Чернявый воспитанник, помощник Ираиды Моисеевны, Лева Вольф, вскрыл посылку. В ней были конфеты, печенье, пряники, двухлитровая банка компота и четыре большие головки чеснока. Ираида Моисеевна, взяв две головки, тихо спросила:
– Можно?
Глаз кивнул. Лева смотрел на компот большими черными навыкате глазами. У Левы была самая блатная на зоне работа. Но роги и воры из своего отряда требовали от него продукты, и он таскал им, незаметно набирая из посылок. Лева был спокойный до удивления и не наглый.
– Я возьму у тебя банку, — и Лева кивнул на компот, — а тебе заместо нее вот, — и он из-под стола достал банку сгущенки.
Будь на месте Левы кто-то другой, он бы и спрашивать не стал.
Глаз с посылкой встал за столик. Он посмотрел на чеснок. Но есть не стал. Чеснок не любил. Он проткнул банку сгущенки в двух местах и стал тянуть молоко. За столом с ним стоял Арон Фогель. Он третий день ходил в посылочную. Арон ел не торопясь, а Глаз, потягивая сгущенку, смотрел на остроконечный ромб с красной полоской на нижнем конце. Арон на днях вступил в актив. Стал санитаром отделения. Это низшая должность в колонии.
У Арона — полпосылки продуктов. Лева — земляк Арона — подкладывал ему продукты. Он так делал землякам и тем, кто ему в отряде нравился.
Подошел Малек. Он не столько из своей ел, сколько из посылок Глаза и Арона. И они могли брать продукты у Малька.
Ребята пошустрее, такие, как Малек, по неделе ходили в посылочную, так как ели из чужих посылок.
У Глаза продуктов — меньше половины. Он сунул в карман несколько пряников и конфет для Антона и пошел в отряд. Если взять больше, то пацаны у отряда, заметив отдутый карман, вдруг сварганят.
Свои же ребята, но из других отделений, иногда у входа в отряд растаскивали чуть ли не всю посылку. Это называлось варганить.
Роги, воры, шустряки в посылочной никогда не ели. Они забирали продукты и в отделении вытряхивали из наволочки на кровать. Себе ничего не взяв. И пацаны налетали.
Воры, выбрав шустряков, кто мог работать на начальство, стали ушибать их, говоря, чтоб они признались. Самым забитым из шустряков был Глаз. Им занялся Каманя.
Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол.
– Как дела? — улыбнулся он.
– Нормально,— ответил Глаз, а сам подумал: «Что это ему надо?»
– Ну а как твои успехи? — все так же улыбаясь, спросил Каманя.
– Успехи? — переспросил Глаз.— Я сказал — все нормально.
– Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально?
Глаз молчал. Он думал.
– Ну-ну, думай, думай, я подожду.
– Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь.
– Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, не так ли?
– Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто — Глаз.
– Раз тебя хитрым назвали, значит, ты — хитрый.
Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
– Для начала скажи,— он опять улыбнулся,— как вот эта штука называется?
– Тиски.
– Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны?
– Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
– Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
Глаз не ответил.
– Погляди на мою.— И Каманя показал левую кисть.
Рука была изуродована.
– Видишь? Я тебе скажу — чтоб это было между нами — мне ее в тиски зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь?
Глаз смотрел на Каманю.
– Подойди ближе.— Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись.— Суй руку.
Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее. Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто зайдет.
Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться.
– Каманя, больно,— тихо сказал Глаз.
– Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен?
– Согласен.
Каманя ослабил тиски.
– Вытаскивай руку.
Глаз вытащил.
– Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял?
– Понял.
– Давно работаешь на Канторовича?
– Ни на кого я не работаю,— ответил Глаз не раздумывая.
– Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
– Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
– Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру твой язык, можешь не сомневаться. Так, даю две минуты на размышление. Подумай, прежде чем сказать «нет».
Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две минуты Глаз будет корчиться от боли.
– Глаз, две минуты прошло. Давай руку.
Глаз протянул опять левую.
– Почему левую подаешь? Правую бережешь… А я вот нарочно правую зажму. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь?
– Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие.
– Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь?
– Не хочу.
– Сожми руку в кулак. Вот так.
Каманя раскрутил тиски шире.
– Всовывай.
Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
– Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
– Люблю.
