Что хочешь, что придет тебе в голову. Возьми карандаши. Только не нужно их ломать, пожалуйста.
(протягивает карандаши)
П: Рисовать умеешь?
Р: Я закончил художественную школу.
П: Тем лучше.
(Растрепин рисует, проходит около пяти минут, протягивает листок)
Р: Готово.
(на листке изображена Пизанская башня, над нею клочковатые облака)
П: Что это?
Р: Это Пизанская башня.
П: Ты это специально нарисовал?
Р: Конечно, специально.
П: Зачем?
Р: Я был вчера с тобой груб, а ты этого не заслужила. Мне хочется облегчить тебе работу.
(психоаналитик устало вздыхает)
Р: А хочешь, я скажу тебе какие сны меня пугали в детстве. Всех психоаналитиков ведь это волнует больше всего… Хочешь? Так вот мне снилось, что меня облепили гусеницы, и от этого я почему-то вспыхиваю, как спичка, загораюсь. Ты, наверное, хочешь знать, нравился ли мне в детстве огонь. О! Как мне нравился в детстве огонь! Я любил «палить кострики». Знаешь, как бывает, соберешься с друзьями во дворе вечером и сжигаешь все, что горит. Это называлось «кострик». Ты, наверное, сделаешь вывод, что я страдал энурезом. Так я тебе и так скажу! Я страдал энурезом! (кричит) В детстве я страдал энурезом!!! Пусть все слышат, (наклоняется, шепотом) И не смей говорить после этого, что я плохой пациент.
* * *
П: Насколько я поняла, тебе уже доводилось посещать психиатра.
Р: Это было давно. Мне тогда было лет десять.
П: Расскажи об этом.
Р: У меня были припадки. Это очень волновало бабушку. К тому же, за месяц до того случилась история с соловьем и кирпичом – я рассказывал.
П: Припадки. От чего они случались?
Р: Обычно по пустякам. Самый тяжелый был перед тем, как меня бабушка отвела к врачу. Тогда с улицы пропала афишная тумба. Я вернулся из школы, сел делать уроки и увидел из окна, что тумбы нет, хотя она была еще вчера. Теперь на ее месте совсем ничего нет – пустота, и я ничего не могу изменить. Я выл, катался по полу, кусал ножку стула. Наверное, со стороны, это очень было похоже на агонию. Я сильно напугал бабушку, она не могла меня успокоить.
П: С этой афишной тумбой у тебя было связано что-то особенное?
Р: Нет ничего такого. Просто раньше она была, а теперь пропала. Только уже много позже я узнал, что тумбе этой было по меньшей мере лет сто. Ее поставили задолго до Революции. С ней даже была связана какая-то романтичная и трагичная история в духе мексиканских сериалов. Говорили, что незадолго до Первой Мировой рядом с ней застрелили какого-то офицера. Это сделала замужняя дама – его любовница. Потом ее сослали на каторгу.
П: С тобой беседовал психиатр?
Р: Один раз. Мне показывали простые геометрические фигуры, просили сказать, как они называются: треугольник, квадрат. Показывали кружочки, чтобы я определил какой из них больше. Стучали молоточком по колену. Спрашивали, как меня зовут и имена моих родителей. Ничего особенного.
П: Что сказал врач твоим родителям?
Р: Сказал, что я нормальный. Посоветовал проводить больше времени на свежем воздухе и завести домашнее животное. После этого родители купили мне кролика.
П: Ты ухаживал за кроликом?
Р: Да, я за ним ухаживал. Кролик был злой и часто кусался. Кажется, ему все время хотелось трахаться с другими кроликами. Но других кроликов в округе не было. Он скоро сдох.
П: Ты плакал.
Р: Нет. Я не расстроился. Я его не любил, потому что он был злой. Хотя родителям соврал, что плакал. А потом родители мне купили собаку, колли. Вот ее я очень любил.
(психоаналитик захлопывает папку)
П: Это был наш последний сеанс.
Р: Вы меня вылечили?
X. Кладбище
Из черных вещей у меня имелась только очень старая футболка с надписью «Cannibal Corps». Но это вряд ли годилось, поэтому на похороны я надел клетчатую рубашку навыпуск и зеленые вельветовые джинсы».
Варвара Архиповна, чтобы организовать похороны, продала пианино «RosenKranz». Думаю, на него уже давно имелся покупатель, поскольку сделка совершилась очень быстро. Вчера вечером дюжие грузчики вынесли пианино из квартиры номер четыре. Когда грузчики спускали ею по лестнице, инструмент обиженно гудел. Он был уже стар и плохо переносил тяготы дороги.
