Он протыкал штыками чекистов, вздирал на телеграфных столбах петлюровских полковников и четвертовал белогвардейских аристократов. Иногда, на привалах, он спрашивал у идейных анархистов об Анхра-Майнью, и кто-то ему шепнул жаркое, неизвестное слово: «аватара»…
А сейчас, сейчас великая Повстанческая Армия Махно гибла от тифа, а он лежал на влажном дощатом полу старой разграбленной усадьбы рядом со статуей опирающегося на меч средневекового рыцаря и даже не кашлял. Он задремал и ему пригрезился черный негр в белой форме матроса, удерживающий в руке бечевку с воздушным змеем. Негр стоял на корме парохода и улыбался, улыбался и одновременно пел какую-то грустную песню на непонятном языке…
Анархо-Матъ ткнули в бок нагайкой и он проснулся. Мокрая папаха, склонившегося над ним бойца, пахла холодным дождем и дымом костра. Лица нельзя было разглядеть, но в его фигуре отчетливо проступала болезнь.
– Вставай, Матка. Батька сказал – к другу едем, – обратился человек в папахе.
Отряд из двух дюжин всадников скакал в ночной, наполненной ливнем, темноте. Он ехал в арьергарде и не знал, есть ли там впереди Батька, и к какому другу они едут. Спустя два часа они достигли подножья знакомого холма. В числе десяти человек Анархо-Мать остался держать лошадей у склона. Остальные поднялись на холм Друг и спустились только к рассвету…
В конце осени 1920 года они пошли с Красной Армией брать Перекоп. Он штурмовал Турецкий вал, а в это время по гнилому озеру Сиваш, по пояс в воде, шли солдаты, и соли вокруг них было так много, сколько не съели бы они и за всю свою жизнь. Десять тысяч жизней как раз и закончились в озере Сиваш тем ноябрем…
Перекоп пал. Но больше Анархо-Мать к Махно не вернулся. Говоря официальным языком, он влился в ряды Красной Армии и стал комиссаром. Ему всегда нравились кожаные куртки с алыми бантами. Он предал своих бывших соратников без раздумий. Той ночью они не пустили его на холм, и он отомстил им за это изуверски, когда вместе с большевиками физически уничтожал весь махновский штаб в Симферополе…
А может быть, на самом деле, его внутренняя сила почувствовала другую Силу? Силу, которой следовало подчиниться. Дикие звери в этом вопросе никогда не ошибаются…
Имя Анархо-Мать теперь ему было не к лицу.
– Архимед, – сказал, листая календарь, старпомначопе-родштабфронт, – Великий пролетарский ученый, замученный римскими империалистами.
Так он стал Архимедом. А фамилию выбрал себе Комиссаров. Архимед Комиссаров – совсем неплохо для красного командира…
Они гнали брошенные бароном Врангелем отряды будущих парижских таксистов. Крымские города сдавались без боя. Всех, кто не успел на французские пароходы с билетом до Константинополя в один конец, ждала либо пуля, либо веревка. Козлик умел считать только до десяти…
17 ноября пала Ялта. Среди тех, кто так никогда и не увидел ни Эйфелевой башни, ни храма Святой Софии, был вдовый фельдшер, обрусевший немец Александр Францевич Герлитц. Больше всего на свете он боялся вида крови. Почему он не попал на французский пароход? Больше всего на свете после крови, он боялся толпы…
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли исполнилось шестнадцать. Она смотрела на Архимеда отрешенно, так, как сегодня люди смотрят в вечерних новостях репортажи о землетрясении в Мексике или о наводнении в Китае. Той же ночью она сочеталась с ним революционным браком. Она спасла жизнь своему отцу и своим сестрам…
Фельдшер Герлитц при НЭПе открыл ветеринарный кабинет в Юзовке, где лечил собак от бешенства и чумки. Он тихо и мирно скончался там же, в тот год, когда Юзовку переименовали в Сталино, так и не узнав цены, которой стоили его фобии. Судьбы же двух его других дочерей без остатка исчезли в казахских степях…
Мария Александровна закончила немецкую гимназию, играла на пианино и любила «Разбойников» Шиллера. Самым ярким впечатлением ее жизни так навсегда и осталось празднование в Одессе трехсотлетия Дома Романовых, немцев с незначительной дозой русской крови. Анхра-Майнью нашел то, что искал – Зло всегда нуждается в Добре. Их совместная супружеская жизнь, непрекращающееся насилие, напоминала знаменитый барельеф во дворце Дария Великого в Персеполе. Бог Света Ахурамазда сражается с богом Мрака – чудовищем Анхра-Майнью. Одной рукой Ахурамазда держит чудовище за рог, а другой за эрегированный член. Свет и Мрак, Добро и Зло будут сражаться на барельефе вечно. Потому что, если кто-то возьмет верх – мироздание рухнет…