– Много знаешь?
– Много.
Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. «Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно»,— подумал он.
– Каманя, больно.
– Ерунда это. Все впереди.
Каманя медленно поворачивал рычаг.
– Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто и слушал их, когда я пел, так?
– Так.
– А кроме песен ты ни к чему не прислушивался?
– Нет.
– Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере… — Каманя подумал,— лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас
– Я песни слушал.
– Песни,— протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. — Это хорошо, если песни.
Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали.
– Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.
«Неужели еще и рука будет изуродована?» — подумал Глаз
– Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.
Каманя посмотрел на Глаза.
– Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую.
К ребятам, которые работали в цехе, Глаз стоял спиной. Терпеть было невыносимо, и он тихонько запел «Журавлей», а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Можно?
Глаз кивнул. Лева смотрел на компот большими черными навыкате глазами. У Левы была самая блатная на зоне работа. Но роги и воры из своего отряда требовали от него продукты, и он таскал им, незаметно набирая из посылок. Лева был спокойный до удивления и не наглый.
– Я возьму у тебя банку, — и Лева кивнул на компот, — а тебе заместо нее вот, — и он из-под стола достал банку сгущенки.
Будь на месте Левы кто-то другой, он бы и спрашивать не стал.
Глаз с посылкой встал за столик. Он посмотрел на чеснок. Но есть не стал. Чеснок не любил. Он проткнул банку сгущенки в двух местах и стал тянуть молоко. За столом с ним стоял Арон Фогель. Он третий день ходил в посылочную. Арон ел не торопясь, а Глаз, потягивая сгущенку, смотрел на остроконечный ромб с красной полоской на нижнем конце. Арон на днях вступил в актив. Стал санитаром отделения. Это низшая должность в колонии.
У Арона — полпосылки продуктов. Лева — земляк Арона — подкладывал ему продукты. Он так делал землякам и тем, кто ему в отряде нравился.
Подошел Малек. Он не столько из своей ел, сколько из посылок Глаза и Арона. И они могли брать продукты у Малька.
Ребята пошустрее, такие, как Малек, по неделе ходили в посылочную, так как ели из чужих посылок.
У Глаза продуктов — меньше половины. Он сунул в карман несколько пряников и конфет для Антона и пошел в отряд. Если взять больше, то пацаны у отряда, заметив отдутый карман, вдруг сварганят.
Свои же ребята, но из других отделений, иногда у входа в отряд растаскивали чуть ли не всю посылку. Это называлось варганить.
Роги, воры, шустряки в посылочной никогда не ели. Они забирали продукты и в отделении вытряхивали из наволочки на кровать. Себе ничего не взяв. И пацаны налетали.
Воры, выбрав шустряков, кто мог работать на начальство, стали ушибать их, говоря, чтоб они признались. Самым забитым из шустряков был Глаз. Им занялся Каманя.
Каманя пришел в обойку и отозвал Глаза в дальний угол.
– Как дела? — улыбнулся он.
– Нормально,— ответил Глаз, а сам подумал: «Что это ему надо?»
– Ну а как твои успехи? — все так же улыбаясь, спросил Каманя.
– Успехи? — переспросил Глаз.— Я сказал — все нормально.
– Я понимаю, что у тебя все нормально, ну а насколько это нормально?
Глаз молчал. Он думал.
– Ну-ну, думай, думай, я подожду.
– Каманя, не понимаю я, что ты спрашиваешь.
– Я спрашиваю тебя, а ты не понимаешь. Не может быть такого. Ты, Глаз, хитрый, не так ли?
– Хитрым Глазом звали вначале, а теперь просто — Глаз.
– Раз тебя хитрым назвали, значит, ты — хитрый.
Каманя перестал улыбаться, окинул взглядом обойку и, убедившись, что в цехе никого лишнего нет, кивнул на тиски.
– Для начала скажи,— он опять улыбнулся,— как вот эта штука называется?
– Тиски.
– Тиски. Правильно. А ты знаешь, для чего они нужны?
– Ну, чтоб в них чего-нибудь зажимать.
– Молодец. А знаешь ли ты, что в них и руку можно зажать?
Глаз не ответил.
– Погляди на мою.— И Каманя показал левую кисть.
Рука была изуродована.
