Лишнего сроку за побег не дадут.
Глаз, не читая протокол, расписался.
– Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех…
Глаз решил вызвать воспитателя, воспитатели к нему не ходили, и попроситься в камеру малолеток. Он подошел к дверям и стукнул два раза в кормушку. Дубак не подошел. Глаз постучал еще. В коридоре тишина. Глаз забарабанил в кормушку, и она открылась. Он просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. «А что, — подумал Глаз, — я в кормушку пролезу. Вот было б здорово! Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, я с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру…»
Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. «Все равно пролезу»,— подумал Глаз и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.
– Куда! Куда! — как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. — Вот сволочь! Не сидится спокойно, — кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.
Надзиратель, закрывая кормушку, сказал:
– Пять суток обеспечено.
Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.
Курил экономно, всасывая дым с воздухом, и кружилась голова.
На следующий день к Глазу посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.
Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.
Глаз подумал, уж не обиженку ли к нему посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь. Но парень разговорился.
– А за что тебя? — спросил Глаз.
– Да мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.
– А ты не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.
– Медведь у него кличка, сидит он, кажется… подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.
Глаз с Витей разговорились. Он из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, он признался:
– Знаешь, Глаз, нас корпусной этот, что меня привел, все тобой пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.
Глаз не ожидал такого откровения и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.
Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.
«Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?»
Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его в карцер.
– Ты в какой камере сейчас?
– В шестьдесят второй, — спокойно ответил Глаз.
– Так ты же у взрослых сидел?
– Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
– А не врешь?
– Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
Разводящий повел Глаза на второй этаж.
– Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! — заорал, переступив порог камеры, Глаз.
Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове — зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, хлопнул его по плечу: «Здорово, Толя», — и затряс обалдевшему пацану руку.
Разводящий не закрывал дверь, а Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. «Братан, здорово, чего такой грустный?» — и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
– Ну, как вы без меня?
Все молчали, и разводящий спросил:
– Он сидел у вас в камере?
Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
– Сидел.
– Конечно.
– Он с нашей камеры.
Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.
Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
– Привет.
– Здорово.
– Как живешь? — громче спросил Глаз.
Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.
– Хорошо, — негромко ответил Гена.
– Как дела? — тихо спросил Глаз.
– Плохо. Мишка колонулся.
– Так… В какой камере Робка?
– В шестьдесят четвертой.
Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.
– Я сейчас с ним перебазарю, — зашептал Глаз, — а не успею — за мной сейчас придут, — передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
– Они об этом знали.
– Ты это же показал?
– Куда мне было деваться?
– Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку — трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом — и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:
– Петров, на выход!
Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: «Покедова», вышел из камеры.
Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.
С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо — тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога — сухая и он без костылей ходить не мог, — из районов.
Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают — и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут.
Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло — тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, — спросил:
– А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
– Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкали. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.
Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.
Парни любили рассказывать забавные истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Глаз, не читая протокол, расписался.
– Защищайте их, защищайте. Рука руку моет. Чума на вас всех…
Глаз решил вызвать воспитателя, воспитатели к нему не ходили, и попроситься в камеру малолеток. Он подошел к дверям и стукнул два раза в кормушку. Дубак не подошел. Глаз постучал еще. В коридоре тишина. Глаз забарабанил в кормушку, и она открылась. Он просунул в отверстие голову и осмотрел коридор. Дубака не видно. «А что, — подумал Глаз, — я в кормушку пролезу. Вот было б здорово! Вылезу в коридор, закрою кормушку и зайду в туалет. Когда начнут водить на оправку, я с чужой камерой и уйду. На вечерней поверке меня хватятся. Вот будет потеха! А если туалет закрыт, я через кормушку в чужую камеру…»
Глаз просунул в кормушку обе руки, втиснул плечи и вылез наполовину. Зад не пролазил. «Все равно пролезу»,— подумал Глаз и хотел сделать усилие, но из туалета вышел надзиратель, поправляя на себе портупею.
– Куда! Куда! — как будто Глаз мог из тюрьмы убежать. — Вот сволочь! Не сидится спокойно, — кричал надзиратель, а Глаз еле залез назад.
Надзиратель, закрывая кормушку, сказал:
– Пять суток обеспечено.
Глаз расхаживал по карцеру, напевая лагерные песни. Он доволен: пронес курева и спичек.
Курил экономно, всасывая дым с воздухом, и кружилась голова.
На следующий день к Глазу посадили здоровенного малолетку. Привел его корпусной с шишкой на скуле.
Малолетка зашел в карцер робко. Глаз обрадовался и завел разговор. Но парень разговаривать не хотел и отвечал на вопросы, будто следователю, и все разглядывал Глаза.
Глаз подумал, уж не обиженку ли к нему посадили, забитый какой-то, слова не вытянешь. Но парень разговорился.
– А за что тебя? — спросил Глаз.
– Да мы камеру вверх дном перевернули, у нас курево кончилось, а нам не передавали.
– А ты не знаешь, в какой камере сидит Гена Медведев? Какая у него кличка, не знаю. Он мой подельник. С Заводоуковского района.
– Медведь у него кличка, сидит он, кажется… подожди, сейчас вспомню, а-а-а, в шестьдесят второй. Точно, в шестьдесят второй.
