За окном продолжался ливень. Капли, играючи, расшибались о расстроенную клавиатуру кленовых листьев. Ф. я больше не расскажу ничего, никогда.
В лампочке опять, перегорая, заморгал вольфрам, вакуум внезапно лопнул, и тотчас же свет погас, и только компьютер, жалобно запищав, продолжил работу на автономной подпитке UPS.
– Пора спать, – сказал Ф. в темноте, и лег на диван одетым.
– Ф., тебе когда-то снятся страшные сны? – спросил я.
– Нет, никогда. Мне вообще ничего не снится.
– Так не бывает.
– Бывает, – Ф. опять зевнул и развернулся лицом к стене.
– Ф.
– Что?
– Назови любую домашнюю птицу, любой фрукт и любого русского поэта.
– Любых?
– Да.
– Ну, курица, яблоко, Пушкин. А что?
– Ничего. Спи…
Я пошел на кухню приготовить чай. Но новой пачки не было, а старая заварка оказалась жидкой и спитой. Я сделал кофе, взял чашку и вернулся в комнату. Ф. уже спал и не видел снов. Несчастный калека. Мы никогда не поймем друг друга, ложь – ложь, зло – зло. Наши разговоры – это беседы Сыроежкина и Электроника. Эмпириокритицизм и материализм. Крылатые качели рассудка. Я вспомнил почему-то, как Ф. поведал мне в третьем классе, что он думает о волшебной палочке. Ф. тогда отрицал волшебство, и высказывал теорию, что палочка функционирует на специальных проводах: может быть, это квантовая механика, а может быть, – магнитное поле. Над этой теорией даже Леня смеялся.
Я вышел на балкон. Ливень быстро намочил ткань трусов. Закурить я и не пытался. Это было бы чересчур по-хемингуэйевски. Капли падали в чашку, разбавляя кофе до тех пор, пока он не стал холодным, прозрачным и безвкусным, как в студенческой столовой. Я кофе пить не стал и выплеснул его во мрак, наполненный осадками. А потом возвратился в комнату и заснул на полу возле разбитой раскладушки.
2.
Ф. растолкал меня рано. Мы пили кофе на кухне, разглядывая сырое утро за окном. Где-то на улице пронеслась невидимая сирена. Вряд ли после ливня мог случиться пожар. Может, это ехало начальство, может, у кого-то случился инфаркт, а может, кого-то изнасиловали. В любом случае что-то нехорошее.
– Ты писал, умер сосед из пятой квартиры, – сказал Ф., когда звук сирены растаял.
– Да. Сердце остановилось.
Ф. кивнул так, будто обо всем догадывался. Потом глянул на стену, где красной помадой лоснились цифры Аниного телефона.
– Это номер той девушки, которая пишет диплом? – спросил Ф.
– Да. Но я ей больше не звоню.
– Значит, и она тоже. Еще один человек, которого ты потерял, Растрепин. Жаль. Очень красивые цифры.
– Разве цифры бывают красивыми?
– Конечно, только цифры и бывают, не слова…
Ф. допил кофе, вымыл чашку в раковине и заявил, что ему пора.
– Ф., я могу остаться в твой квартире?
– Оставайся пока. Хотя я все равно считаю – тебе нужно отсюда уезжать. Рано или поздно.
– …рано или поздно…, – повторил за ним я.
Мы спустились вдвоем по темной лестнице подъезда, и стены пахли мокрой штукатуркой. Перед крыльцом во дворе разлилась огромная лужа. Ф. принялся ее аккуратно обходить по краю так, чтобы не испачкать дорогие туфли.
– Я больше никогда сюда не вернусь, – произнес он, когда обошел лужу.
– Друг, – сказал я.
– Друг, – согласился он.
Ф., ссутулившись, пошел дальше по двору, огибая лужи. Рядом с Домом, он выглядел совсем чужим, словно и не провел здесь детство. Выглядел чужим человеком с другой планеты, не с Урана Я долго смотрел ему вслед, а затем не выдержал и закричал:
– Ты лошадь, Ф.! Ты совсем, как лошадь!!!
XII. Лошадь
Начальство поручило мне привезти лошадей. Был юбилей фирмы, и устраивалась корпоративная вечеринка в рыцарском стиле. Приглашенные актеры театра должны были стоять рядом с лошадьми у входа в ночной клуб «Анаконда» и изображать оруженосцев.
Стоял хмурый март. С самого утра шел дождь. По улицам нехотя полз мокрый транспорт. Бурое гнилое солнце цеплялось за сатиновое небо. Как всегда бывает в преддверии праздника, настроение у меня испортилось.
Еще накануне, я договорился с руководством мясокомбината, что они предоставят грузовую фуру для лошадей. Часов в пять, на этой фуре я поехал за город в конноспортивный клуб. Водитель фуры всю дорогу рассказывал о том, что его дочь играет на пианино. Вдоль трассы тянулись деревья с ветками тонкими, как кости карасей.
В конноспортивном клубе меня ждали. Навстречу вышел конюх в испачканных джинсах женского фасона. Джинсы неряшливо были заправлены в кирзовые сапоги. Голова конюха, обходившаяся без шеи, плотно крепилась к его широким плечам. На его круглом сером лице расплющился сломанный нос. «Наверное, конь лягнул», – подумал я. Конюх снисходительно посмотрел на мои отполированные туфли и велел идти за ним.
Мы пошли через стойла. В загонах переминались лошади. Из их ноздрей шел густой пар. Красивая светловолосая девушка в сюртуке и гетрах, счищала грязь с подков жеребенка. Где-то я слышал, что у наездников ягодицы со временем становятся грубыми, как пятка…
Изгородь загона, к которому мы вышли, пропиталась слякотью и пахла сырой трухой. За изгородью бродило пять лошадей. Во влажных опилках манежа, они оставляли четкие отпечатки копыт.
– Договаривались о двух лошадях, – сказал конюх, – какие?
– Эти: желтая и разноцветная, – я наугад ткнул пальцем.
– Соловая и чалая, – презрительно поправил конюх.
Он зашел за изгородь, взял под узду соловую и чалую, повел их в обход загона к фуре Водитель стоял неподалеку от грузовика и о чем-то беседовал с девушкой, которую я видел в стойлах. Наверное, они беседовали о фортепианной музыке. Заметив нас, водитель подошел к фуре, открыл двери фургона. Одна из створок помостом откинулась к земле, как панель мобильного телефона.
– Заводи, – сказал водитель конюху.
Конюх подвел лошадей к помосту, но те заартачились. Соловая заржала, а чалая попыталась стать на дыбы.
– Не идут лошадки, – сказал водитель.
Вдвоем с конюхом они долго пытались завести лошадей внутрь. Вдруг повалил мокрый снег. Каждая снежинка была размером с пельмень. Я закурил, прикрывая ладонью огонь сигареты. Вверху катились тяжелые сумрачные облака: мимо белого яблока луны, мимо красного яблока заката…
– Они не пойдут, – наконец сказал подошедший ко мне конюх.
– Почему? – спросил я.
– Они боятся. Это фура из мясокомбината – она возит скот на бойню.
– Возьмите других лошадей.
– Они тоже не пойдут.
– Попробуйте.
Конюх сплюнул:
– Они не пойдут, парень. Они все чувствуют.
– Что они могут чувствовать?
– Смерть. Они чувствуют смерть. Фура пахнет смертью.
– Мы заплатили за них деньги, – напомнил я и для убедительности тоже сплюнул.
Конюх отрицательно закачал головой и от этого стал похожим на болванчика:
– Они не пойдут, парень. Они не пойдут.
…белогривые лошадки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73