Утром я дозвонился в Универмаг и разбудил Степана. Я объяснил ему, что мне нужна его помощь, и уговорил взять отгул. По проводу чувствовалось, как он зевает…
Степан появился в восемь утра, и у нас было много дел. Я успел сходить в магазин ритуальных услуг за венками. Степан хлопотал во дворе: помогал устанавливать гроб на четырех табуретках рядом с Домом и показывал подъезды водителю катафалка. Степан успел похоронить всех своих бабушек и дедушек, и опыта в подобных мероприятиях у него было много. Он приехал сюда прямо из Универмага, одетый в служебный, купленный начальством, костюм. Костюм его состоял из черной пары и белой рубашки, и вполне годился для траура.
Около полудня мы со Степой помогли зайти в автобус-катафалк слепой соседке. Потом занесли на руках кресло с той соседкой, которая не могла ходить. Ее дочь семенила рядом с нами, переживая, что мы уроним кресло. Она то вытирала матери лоб поминальным платком, то поправляла подол ее юбки.
– Мальчики, мальчики, осторожно, миленькие, – причитала она.
Варвара Архиповна в автобусе разместила венки между гробом и сидениями. Ее лицо стало похожим на японскую маску из театра кабуки, и нельзя было понять, о чем она думает.
– Степа, – сказал я, когда мы все, наконец, погрузились в катафалк подольского автозавода, – Бэйдж сними.
– Совсем замотался, – пробурчал Степа, снимая бэйдж.
На бэйдже значились его имя, фамилия и должность. А еще была фотография. На фотографии Степа выглядел моложе, чем сейчас.
– Тебе страшные сны снятся? – спросил я его.
– Нет. Хотя один раз приснилось, что я шофер трейлера, который возит «Кока-Колу», и рядом со мной сидит уродливая шлюха.
– Ну это совсем нестрашно.
– Это тебе так кажется.
Автобус медленно тронулся, окутав выхлопным газом нескольких зевак, собравшихся у Дома. Затем свернул на шоссе и неуклюже покатил в сторону Старого кладбища. В дороге все молчали. Слышно было только кашель мотора, приглушенный гам улиц и шершавый шорох венков, дребезжащих и трущихся о сидения.»
Проститься с покойным на кладбище прибыло еще три пенсионера, его бывшие сослуживцы. Один из них, отставной военный, помнящий еще Архимеда Комиссарова, сильно суетился и ругался с работниками кладбища, которые, по его мнению, все делали неправильно. Потом он вызвался помогать тем же работникам, мне и Степану нести гроб. Но скоро ему стало дурно от жары, и его сменила дочка безногой соседки. Гроб оказался легче, чем я представлял.
Пока мы шли вдоль крестов по покрытой щебнем аллее, несколько раз порывался ветер. Он поднимал пыль и шевелил травы за изгородями могил. Женщины придерживали черные платки, а мужчины щурились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
(протягивает карандаши)
П: Рисовать умеешь?
Р: Я закончил художественную школу.
П: Тем лучше.
(Растрепин рисует, проходит около пяти минут, протягивает листок)
Р: Готово.
(на листке изображена Пизанская башня, над нею клочковатые облака)
П: Что это?
Р: Это Пизанская башня.
П: Ты это специально нарисовал?
Р: Конечно, специально.
П: Зачем?
Р: Я был вчера с тобой груб, а ты этого не заслужила. Мне хочется облегчить тебе работу.
(психоаналитик устало вздыхает)
Р: А хочешь, я скажу тебе какие сны меня пугали в детстве. Всех психоаналитиков ведь это волнует больше всего… Хочешь? Так вот мне снилось, что меня облепили гусеницы, и от этого я почему-то вспыхиваю, как спичка, загораюсь. Ты, наверное, хочешь знать, нравился ли мне в детстве огонь. О! Как мне нравился в детстве огонь! Я любил «палить кострики». Знаешь, как бывает, соберешься с друзьями во дворе вечером и сжигаешь все, что горит. Это называлось «кострик». Ты, наверное, сделаешь вывод, что я страдал энурезом. Так я тебе и так скажу! Я страдал энурезом! (кричит) В детстве я страдал энурезом!!! Пусть все слышат, (наклоняется, шепотом) И не смей говорить после этого, что я плохой пациент.
* * *
П: Насколько я поняла, тебе уже доводилось посещать психиатра.
Р: Это было давно. Мне тогда было лет десять.
П: Расскажи об этом.
Р: У меня были припадки. Это очень волновало бабушку. К тому же, за месяц до того случилась история с соловьем и кирпичом – я рассказывал.
П: Припадки. От чего они случались?
Р: Обычно по пустякам. Самый тяжелый был перед тем, как меня бабушка отвела к врачу. Тогда с улицы пропала афишная тумба. Я вернулся из школы, сел делать уроки и увидел из окна, что тумбы нет, хотя она была еще вчера. Теперь на ее месте совсем ничего нет – пустота, и я ничего не могу изменить. Я выл, катался по полу, кусал ножку стула. Наверное, со стороны, это очень было похоже на агонию. Я сильно напугал бабушку, она не могла меня успокоить.
П: С этой афишной тумбой у тебя было связано что-то особенное?