Глаз с Витей разговорились. Он из Тюмени. Попал по хулиганке. Освоившись, он признался:
– Знаешь, Глаз, нас корпусной этот, что меня привел, все тобой пугает. Вот посажу, говорит, кто шустрит, к Камбале, покажет он вам, что такое тюрьма. Когда вел меня, все стращал. Ну все, Камбала в карцере, веду к нему. Только не просись от него. Я представлял тебя не таким. Здоровый, думаю. Сказать по правде, я шел в карцер и тебя боялся.
Глаз не ожидал такого откровения и удивился. Не думал, что им малолеток пугают.
Витя просидел с Глазом до вечера, и его увели в шизо. Мест в карцерах не хватало.
«Так, Генка сидит в шестьдесят второй. А что, если попытаться в шестьдесят вторую попасть?»
Через пять суток за Глазом пришел разводящий. Не тот, что уводил его в карцер.
– Ты в какой камере сейчас?
– В шестьдесят второй, — спокойно ответил Глаз.
– Так ты же у взрослых сидел?
– Сидел я у взрослых, сидел у малолеток, снова у взрослых и опять к малолеткам попал.
– А не врешь?
– Что мне врать? Ты же в карточке сверишься.
Разводящий повел Глаза на второй этаж.
– Здорово, ребята, вот и отсидел я пять суток! — заорал, переступив порог камеры, Глаз.
Малолетки уставились на Глаза. Одет он был не так, как они. На нем солдатские галифе, из-под куртки выглядывает тельняшка, на голове — зековская расшитая кепка. Разводящий стоял в дверях, а Глаз подошел к малолетке, хлопнул его по плечу: «Здорово, Толя», — и затряс обалдевшему пацану руку.
Разводящий не закрывал дверь, а Глаз, чувствуя на себе его взгляд, сделал шаг ко второму. «Братан, здорово, чего такой грустный?» — и, выпустив очумевшего пацана из объятий, повернулся ко всем ребятам.
– Ну, как вы без меня?
Все молчали, и разводящий спросил:
– Он сидел у вас в камере?
Стоя спиной к разводящему, Глаз моргнул пацанам. Его поняли.
– Сидел.
– Конечно.
– Он с нашей камеры.
Разводящий захлопнул дверь и пошел сверяться в картотеке.
Только теперь Глаз заметил Гену Медведева. Он стоял возле шконки в углу камеры.
– Привет.
– Здорово.
– Как живешь? — громче спросил Глаз.
Он рассчитывал, если Генка живет не очень, его визит изменит отношение к парню.
– Хорошо, — негромко ответил Гена.
– Как дела? — тихо спросил Глаз.
– Плохо. Мишка колонулся.
– Так… В какой камере Робка?
– В шестьдесят четвертой.
Благодаря тюремному телефону Глаз знал, что не так давно из зоны в тюрьму привезли его второго подельника Робку Майера, а Робке в колонии оставалось жить два дня до досрочного освобождения. По вине Глаза вместо свободы Робку раскрутят, и Глаз решил, если удастся переговорить с Генкой, отшить Робку. Взять преступление на двоих.
– Я сейчас с ним перебазарю, — зашептал Глаз, — а не успею — за мной сейчас придут, — передай ему, чтоб отказывался. Ты сказал, что он с нами был?
– Они об этом знали.
– Ты это же показал?
– Куда мне было деваться?
– Ну ничего, откажешься от показаний. Глаз залез под шконку — трубы отопления в корпусе малолеток проходили над полом — и только переговорил с Робкой, как открылась дверь и разводящий крикнул:
– Петров, на выход!
Дойдя до дверей, Глаз обернулся. Пацаны смотрели на него. Он поднял вверх правую руку и, сказав: «Покедова», вышел из камеры.
Разводящий поругал Глаза за обман и отвел к малолеткам в другую камеру.
С месяц назад воспитатели убрали из нескольких камер самых отчаянных парней и посадили в одну. Глаз оказался шестым. Четверо — тюменские, а Глаз и Подвал, у него одна нога — сухая и он без костылей ходить не мог, — из районов.
Малолетки о Глазе наслышаны. Они представляли его здоровым и сильным и разочаровались. И стали игнорировать. Не замечают — и все. Они, городские, знавшие всю блатню Тюмени, должны перед ним преклоняться? Не бывать такому. И его, деревенского, неизвестно как вышедшего в шустряки, они и за равного принимать не будут.
Парни были самоуверенны и зоны не боялись. На свободе шустрили, думали они, в тюрьме живем отлично и в зоне не пропадем. Иногда просили Глаза рассказать о зоне. А раз Масло — тюменский парень, на свободе не в меру шустривший, хотя и был щупленький и ростом не выше Глаза, — спросил:
– А сам-то ты как в зоне жил? Вором? Или в активе был?
– Как я жил? Вором не был. В активе тоже не состоял. Вы что, думаете, если придете на зону, сразу ворами станете или лычку рога прицепите?
Дни шли, и постепенно ребята к Глазу привыкали. Хотя и держались высокомерно. Но тюремная обстановка заставляла обращать на него внимание.
Глаза часто по трубам спрашивали, и парням приходилось приглашать его. Если в камеру заходили работники тюрьмы, разговаривать начинали с ним.
Парни любили рассказывать забавные истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117