Тогда я понял только то, что плазменный телевизор тоже включается в розетку.
– Все очень просто, – продолжил Леня. – Из чего состоит человеческий организм?
– Мой или твой?
– Любой человеческий организм состоит в основном из углерода. Тык. – Он ткнул меня в живот извлеченным из-за уха карандашом, – Водорода. Тык. Серы. Тык. Кислорода Тык. Химия и физика.
– Дальше.
– Радиация в организме ионизирует биологические ткани. Тык.
– Во-первых, хватит тыкать в меня карандашом. Во-вторых, попроще, без всяких там «ионизирует».
– Когда тело человека подвергается радиации и происходит то, что называется облучением, радиоактивные клетки передают свою энергию твоим клеткам. Молекулы твоего тела возбуждаются. Клетки повреждаются, их работа нарушается, а потом…
– А потом?
– Гибнут. Это, конечно, крайний вариант. Все зависит от дозы радиации и от здоровья человека. Самое интересное в этом деле то, что радиация в организме распределяется неравномерно.
– Ну и что с того?
– Ты не понял. Ты можешь получить очень маленькую дозу. Но какие-то клетки примут на себя основной удар. Как бы тебе объяснить– Вот, к примеру, радиоактивную энергию можно сопоставить с тепловой. Вот ты пьешь сейчас кофе, да?
– Уже выпил.
– Тебе повезло, что тепловая энергия, в отличие от радиоактивной, распределяется равномерно. Радиационная энергия сопоставимая с той, которую ты только что получил, выпив кофе, тебя бы убила.
– Как скоро?
– До завтра ты бы не дожил.
– Это почему? – обиделся я.
– Как это почему? Радиоактивная частица вышибает в твоей клетке электрон. Бац! Нафиг вышибает, как в бильярде. Что делает твоя клетка? Пытается отобрать электрон у соседней.
– Все как у людей.
– Именно. Начинается цепная реакция, биохимический сдвиг, прочая херотень… Иногда процесс затягивается, идут мутации, активизированный кислород поражает белки и жиры, которые питают клетки. Начинается рак. И…
– …И смерть?
– Совершенно верно. Но пугаться не стоит. Рак проявляется и через двадцать лет и через тридцать, а иногда вообще не проявляется. Рак может появиться и по любой другой причине. Этих причин миллион шестнадцать. Генные нарушения тоже могут на тебе не отразится. Зато какой-нибудь твой внук родится уродом. С хоботом, плавником или тремя ногами – вариантов масса.
– И даже при маленьких дозах радиация опасна?
– Сугубо теоретически тебя может убить просмотр футбола по телику.
– Ладно, с теликом я уж как-нибудь разберусь. Как насчет урана?
– Ха! Возвращаемся к бомбе?
– Возвращаемся к бомбе.
– Тут тоже все зависит от концентрации. Номер изотопа?
– 238.
– Ухты! Ну, ты даешь… Все зависит от дозы. От дозы и от человека. Эффект малых доз так до сих пор и не изучен, многие его отрицают. Другие говорят – медленная смерть.
– И долго уран работает?
– В смысле?
– В смысле радиацию излучает.
– Три в сотой степени или около того – период полураспада, точно не помню. Тысячу лет туда, тысячу лет сюда. Кого это интересует? Все равно очень долго…
– Жизни не хватит.
– Это точно. Даже, если ты бросишь курить, все равно не хватит…
…Набравшись оптимизма, я посмотрел в окно. Стоянка перед институтом по-прежнему пустовала. Даже грузовик уехал. Только пыль да мусор из перевернутой урны ветром кружились в траурном вальсе зрелого лета. Окна жилых домов напротив блестели, как полированная медь. На балконах устало висели геометрические фигуры сохнущего белья.
– Ладно, пора мне, пожалуй, – сказал я, ощущая неловкость. – Спасибо за интересную, насыщенную лекцию. За кофе – отдельное спасибо.
– Всегда к вашим услугам. Кстати, я через час освобождаюсь. Может, пойдем пивка бахнем?
– Да нет, извини, времени мало. Пора мне…
– Пиво из ячменя – это не кофе из ячменя!
– Верно подмечено, но мне действительно пора. Спасибо, Леня.
– Тебе спасибо за ириски.
– Брось, заслужил. Ну, пока.
– Пока.
Мы пожали друг другу руки. Я подошел к дверям лифта и зажег исцарапанную квадратную кнопку. Двери лифта мгновенно раскрылись. Лифтом никто не пользовался с тех пор, как я поднялся сюда. Лифт меня ждал. Преданно, как болонка.
Я зашел внутрь кабины. Увидел сначала свое отражение в пыльном, испачканном следами помады, зеркале. Потом развернулся и увидел Леню.
– Помнишь, как мы взорвали снаряд, – сказал он неожиданно, напоследок, почти серьезно.