Р: Нет ничего такого. Просто раньше она была, а теперь пропала. Только уже много позже я узнал, что тумбе этой было по меньшей мере лет сто. Ее поставили задолго до Революции. С ней даже была связана какая-то романтичная и трагичная история в духе мексиканских сериалов. Говорили, что незадолго до Первой Мировой рядом с ней застрелили какого-то офицера. Это сделала замужняя дама – его любовница. Потом ее сослали на каторгу.
П: С тобой беседовал психиатр?
Р: Один раз. Мне показывали простые геометрические фигуры, просили сказать, как они называются: треугольник, квадрат. Показывали кружочки, чтобы я определил какой из них больше. Стучали молоточком по колену. Спрашивали, как меня зовут и имена моих родителей. Ничего особенного.
П: Что сказал врач твоим родителям?
Р: Сказал, что я нормальный. Посоветовал проводить больше времени на свежем воздухе и завести домашнее животное. После этого родители купили мне кролика.
П: Ты ухаживал за кроликом?
Р: Да, я за ним ухаживал. Кролик был злой и часто кусался. Кажется, ему все время хотелось трахаться с другими кроликами. Но других кроликов в округе не было. Он скоро сдох.
П: Ты плакал.
Р: Нет. Я не расстроился. Я его не любил, потому что он был злой. Хотя родителям соврал, что плакал. А потом родители мне купили собаку, колли. Вот ее я очень любил.
(психоаналитик захлопывает папку)
П: Это был наш последний сеанс.
Р: Вы меня вылечили?
X. Кладбище
Из черных вещей у меня имелась только очень старая футболка с надписью «Cannibal Corps». Но это вряд ли годилось, поэтому на похороны я надел клетчатую рубашку навыпуск и зеленые вельветовые джинсы».
Варвара Архиповна, чтобы организовать похороны, продала пианино «RosenKranz». Думаю, на него уже давно имелся покупатель, поскольку сделка совершилась очень быстро. Вчера вечером дюжие грузчики вынесли пианино из квартиры номер четыре. Когда грузчики спускали ею по лестнице, инструмент обиженно гудел. Он был уже стар и плохо переносил тяготы дороги.
Утром я дозвонился в Универмаг и разбудил Степана. Я объяснил ему, что мне нужна его помощь, и уговорил взять отгул. По проводу чувствовалось, как он зевает…
Степан появился в восемь утра, и у нас было много дел. Я успел сходить в магазин ритуальных услуг за венками. Степан хлопотал во дворе: помогал устанавливать гроб на четырех табуретках рядом с Домом и показывал подъезды водителю катафалка. Степан успел похоронить всех своих бабушек и дедушек, и опыта в подобных мероприятиях у него было много. Он приехал сюда прямо из Универмага, одетый в служебный, купленный начальством, костюм. Костюм его состоял из черной пары и белой рубашки, и вполне годился для траура.
Около полудня мы со Степой помогли зайти в автобус-катафалк слепой соседке. Потом занесли на руках кресло с той соседкой, которая не могла ходить. Ее дочь семенила рядом с нами, переживая, что мы уроним кресло. Она то вытирала матери лоб поминальным платком, то поправляла подол ее юбки.
– Мальчики, мальчики, осторожно, миленькие, – причитала она.
Варвара Архиповна в автобусе разместила венки между гробом и сидениями. Ее лицо стало похожим на японскую маску из театра кабуки, и нельзя было понять, о чем она думает.
– Степа, – сказал я, когда мы все, наконец, погрузились в катафалк подольского автозавода, – Бэйдж сними.
– Совсем замотался, – пробурчал Степа, снимая бэйдж.
На бэйдже значились его имя, фамилия и должность. А еще была фотография. На фотографии Степа выглядел моложе, чем сейчас.
– Тебе страшные сны снятся? – спросил я его.
– Нет. Хотя один раз приснилось, что я шофер трейлера, который возит «Кока-Колу», и рядом со мной сидит уродливая шлюха.
– Ну это совсем нестрашно.
– Это тебе так кажется.
Автобус медленно тронулся, окутав выхлопным газом нескольких зевак, собравшихся у Дома. Затем свернул на шоссе и неуклюже покатил в сторону Старого кладбища. В дороге все молчали. Слышно было только кашель мотора, приглушенный гам улиц и шершавый шорох венков, дребезжащих и трущихся о сидения.»
Проститься с покойным на кладбище прибыло еще три пенсионера, его бывшие сослуживцы. Один из них, отставной военный, помнящий еще Архимеда Комиссарова, сильно суетился и ругался с работниками кладбища, которые, по его мнению, все делали неправильно. Потом он вызвался помогать тем же работникам, мне и Степану нести гроб. Но скоро ему стало дурно от жары, и его сменила дочка безногой соседки. Гроб оказался легче, чем я представлял.
Пока мы шли вдоль крестов по покрытой щебнем аллее, несколько раз порывался ветер. Он поднимал пыль и шевелил травы за изгородями могил. Женщины придерживали черные платки, а мужчины щурились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73