на самой последней стадии. Ему не хватило совсем чуть-чуть, чтоб вылупиться. А теперь он лежал на сковороде, пекся, портил аппетит и, между прочим, совсем не благоухал.
Я не знал, можно ли называть цыплят человеческими именами. Тем более мертвых, неродившихся цыплят. Я решил назвать его своим именем Именем, не фамилией. Никому от этого не будет худо.
Я зачем-то надавил на цыпленка вилкой. Из него потекла какая-то желчная гадость, и я точно понял, что не хочу завтракать. На секунду мне вдруг стало страшно, а потом в голову пришла блажь:
– Мы с тобой поедем, ***. В одно место поедем, – сказал я.
Я аккуратно поддел *** вилкой и опустил в небольшой целлофановый пакет. Целлофан завязал и опустил его в еще один пакет, точно такой же. Получился розовый полиэтиленовый кокон. Его я уложил в пустую сигаретную пачку.
Завершив утилизацию, я отыскал в шкафу белые шорты. На балконе снял полчаса назад выстиранную и еще не успевшую просохнуть футболку. «По дороге высохнет», – подумал я и натянул ее на туловище. На груди оставались следы прищепок, но гладить футболку было лень. Какое-то время ушло на поиск остававшихся денег. Я отчетливо помнил, что прятал их на уровне глаз. И, пожалуй, не ошибся: в конце концов, как положено, я обнаружил их зажатыми между стеной и плинтусом. Сунув в один карман шорт банкноты, а в другой – пачку с цыпленком, я покинул пределы Дома.
2.
Через час я был в Старом Городе. Я шагал вверх по базарной улице. Был четверг, а может, – пятница. Судя по обилию спускавшихся с рынка людей – все-таки пятница.
Вдоль тротуаров базарной улицы бойко шумела торговля. Сонные пенсионеры продавали допотопные брошюры по ремонту транзисторов, открытки с видами Трускавца и олимпийские значки. Из распахнутых настежь ворот тира, выскакивали на волю робкие хлопки выстрелов. Под ногами шелестели надорванные фантики лотерейных билетов. У стены прачечной нелепо, как комикс, тянулись раскрашенные картины художников. В воздухе совокуплялись невыносимо сладкий запах уродившихся персиков и аромат дымящейся свинины.
Пока я дошел до остановки пригородного маршрутного такси, в руки мне сунули флаер, зовущий на выставку-распродажу корма для домашних животных. За пару минут я изучил флаер вдоль и поперек, вплоть до названия типографии, а затем смял и бросил в урну. Я посмотрел через дорогу. Там из-под культурных слоев асфальта выглядывала стена одноэтажной гостиницы «Колхозник». Теперь тут открывался магазин мягких игрушек, и бригада рабочих трудилась над облагораживанием фасада. Облако пыли, поднятое их отбойными молотками, под радостный вопль болгарки, по-пластунски переползало через полосу автомобильного движения. Смешиваясь с газовыми выхлопами и шумом двигателей, жалкое и растоптанное облако исчезало, не добравшись и до сплошной линии разметки.
Чертыхаясь друг на друга, у бордюра скакали воробьи. Они, словно роботы, резко дергали своими головками, борясь за волосатую плоть полудохлой гусеницы. Когда подъехал микроавтобус «ГАЗель», футболка моя совсем успела просохнуть.
Я занял место рядом с водителем. Всегда терпеть не мог передавать деньги и сдачу.
– До аэропорта или до Нехлюдово? – спросил меня водитель, вынул из коробки с надписью «Лесоповал'14» аудиокассету и вставил ее в магнитолу.
– До Нехлюдово, – ответил я.
– Две гривны.
Я протянул ему, под первые аккорды шансона, мятую купюру с князем Ярославом. От этой музыки нигде не было спасения.
– Извините, может, радио включите? – интеллигентно попросил я.
– Радио-муядео! – вспылил шофер, – А про жизнь мне кто споет? Пушкин с Лермонтовым?
– Дантес с Мартыновым.
– Так, будешь умничать, высажу нахрен!
К счастью, кто-то с силой хлопнул дверью в салоне, и водитель тут же перенес свой гнев на неосторожного пассажира.
– Ты Геракл? – допытывался он у кого-то через плечо. – Ну ты, скажи, Геракл? Что-то я смотрю: не похож ты на Геракла! И дверями не стукай! Будешь дома тумбочкой стукать!
Пальцами с синими литерами Р,У,С,Я на толстых фалангах он дернул коробку передач и пробурчал:
– Молодежь. Тьфу. Пидоры одни. Мухоморы.
А я парень простой
И любить я умею,
Чтобы выжить вором
Мне надежда нужна.
…Пели колонки.
3.
Маршрутное такси неслось по загородному шоссе. В последний раз в этих местах я бывал еще десятиклассником. Тогда, в мае, перед экзаменами мы с товарищами ездили, в поход на велосипедах. Помню, у Ф. был дорогой спортивный велосипед без багажника. Ф. приходилось крутить педали с тучным рюкзаком за спиной. Из-за этого он постоянно отставал и мы его все время ждали. Точно помню и то место, где мы остановились – лужайка за железнодорожным переездом, направо через посадку у канала. В тот день мы открыли купальный сезон и наловили полное ведро раков. На обратном пути мы затормозили у обочины напротив сельмага. Там, в тени ивы, стояла пузатая цистерна с пивом, а рядом колхозницы продавали парное молоко. Мы долго спорили, что купить: пиво или молоко. Наконец заплатили за молоко. Подростковый желудок, наполненный мясом раков, плохо воспринял секреторную жидкость. Пожалуй, в тот день я в последний раз выбрал молоко. Через месяц, после отлично сданного экзамена по географии, я впервые в жизни напился… Напился суррогатным ликером «Мона Лиза» – спирт, сок и немного тосола для плотности.
– Ладно, не обижайся, – сказал мне водитель, когда я выходил в Нехлюдово.
– А я и не обижаюсь, – сказал я.
От остановки я сразу же пошел в сторону стоявшей на пригорке церкви. Ее маковки зеленели на фоне синего кителя неба, как лычки десантника. С ревом, над куполами пролетел самолет – в версте от Нехлюдова располагалась бетонная плешь аэропорта. Дорога вела через плотину, лежавшую между двумя прудами. Пруды за лето обмелели, обнажив черные десна ила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73