Дело в другом. Дело в том, что старик этот стар, и состарился он уже давно, и на носу у него растут волосы, жесткие, как усы у кошки. Раньше, много-много лет назад, он работал бухгалтером. Ему приходилось много писать и поэтому у него на пальцах левой руки толстые мозоли.
– Он левша? У нас в классе была девочка-левша. Так ее учительница отучивала. Даже линейкой по руке била, честно, но только она все равно левой писала…
– Аня, не перебивай… Так вот. Старик всегда очень любил писать, все равно что, пускай и цифры. Только шариковые ручки он никогда не любил. Они часто у него текли и пачкали одежду. Почему-то у неудачников ручки часто текут. У него есть только один пиджак. На пиджаке и сейчас можно увидеть эти синие уродливые пятна. Он живет одиноко и всегда так жил. Однажды он завел собаку и назвал ее Сальдо, но собаку задавил грузовик. После того как его отправили на пенсию, ему было тяжело. Он из тех людей, которых гложет что-то всю жизнь, людей, которые боятся пустоты вокруг. Он не знал что делать с этой пустотой – ее вдруг стало слишком много. Он днями мог смотреть на кукурузное поле, а потом на то, как на месте поля строят метро. Иногда на его подоконник садились птицы, и эти редкие дни приносили ему радость. Как-то раз утром, это случилось 29 февраля, наверное, поэтому дата известна точно, старик подточил карандаш. Затем он подошел к комоду. У него до сих пор хранятся в нем давно вышедшие из употребления бухгалтерские бланки и формы. Они совсем пожелтели, прямо как зубы у заядлого курильщика. Над одним из бланков он долго сидел с карандашом. Потом он написал две колонки цифр от одного до ста и от ста до одного. Подсчитал итог. Сумма, как положено, сошлась в двух колонках, но пустота не исчезла. Тогда старик встал и не спеша оделся. Он пошел бродить по сырым февральским улицам, растрачивая последние сутки зимы. Вернувшись, старик снова взялся за карандаш. Теперь он писал слова… С тех пор, почти каждый день, если только его не мучает подагра, и в дождь, и в жару, он идет на улицу. Возвращается почти всегда в три. Садится за стол и начинает писать. Он пишет не мемуары, ни тем более жалобы в собес…
– А что он пишет?
– Он переписывает зло и так борется с пустотой. Все, что он видит вокруг уродливого и гадкого, он уносит с собой, в своей памяти, а потом записывает это на пожелтевшей бумаге бланков в колонку кредита. И знаешь, что он делает с этой бумагой?
– Что?
– Он делает из бумаги змеев, воздушных змеев. Когда-то, когда он был еще совсем ребенком, этому искусству его научил отец. Полпенсии старика уходит на рейки и клей. Если бы не другая соседка, которая живет на нашей с ним площадке и покупает ему еду, он, думаю, уже бы погиб. Чтоб запустить змея, он ждет ветер. Его ветер южный. Не знаю почему так. Он залезает на крышу, держится за громоотвод и возвращает зло пустоте. Ветер очищает лучше огня. Кредит сходится с дебетом. В комоде у него теперь очень мало бланков и очень много воздушных змеев с обезвреженным злом. На хвостах и спинах этих змеев есть все. Все о зле, которое старик видел вокруг с тех пор, как он ушел на пенсию.
– Может, там есть что-то, что…
– Там может быть все. Хотя я сомневаюсь, что старик что-то знает об уране.
– А зачем тогда ты мне это рассказал?
– Потому, что это по-своему красивая история. Разве не так?
…Рядом с Макдоналдсом по-прежнему резвились дети. Их родители за столиками ели биг-мак-меню по очень выгодной, экономной цене. Солнце заканчивало свой полет над городом и его траектория тяготела к крышам домов.
– Уже поздно, – вздохнула Аня.
– Можно еще успеть на последний сеанс в кино.
– Может, лучше поедем ко мне в гости? – спросила она.
И я в первый раз за это лето растерялся.
VII. Телефон
Иногда я думаю, как бы отразилось на старых книгах присутствие мобильного телефона. Предположим, мобильный телефон существовал всегда. Чтобы это изменило в сюжете?
Думаю, ровным счетом ничего. SMS Кассандры не доходили бы до адресата, апостол Петр выбросил бы свою карточку, Вергилий бы вежливо попросил Данте отключить мобильную связь еще в лимбе, линия Ромео была бы перегружена, в Мокром не было бы покрытия, у К. аннулировали бы счет, Блум потерял бы свой сотовый к пятой главе.
Мне незачем покупать SIM-карточку.
VIII. Соната
1.
– Кофе будешь?
– Лучше чай.
– Какой ты любишь?