– Видишь? Я тебе скажу — чтоб это было между нами — мне ее в тиски зажимали. И твою руку я сейчас зажму. Не веришь?
Глаз смотрел на Каманю.
– Подойди ближе.— Каманя крутнул рычаг, и стальные челюсти тисков раздвинулись.— Суй руку.
Глаз подумал, какую руку сунуть, и сунул левую. Правая-то нужнее. Каманя, продолжая улыбаться, оглядел обойку. Парни работали. Сжимая тиски, он теперь смотрел одновременно на руку Глаза и на выход из обойки: вдруг кто зайдет.
Ребята старались в их сторону не глядеть. Раз вор базарит, надо делать вид, что его не замечаешь. За любопытство можно поплатиться.
– Каманя, больно,— тихо сказал Глаз.
– Я думаю, Хитрый Глаз, ты не дурак. Если я крутну еще немного, то у тебя кости захрустят. Согласен?
– Согласен.
Каманя ослабил тиски.
– Вытаскивай руку.
Глаз вытащил.
– Вот так, Глаз, если не ответишь мне на один вопрос, то я тогда зажму твою руку по-настоящему. Понял?
– Понял.
– Давно работаешь на Канторовича?
– Ни на кого я не работаю,— ответил Глаз не раздумывая.
– Я тебя спрашиваю: давно работаешь на Канторовича?
– Каманя, я ни на кого не работаю, и на Канторовича не работаю.
– Ладно, запираться не надо. На Канторовича ты работаешь. Я отопру твой язык, можешь не сомневаться. Так, даю две минуты на размышление. Подумай, прежде чем сказать «нет».
Каманя весело оглядывал цех, весело смотрел на Глаза, и никто из ребят, кто видел, что Каманя с Глазом разговаривает, не мог подумать, что через две минуты Глаз будет корчиться от боли.
– Глаз, две минуты прошло. Давай руку.
Глаз протянул опять левую.
– Почему левую подаешь? Правую бережешь… А я вот нарочно правую зажму. Конечно, тебе жалко правую. Ты ведь на гитаре хочешь научиться. Хочешь?
– Нет. Я пробовал. Не получается, И пальцы короткие.
– Ничего, сейчас будут еще короче. Значит, говоришь, на гитаре учиться не хочешь?
– Не хочу.
– Сожми руку в кулак. Вот так.
Каманя раскрутил тиски шире.
– Всовывай.
Глаз сунул кулак в тиски, и Каманя стал их медленно закручивать.
– Значит, на гитаре учиться не хочешь. А песни любишь?
– Люблю.
– Много знаешь?
– Много.
Сейчас Каманя следил за рукой Глаза. Кулак разжался, и ладонь медленно стала сворачиваться. Больно. Но Глаз молчал. «Нет, надо сказать, хоть и не сильно больно»,— подумал он.
– Каманя, больно.
– Ерунда это. Все впереди.
Каманя медленно поворачивал рычаг.
– Значит, ты любишь песни, много их знаешь. Молодец. Поэтому ты часто и слушал их, когда я пел, так?
– Так.
– А кроме песен ты ни к чему не прислушивался?
– Нет.
– Верю. Мы никогда там ничего не базарили. По крайней мере… — Каманя подумал,— лишнего. Но все же почему ты вертелся около нас
– Я песни слушал.
– Песни,— протянул Каманя и чуть сильнее придавил рычаг. — Это хорошо, если песни.
Глазу становилось невмоготу. Тиски так сдавили кисть, что она перегнулась пополам: мизинец касался указательного пальца. Казалось, рука переломится, но гибкие косточки выдерживали.
– Глаз, а ну улыбайся. И знай: медленно буду сжимать, пока кости не хрустнут или пока не сознаешься.
«Неужели еще и рука будет изуродована?» — подумал Глаз
– Нет мочи, Каманя, ни на кого я не работаю.
Каманя посмотрел на Глаза.
– Нет мочи, говоришь. Хорошо, я верю. Ты вот любишь песни, так спой сейчас свою любимую.
К ребятам, которые работали в цехе, Глаз стоял спиной. Терпеть было невыносимо, и он тихонько запел «Журавлей», а Каманя медленно, миллиметр за миллиметром, придавливал рычаг. Всю боль Глаз вкладывал в песню, пел негромко, и по его лицу текли слезы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117