Семья Комиссаровых передвигалась по гарнизонам. Разумеется, Архимед больше не протыкал штыками чекистов. Хотя бы потому, что и сам стал чекистом, и на его шинели крепкой ниткой были пришиты ромбы НКВД. Траектория их перемещений, стоит только ззглянуть на карту, походила на полеты пчелы вокруг родного улья. Два раза Мария Александровна беременела, и два раза случался выкидыш…
В конце двадцатых годов началась Коллективизация. Архимед Комиссаров по селам и весям убедительно и доходчиво пропагандировал вступление в колхоз. От него не могло укрыться ни одно пшеничное зерно. Того, кто сам голодал, трудно было обхитрить мякиной. Однажды, в одном кулаке, ползающем на коленях в своих собственных экскрементах, он узнал одного из тех бесчисленных хуторян, на которых он гнул спину еще ребенком. Этого кулака он повесил на мельнице, в очередной раз состряпав блюдо, которое, как известно, лучше употреблять в пищу остывшим…
В двадцать восьмом году в поселке Червоный Гай у него родилась дочь Энгельсина, а спустя два года, в Желтых Водах – сын Вилен. В июле тридцать четвертого, в тот месяц, когда в парижской клинике Тенон, Махно добил туберкулез – единственный враг, имевший силу над ним, пчела наконец вернулась в улей…
НКВД располагалось в здании бывшей синагоги, на том месте, где сегодня стоит ночной клуб «Анаконда». За последнее десятилетие, ромбиков на шинели Архимеда Комиссарова стало больше. Он был «плохим» следователем, а не «хорошим». По ночам в его кабинет вводили людей. Очень часто люди были в пижамах. Потом, все чаще, люди стали появляться в мятых, наскоро одетых костюмах, с дорожными чемоданчиками в руках. Можно было подумать, что к нему они заглянули случайно, для того, чтоб проститься перед срочной командировкой…
У него был свой, странный метод дознания, больше характерный для мизансцены вестерна, чем для НКВД. В сумерках, с конвоем, он вывозил арестованных на холм Друг. Там арестованным давали лопаты и заставляли копать глубокие ямы. Арестованные копали усердно, будто добросовестный труд мог даровать им прощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
А сейчас, сейчас великая Повстанческая Армия Махно гибла от тифа, а он лежал на влажном дощатом полу старой разграбленной усадьбы рядом со статуей опирающегося на меч средневекового рыцаря и даже не кашлял. Он задремал и ему пригрезился черный негр в белой форме матроса, удерживающий в руке бечевку с воздушным змеем. Негр стоял на корме парохода и улыбался, улыбался и одновременно пел какую-то грустную песню на непонятном языке…
Анархо-Матъ ткнули в бок нагайкой и он проснулся. Мокрая папаха, склонившегося над ним бойца, пахла холодным дождем и дымом костра. Лица нельзя было разглядеть, но в его фигуре отчетливо проступала болезнь.
– Вставай, Матка. Батька сказал – к другу едем, – обратился человек в папахе.
Отряд из двух дюжин всадников скакал в ночной, наполненной ливнем, темноте. Он ехал в арьергарде и не знал, есть ли там впереди Батька, и к какому другу они едут. Спустя два часа они достигли подножья знакомого холма. В числе десяти человек Анархо-Мать остался держать лошадей у склона. Остальные поднялись на холм Друг и спустились только к рассвету…
В конце осени 1920 года они пошли с Красной Армией брать Перекоп. Он штурмовал Турецкий вал, а в это время по гнилому озеру Сиваш, по пояс в воде, шли солдаты, и соли вокруг них было так много, сколько не съели бы они и за всю свою жизнь. Десять тысяч жизней как раз и закончились в озере Сиваш тем ноябрем…
Перекоп пал. Но больше Анархо-Мать к Махно не вернулся. Говоря официальным языком, он влился в ряды Красной Армии и стал комиссаром. Ему всегда нравились кожаные куртки с алыми бантами. Он предал своих бывших соратников без раздумий. Той ночью они не пустили его на холм, и он отомстил им за это изуверски, когда вместе с большевиками физически уничтожал весь махновский штаб в Симферополе…
А может быть, на самом деле, его внутренняя сила почувствовала другую Силу? Силу, которой следовало подчиниться. Дикие звери в этом вопросе никогда не ошибаются…
Имя Анархо-Мать теперь ему было не к лицу.
– Архимед, – сказал, листая календарь, старпомначопе-родштабфронт, – Великий пролетарский ученый, замученный римскими империалистами.