– Черный. Крепкий. Горячий. Без сахара, – сказал я, потом подумал и добавил: – И без молока.
– Расслабься, Растрепин, – засмеялась Аня из кухни, – мы не в Лондоне.
Я знал, что мы не в Лондоне. За окном вечер продолжал быть ясным и душным, а дождя не было уже месяц.
Я сидел в гостях у Ани и рассматривал квартиру. Ремонт в квартире (однокомнатной) сделали сразу же после того, как дом заселился – где-то в середине восьмидесятых, и интерьер вполне соответствовал представлению среднестатистического советского служащего об уюте и комфорте. Гэ-дээровский гарнитур на всю стену – чтоб приобрести точно такой же, мой отец в свое время три ночи ходил отмечаться в очереди у мебельного магазина. Столовый сервиз «Мадонна», притаившийся за стеклом, как экспонат на выставке. Сдутый футбольный мяч с надписью «Днепр» (Днепропетровск) – чемпион СССР», лежащий в хрустальной чехословацкой лоханке – ни разу не битый недотрога. Пианино «Украина» черниговского завода музыкальных инструментов с кружевной салфеткой на полированной крышке. Книжная полка с томами Пикуля, Дюма, Сименона и Гессе. Последний автор явно был куплен в нагрузку к соседствующей с ним «Анжелике». Даже телевизор «Funai» не казался здесь лишним – в начале девяностых такими телевизорами выдавали жалованье на металлургическом комбинате, и подобная техника до сих пор в избытке попадалась в городских гостиных.
Все было беспредельно обычным за исключением одного – в углу висела икона в дешевом пластмассовом окладе Святая Анна – бабушка Христа. И мой взгляд каждый раз упирался в икону. Она, вызывающая, в своей неброской красоте, выделялась, как полевой цветок, растущий из щели в асфальте.
Есть несколько простых признаков, по которым даже дилетант может определить иконописную школу. На украинских иконах всегда хорошо вырисованы уши: их оттопыривают нимбы. На болгарских – у девы Марии обычно большой нос. На греческих – легко увидеть, как по зеленому небу плывут красные облака. На русских – никто не улыбается. Никогда, ни при каких обстоятельствах.
В комнату неожиданно вбежала собака. Это был американский коккер-спаниель каурой масти по лошадиному спектру. Собака, приблизившись ко мне, воодушевленно залаяла. Видимо собака спала, пропустила мое вторжение, и теперь не могла себе простить такой оплошности. Недолго думая, она оперлась о мою ногу и стала совершать характерные поступательные движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Он левша? У нас в классе была девочка-левша. Так ее учительница отучивала. Даже линейкой по руке била, честно, но только она все равно левой писала…
– Аня, не перебивай… Так вот. Старик всегда очень любил писать, все равно что, пускай и цифры. Только шариковые ручки он никогда не любил. Они часто у него текли и пачкали одежду. Почему-то у неудачников ручки часто текут. У него есть только один пиджак. На пиджаке и сейчас можно увидеть эти синие уродливые пятна. Он живет одиноко и всегда так жил. Однажды он завел собаку и назвал ее Сальдо, но собаку задавил грузовик. После того как его отправили на пенсию, ему было тяжело. Он из тех людей, которых гложет что-то всю жизнь, людей, которые боятся пустоты вокруг. Он не знал что делать с этой пустотой – ее вдруг стало слишком много. Он днями мог смотреть на кукурузное поле, а потом на то, как на месте поля строят метро. Иногда на его подоконник садились птицы, и эти редкие дни приносили ему радость. Как-то раз утром, это случилось 29 февраля, наверное, поэтому дата известна точно, старик подточил карандаш. Затем он подошел к комоду. У него до сих пор хранятся в нем давно вышедшие из употребления бухгалтерские бланки и формы. Они совсем пожелтели, прямо как зубы у заядлого курильщика. Над одним из бланков он долго сидел с карандашом. Потом он написал две колонки цифр от одного до ста и от ста до одного. Подсчитал итог. Сумма, как положено, сошлась в двух колонках, но пустота не исчезла. Тогда старик встал и не спеша оделся. Он пошел бродить по сырым февральским улицам, растрачивая последние сутки зимы. Вернувшись, старик снова взялся за карандаш. Теперь он писал слова… С тех пор, почти каждый день, если только его не мучает подагра, и в дождь, и в жару, он идет на улицу. Возвращается почти всегда в три. Садится за стол и начинает писать. Он пишет не мемуары, ни тем более жалобы в собес…
– А что он пишет?
– Он переписывает зло и так борется с пустотой. Все, что он видит вокруг уродливого и гадкого, он уносит с собой, в своей памяти, а потом записывает это на пожелтевшей бумаге бланков в колонку кредита. И знаешь, что он делает с этой бумагой?