Яркий свет, шедший из окна, превратил Леню в фиолетовую тень. Тень улыбалась. Я это не мог видеть, но я это чувствовал.
Ответить Лене я не успел – уже нажал вызов первого этажа. Двери лифта захлопнулись поспешным глухим аплодисментам, и в следующий миг я ощутил, как клетки моего организма целенаправленно движутся вниз. Вниз, к земле и к асфальту.
Я ехал в лифте не больше минуты. За это время я успел изучить табличку о технике безопасности и вспомнить тот день в апреле, когда мы с Леней взорвали снаряд. Нам было тогда лет десять, а снаряду – в пять раз больше. Снаряд остался с войны. Его Леня выменял на три жевательные резинки «Turbo» – баснословная сумма по тем временам. Кажется, мы тогда чуть не взорвали детскую поликлинику…
…Я становился сентиментальным. С этим нужно было бороться…
Да и разговор какой-то глупый вышел.
II. Печень
Однажды, еще в школе, я увидел по местному телевидению сюжет о городской птицефабрике. В сюжете показали женщину, которая протрудилась на фабрике больше двадцати лет. С самого первого дня вся ее работа заключалась в том, чтобы на конвейере вырезать из тушек куриц печень. Делала она это одним, давно заученным движением. Чик-чик. Gallus-gallus.
Сюжет меня поверг в ужас. Неужели, думал я, человеческая жизнь может уйти почти целиком на извлечение печени мертвых птиц? Изо дня в день, из года в год, зимой и летом. Неужели, неужели подобное может случиться и со мной?
Теперь, когда я стал старше, я знаю, что именно это и случилось. Это случилось с большинством жителей нашей планеты. Я знаю, что наша жизнь проходит медленно и уверенно. Медленно и уверенно, как конвейер.
Бедная моя печень…
III. День
1.
Поезд метро, как перепуганный уж, скользил в норе туннеля. Бронированный кабель извивался серпантином и исчезал в темноте. Сырость и гранит тряслись за окнами вагона Приближение станции чувствовалось издалека, словно рассвет. Сначала далекие электрические зарницы обагряли стены туннеля, а затем и сама станция вываливалась с грохотом, наполненная светом, шестиугольными лавками и сонными перронщицами. Кастрированный голос слащавого диктора объявлял остановку и вежливо просил не забывать вещи. Двери брезгливо фыркали и открывались. Люди входили и выходили, сменяя друг друга.
Я знал эту линию метро. Знал лучше, чем наркоман знает свою исколотую вену. Каждая станция инъекцией воспоминаний волновала мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Все очень просто, – продолжил Леня. – Из чего состоит человеческий организм?
– Мой или твой?
– Любой человеческий организм состоит в основном из углерода. Тык. – Он ткнул меня в живот извлеченным из-за уха карандашом, – Водорода. Тык. Серы. Тык. Кислорода Тык. Химия и физика.
– Дальше.
– Радиация в организме ионизирует биологические ткани. Тык.
– Во-первых, хватит тыкать в меня карандашом. Во-вторых, попроще, без всяких там «ионизирует».
– Когда тело человека подвергается радиации и происходит то, что называется облучением, радиоактивные клетки передают свою энергию твоим клеткам. Молекулы твоего тела возбуждаются. Клетки повреждаются, их работа нарушается, а потом…
– А потом?
– Гибнут. Это, конечно, крайний вариант. Все зависит от дозы радиации и от здоровья человека. Самое интересное в этом деле то, что радиация в организме распределяется неравномерно.
– Ну и что с того?
– Ты не понял. Ты можешь получить очень маленькую дозу. Но какие-то клетки примут на себя основной удар. Как бы тебе объяснить– Вот, к примеру, радиоактивную энергию можно сопоставить с тепловой. Вот ты пьешь сейчас кофе, да?
– Уже выпил.
– Тебе повезло, что тепловая энергия, в отличие от радиоактивной, распределяется равномерно. Радиационная энергия сопоставимая с той, которую ты только что получил, выпив кофе, тебя бы убила.
– Как скоро?
– До завтра ты бы не дожил.
– Это почему? – обиделся я.
– Как это почему? Радиоактивная частица вышибает в твоей клетке электрон. Бац! Нафиг вышибает, как в бильярде. Что делает твоя клетка? Пытается отобрать электрон у соседней.
– Все как у людей.
– Именно. Начинается цепная реакция, биохимический сдвиг, прочая херотень… Иногда процесс затягивается, идут мутации, активизированный кислород поражает белки и жиры, которые питают клетки. Начинается рак. И…
– …И смерть?
– Совершенно верно. Но пугаться не стоит. Рак проявляется и через двадцать лет и через тридцать, а иногда вообще не проявляется. Рак может появиться и по любой другой причине. Этих причин миллион шестнадцать. Генные нарушения тоже могут на тебе не отразится. Зато какой-нибудь твой внук родится уродом. С хоботом, плавником или тремя ногами – вариантов масса.