Так он стал Архимедом. А фамилию выбрал себе Комиссаров. Архимед Комиссаров – совсем неплохо для красного командира…
Они гнали брошенные бароном Врангелем отряды будущих парижских таксистов. Крымские города сдавались без боя. Всех, кто не успел на французские пароходы с билетом до Константинополя в один конец, ждала либо пуля, либо веревка. Козлик умел считать только до десяти…
17 ноября пала Ялта. Среди тех, кто так никогда и не увидел ни Эйфелевой башни, ни храма Святой Софии, был вдовый фельдшер, обрусевший немец Александр Францевич Герлитц. Больше всего на свете он боялся вида крови. Почему он не попал на французский пароход? Больше всего на свете после крови, он боялся толпы…
Архимед Комиссаров увидел его в бедной маленькой нетопленой комнате на окраине Олеандры. К фельдшеру, будто к Меньшикову в Березове, кутаясь в тулупы, жались три его дочери. Старшей, Марии Александровне Герлитц, едва ли исполнилось шестнадцать. Она смотрела на Архимеда отрешенно, так, как сегодня люди смотрят в вечерних новостях репортажи о землетрясении в Мексике или о наводнении в Китае. Той же ночью она сочеталась с ним революционным браком. Она спасла жизнь своему отцу и своим сестрам…
Фельдшер Герлитц при НЭПе открыл ветеринарный кабинет в Юзовке, где лечил собак от бешенства и чумки. Он тихо и мирно скончался там же, в тот год, когда Юзовку переименовали в Сталино, так и не узнав цены, которой стоили его фобии. Судьбы же двух его других дочерей без остатка исчезли в казахских степях…
Мария Александровна закончила немецкую гимназию, играла на пианино и любила «Разбойников» Шиллера. Самым ярким впечатлением ее жизни так навсегда и осталось празднование в Одессе трехсотлетия Дома Романовых, немцев с незначительной дозой русской крови. Анхра-Майнью нашел то, что искал – Зло всегда нуждается в Добре. Их совместная супружеская жизнь, непрекращающееся насилие, напоминала знаменитый барельеф во дворце Дария Великого в Персеполе. Бог Света Ахурамазда сражается с богом Мрака – чудовищем Анхра-Майнью. Одной рукой Ахурамазда держит чудовище за рог, а другой за эрегированный член. Свет и Мрак, Добро и Зло будут сражаться на барельефе вечно. Потому что, если кто-то возьмет верх – мироздание рухнет…
Семья Комиссаровых передвигалась по гарнизонам. Разумеется, Архимед больше не протыкал штыками чекистов. Хотя бы потому, что и сам стал чекистом, и на его шинели крепкой ниткой были пришиты ромбы НКВД. Траектория их перемещений, стоит только ззглянуть на карту, походила на полеты пчелы вокруг родного улья. Два раза Мария Александровна беременела, и два раза случался выкидыш…
В конце двадцатых годов началась Коллективизация. Архимед Комиссаров по селам и весям убедительно и доходчиво пропагандировал вступление в колхоз. От него не могло укрыться ни одно пшеничное зерно. Того, кто сам голодал, трудно было обхитрить мякиной. Однажды, в одном кулаке, ползающем на коленях в своих собственных экскрементах, он узнал одного из тех бесчисленных хуторян, на которых он гнул спину еще ребенком. Этого кулака он повесил на мельнице, в очередной раз состряпав блюдо, которое, как известно, лучше употреблять в пищу остывшим…
В двадцать восьмом году в поселке Червоный Гай у него родилась дочь Энгельсина, а спустя два года, в Желтых Водах – сын Вилен. В июле тридцать четвертого, в тот месяц, когда в парижской клинике Тенон, Махно добил туберкулез – единственный враг, имевший силу над ним, пчела наконец вернулась в улей…
НКВД располагалось в здании бывшей синагоги, на том месте, где сегодня стоит ночной клуб «Анаконда». За последнее десятилетие, ромбиков на шинели Архимеда Комиссарова стало больше. Он был «плохим» следователем, а не «хорошим». По ночам в его кабинет вводили людей. Очень часто люди были в пижамах. Потом, все чаще, люди стали появляться в мятых, наскоро одетых костюмах, с дорожными чемоданчиками в руках. Можно было подумать, что к нему они заглянули случайно, для того, чтоб проститься перед срочной командировкой…
У него был свой, странный метод дознания, больше характерный для мизансцены вестерна, чем для НКВД. В сумерках, с конвоем, он вывозил арестованных на холм Друг. Там арестованным давали лопаты и заставляли копать глубокие ямы. Арестованные копали усердно, будто добросовестный труд мог даровать им прощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73