– Что?
– Он делает из бумаги змеев, воздушных змеев. Когда-то, когда он был еще совсем ребенком, этому искусству его научил отец. Полпенсии старика уходит на рейки и клей. Если бы не другая соседка, которая живет на нашей с ним площадке и покупает ему еду, он, думаю, уже бы погиб. Чтоб запустить змея, он ждет ветер. Его ветер южный. Не знаю почему так. Он залезает на крышу, держится за громоотвод и возвращает зло пустоте. Ветер очищает лучше огня. Кредит сходится с дебетом. В комоде у него теперь очень мало бланков и очень много воздушных змеев с обезвреженным злом. На хвостах и спинах этих змеев есть все. Все о зле, которое старик видел вокруг с тех пор, как он ушел на пенсию.
– Может, там есть что-то, что…
– Там может быть все. Хотя я сомневаюсь, что старик что-то знает об уране.
– А зачем тогда ты мне это рассказал?
– Потому, что это по-своему красивая история. Разве не так?
…Рядом с Макдоналдсом по-прежнему резвились дети. Их родители за столиками ели биг-мак-меню по очень выгодной, экономной цене. Солнце заканчивало свой полет над городом и его траектория тяготела к крышам домов.
– Уже поздно, – вздохнула Аня.
– Можно еще успеть на последний сеанс в кино.
– Может, лучше поедем ко мне в гости? – спросила она.
И я в первый раз за это лето растерялся.
VII. Телефон
Иногда я думаю, как бы отразилось на старых книгах присутствие мобильного телефона. Предположим, мобильный телефон существовал всегда. Чтобы это изменило в сюжете?
Думаю, ровным счетом ничего. SMS Кассандры не доходили бы до адресата, апостол Петр выбросил бы свою карточку, Вергилий бы вежливо попросил Данте отключить мобильную связь еще в лимбе, линия Ромео была бы перегружена, в Мокром не было бы покрытия, у К. аннулировали бы счет, Блум потерял бы свой сотовый к пятой главе.
Мне незачем покупать SIM-карточку.
VIII. Соната
1.
– Кофе будешь?
– Лучше чай.
– Какой ты любишь?
– Черный. Крепкий. Горячий. Без сахара, – сказал я, потом подумал и добавил: – И без молока.
– Расслабься, Растрепин, – засмеялась Аня из кухни, – мы не в Лондоне.
Я знал, что мы не в Лондоне. За окном вечер продолжал быть ясным и душным, а дождя не было уже месяц.
Я сидел в гостях у Ани и рассматривал квартиру. Ремонт в квартире (однокомнатной) сделали сразу же после того, как дом заселился – где-то в середине восьмидесятых, и интерьер вполне соответствовал представлению среднестатистического советского служащего об уюте и комфорте. Гэ-дээровский гарнитур на всю стену – чтоб приобрести точно такой же, мой отец в свое время три ночи ходил отмечаться в очереди у мебельного магазина. Столовый сервиз «Мадонна», притаившийся за стеклом, как экспонат на выставке. Сдутый футбольный мяч с надписью «Днепр» (Днепропетровск) – чемпион СССР», лежащий в хрустальной чехословацкой лоханке – ни разу не битый недотрога. Пианино «Украина» черниговского завода музыкальных инструментов с кружевной салфеткой на полированной крышке. Книжная полка с томами Пикуля, Дюма, Сименона и Гессе. Последний автор явно был куплен в нагрузку к соседствующей с ним «Анжелике». Даже телевизор «Funai» не казался здесь лишним – в начале девяностых такими телевизорами выдавали жалованье на металлургическом комбинате, и подобная техника до сих пор в избытке попадалась в городских гостиных.
Все было беспредельно обычным за исключением одного – в углу висела икона в дешевом пластмассовом окладе Святая Анна – бабушка Христа. И мой взгляд каждый раз упирался в икону. Она, вызывающая, в своей неброской красоте, выделялась, как полевой цветок, растущий из щели в асфальте.
Есть несколько простых признаков, по которым даже дилетант может определить иконописную школу. На украинских иконах всегда хорошо вырисованы уши: их оттопыривают нимбы. На болгарских – у девы Марии обычно большой нос. На греческих – легко увидеть, как по зеленому небу плывут красные облака. На русских – никто не улыбается. Никогда, ни при каких обстоятельствах.
В комнату неожиданно вбежала собака. Это был американский коккер-спаниель каурой масти по лошадиному спектру. Собака, приблизившись ко мне, воодушевленно залаяла. Видимо собака спала, пропустила мое вторжение, и теперь не могла себе простить такой оплошности. Недолго думая, она оперлась о мою ногу и стала совершать характерные поступательные движения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73