– И даже при маленьких дозах радиация опасна?
– Сугубо теоретически тебя может убить просмотр футбола по телику.
– Ладно, с теликом я уж как-нибудь разберусь. Как насчет урана?
– Ха! Возвращаемся к бомбе?
– Возвращаемся к бомбе.
– Тут тоже все зависит от концентрации. Номер изотопа?
– 238.
– Ухты! Ну, ты даешь… Все зависит от дозы. От дозы и от человека. Эффект малых доз так до сих пор и не изучен, многие его отрицают. Другие говорят – медленная смерть.
– И долго уран работает?
– В смысле?
– В смысле радиацию излучает.
– Три в сотой степени или около того – период полураспада, точно не помню. Тысячу лет туда, тысячу лет сюда. Кого это интересует? Все равно очень долго…
– Жизни не хватит.
– Это точно. Даже, если ты бросишь курить, все равно не хватит…
…Набравшись оптимизма, я посмотрел в окно. Стоянка перед институтом по-прежнему пустовала. Даже грузовик уехал. Только пыль да мусор из перевернутой урны ветром кружились в траурном вальсе зрелого лета. Окна жилых домов напротив блестели, как полированная медь. На балконах устало висели геометрические фигуры сохнущего белья.
– Ладно, пора мне, пожалуй, – сказал я, ощущая неловкость. – Спасибо за интересную, насыщенную лекцию. За кофе – отдельное спасибо.
– Всегда к вашим услугам. Кстати, я через час освобождаюсь. Может, пойдем пивка бахнем?
– Да нет, извини, времени мало. Пора мне…
– Пиво из ячменя – это не кофе из ячменя!
– Верно подмечено, но мне действительно пора. Спасибо, Леня.
– Тебе спасибо за ириски.
– Брось, заслужил. Ну, пока.
– Пока.
Мы пожали друг другу руки. Я подошел к дверям лифта и зажег исцарапанную квадратную кнопку. Двери лифта мгновенно раскрылись. Лифтом никто не пользовался с тех пор, как я поднялся сюда. Лифт меня ждал. Преданно, как болонка.
Я зашел внутрь кабины. Увидел сначала свое отражение в пыльном, испачканном следами помады, зеркале. Потом развернулся и увидел Леню.
– Помнишь, как мы взорвали снаряд, – сказал он неожиданно, напоследок, почти серьезно.
Яркий свет, шедший из окна, превратил Леню в фиолетовую тень. Тень улыбалась. Я это не мог видеть, но я это чувствовал.
Ответить Лене я не успел – уже нажал вызов первого этажа. Двери лифта захлопнулись поспешным глухим аплодисментам, и в следующий миг я ощутил, как клетки моего организма целенаправленно движутся вниз. Вниз, к земле и к асфальту.
Я ехал в лифте не больше минуты. За это время я успел изучить табличку о технике безопасности и вспомнить тот день в апреле, когда мы с Леней взорвали снаряд. Нам было тогда лет десять, а снаряду – в пять раз больше. Снаряд остался с войны. Его Леня выменял на три жевательные резинки «Turbo» – баснословная сумма по тем временам. Кажется, мы тогда чуть не взорвали детскую поликлинику…
…Я становился сентиментальным. С этим нужно было бороться…
Да и разговор какой-то глупый вышел.
II. Печень
Однажды, еще в школе, я увидел по местному телевидению сюжет о городской птицефабрике. В сюжете показали женщину, которая протрудилась на фабрике больше двадцати лет. С самого первого дня вся ее работа заключалась в том, чтобы на конвейере вырезать из тушек куриц печень. Делала она это одним, давно заученным движением. Чик-чик. Gallus-gallus.
Сюжет меня поверг в ужас. Неужели, думал я, человеческая жизнь может уйти почти целиком на извлечение печени мертвых птиц? Изо дня в день, из года в год, зимой и летом. Неужели, неужели подобное может случиться и со мной?
Теперь, когда я стал старше, я знаю, что именно это и случилось. Это случилось с большинством жителей нашей планеты. Я знаю, что наша жизнь проходит медленно и уверенно. Медленно и уверенно, как конвейер.
Бедная моя печень…
III. День
1.
Поезд метро, как перепуганный уж, скользил в норе туннеля. Бронированный кабель извивался серпантином и исчезал в темноте. Сырость и гранит тряслись за окнами вагона Приближение станции чувствовалось издалека, словно рассвет. Сначала далекие электрические зарницы обагряли стены туннеля, а затем и сама станция вываливалась с грохотом, наполненная светом, шестиугольными лавками и сонными перронщицами. Кастрированный голос слащавого диктора объявлял остановку и вежливо просил не забывать вещи. Двери брезгливо фыркали и открывались. Люди входили и выходили, сменяя друг друга.
Я знал эту линию метро. Знал лучше, чем наркоман знает свою исколотую вену. Каждая станция инъекцией воспоминаний волновала мозг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73