Люсик ясными голубыми глазами посмотрел на Павлуху и спросил:
– Павел Иванович, дайте закурить?
Павлуха протянул папиросу и чиркнул спичку. Люсик затянулся, прищурил глаза, затем снова затянулся, быстро выпустил дым и сказал:
– Павел Иванович, мне обидно, больно, меня даже мать не понимает. Кто меня поймет? Она удивляется, вы удивляетесь, почему я стал таким? А удивительного ничего нет. На свободе меня первый попробовал брат, а здесь я привык. Меня таким тюрьма сделала . В чем я виноват? В тюрьму попал случайно. В камере, видя, что я симпатичный, стали фаловать. Я подумал, раз просят, значит, надо дать, ведь давал же брату. И я дал. Мне сказали, что я с мастью, и вся камера начала со мной БЫТЬ. Мне противно, никакого удовольствия, но после этого не давать я не мог. Если отказывался, били.
Я подумал, чем терпеть, лучше давать. Так было в следственной камере, так стало и в осужденке. Потом на зону. Из тюрьмы не один пришел, и земляки рассказали. И в зоне я продолжал давать.
Меня, как других, не били. Отоварку и посылки не отбирали. Я рогам и положнякам давал, и они на меня еженедельно составляли график за подписью рога зоны, а то желающих много, и поначалу из-за меня дрались. Я не работал, чтоб пропускать больше, а потом закосил и попал в больничку. В палате лежал один и впервые почувствовал, как мне хочется этого.
Из больнички приехал, и у меня понеслось. Да, Павел Иванович, я получал удовольствие, и мне этого так хотелось. Начальство узнало, и одного парня раскрутили, потом второго. Я потерпевший. Никто не понимал, что мне самому хочется. Все думали, что меня принуждают. В зоне после второго суда не все желали со мной быть . Раскрутки боялись. Тогда я сам стал уговаривать ребят, и они соглашались.
В конце концов нас опять застукали. Теперь и мне решили добавить срок и отправили в тюрьму. Там из-за меня еще один раскрутился. И вот я здесь. А меня не понимают. Мне, Павел Иванович, хочется, мне очень хочется этого. А на свободе я не попробовал ни одной женщины, и они мне теперь не нужны. Вот сейчас один, и готов на стенку лезть. А что дальше? Приеду на взрослый, и меня снова застукают и опять добавят. И так мне сидеть всю жизнь.
Павлуха слушал исповедь Люсика, и ему было жаль парня. Он вглядывался в глаза Люсика, а они у него бездонные и такие голубые-голубые, — и Павлухе казалось: из глаз смотрит еще одно существо, и это существо — женщина. Люсик, не став мужчиной, превратился в женщину и теперь оттого, что ему этого не хватало, страдал.
– Дайте еще закурить.
Павлуха дал закурить и вышел из камеры. Дежурным наказал: наблюдайте за Люсиком.
Люсик, отсидев десять суток, получил матрац и жил на общем положении, в день два часа гуляя в прогулочном дворике.
Но не долго он протянул в одиночестве. Свив из простыни веревку и привязав ее к решетке — повесился.
Матери дали телеграмму, но она не приехала. Хозяйственники выкопали Люсику на городском кладбище могилу и зарыли наспех сколоченный гроб.
Воспитанники в школе сдали последний экзамен и курили на улице. К Глазу подошел Слава Смолин и сказал:
– Все, в первый этап уезжаю. Сегодня день рождения.
– Поздравляю, — искренне сказал Глаз.
Шестое отделение со Смолиным только в школе встречалось. Его тогда в другой класс перевели — восьмых было два. И почти все его кенты с ним не здоровались. А Глаз здоровался и не сторонился.
– Глаз, ты извини меня, что тогда так получилось. — Слава помолчал. — Если б я знал, что ты такой… — Слава не договорил, похлопал Глаза по плечу и, приблизив его к себе, коснулся лицом его щеки.
Глаза вызвал Павлуха.
– Колька, — начал он, едва Глаз переступил порог кабинета, — ну, говори, что сегодня видел во сне?
У Глаза екнуло сердце. «Ответ пришел», — подумал он и ничего не ответил. Он глядел на Павла Ивановича. Тот улыбался.
– Что ты молчишь? — все улыбаясь, спросил Павлуха. — Ну, какой сон снился?
– Я ничего сегодня во сне не видел, — тихо ответил Глаз.
– На помилование пришел ответ, — продолжал он,— тебе сбросили срок.
Он встал и крепко пожал руку Глазу. Взяв со стола небольшой синий лист, он протянул и сказал:
– Читай.
Глаз стал читать. И вот наконец золотые слова: «…снизить срок наказания до четырех лет шести месяцев». Ниже стояла круглая гербовая печать и подпись полковника.
– Прочитал? — спросил Павел Иванович. Глаз ничего не ответил, но то место, где было написано, «снизить срок наказания», он прочитал второй раз.
– Все ясно? — спросил, немного подождав, Павлуха.
– Ясно, — негромко ответил Глаз и в третий раз прочитал вслух: снизить срок наказания до четырех лет шести месяцев.
– Ладно, — улыбнулся Павел Иванович, — потом поговорим. Иди.
– Спасибо, Павел Иванович, большое спасибо, — радостно сказал Глаз и вышел из кабинета.
Глаз никому не говорил, что написал помилование. И только теперь, зайдя в комнату, рассказал ребятам. Ему не поверили. Кто-то сбегал к Павлухе и подтвердил. Его поздравляли.
На другой день Павлуха вызвал Глаза.
– Ну, Петров, так есть справедливость или нет?
– Есть, Павел Иванович. Мне даже сейчас не верится.
– Тебе скоро восемнадцать. Надо подготовить дело и отправить тебя в больницу. Пусть оперируют.
– Павел Иванович, я разговаривал с контролером Свиридовым, у него тоже была язва. Его бабка вылечила, он разные отвары с трав пил, пергу, прополис, и язва зарубцевалась. Я дома вылечусь.
– Так, — Павлуха помолчал, — на взрослом питание хуже. Туго придется.
– Ничего, от одной радости язва зарубцуется.
– Я вот что думаю: неплохо бы тебе эти два года в вологодской тюрьме в хозобслуге поработать. Там бы неплохо питался. Но у тебя усиленный режим, а в хозобслугу берут только с общим. Да-а, — Павлуха закурил. — Если подать ходатайство в суд о замене усиленного режима на общий. Ладно. Подумаю.
Раз Глазу сбросили срок, несколько десятков воспитанников написали помилование в Президиум Верховного Совета РСФСР. А вдруг, говорили они, и нам сбросят. Грязовецкий народный суд рассмотрел ходатайство колонии о замене воспитаннику Петрову усиленного режима на общий и удовлетворил просьбу.
Уезжая в вологодскую тюрьму, Глаз благодарил Беспалова за его человечность.
10
В вологодской тюрьме Глаз вначале работал на третьем этаже, где сидел по малолетке, баландером. Потом перевели на кухню. Жратва сносная, но желудок часто донимал.
В душе Глаза непрерывно шла борьба. Он думал, как жить на свободе: честно или заниматься воровством и грабежами? Убивать тех, кто ему выстрелил глаз, или не убивать? «А Вера, Вера, — в ответ щемило сердце, и если ты убьешь их, тебя могут взять, и не видать тебе Веры. Господи, как мне быть?»
Глаз не мог решить, как жить на свободе. После отбоя долго не засыпал. «К чему, к чему эта месть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117