Амеба шагом никогда не ходил, а всегда, даже если его никуда не посылали, трусил на носках, чуть-чуть наклоня тело вперед. Его обогнал бы любой, даже небыстрым шагом. Лицо у Амебы было бледное, пухлое и всегда неумытое. Ему просто не было времени умываться. Он не слезал с полов. Только и можно было увидеть Амебу, как он сновал с тазиком по коридору. Он мыл полы то в спальне, то в коридоре, то в ленинской комнате. Руки у него были грязные, за два года грязь так въелась, что и за месяц ему бы не отпарить рук. Его лицо не выражало ни боли, ни страдания, а глаза — бесцветные, на мир смотрели без надежды, без злобы, без тоски — они ничего не выражали. Одно ухо у Амебы было отбито и походило на большой неуклюжий вареник. Грудная клетка у него давно была отбита, и любой, даже слабый удар в грудь доставлял ему адскую боль. Но его давно уже не били ни роги, ни воры, ни бугры. Теперь они его жалели, потому что после любого удара, не важно куда — в висок, грудянку или печень,— он с ходу отрубался. Бить Амебу вору или рогу было западло. И его теперь долбили парни, кто стоял чуть повыше его. Они, чтоб показать, что они еще не Амебы, клевали его на каждом шагу, и он, бедный, не знал, куда деться. Когда бугры замечали, что почти такая же мареха долбит Амебу, они кшикали на такого парня, и он тут же испарялся. У Амебы были отбиты почки и печень, и ночью он мочился под себя.
Амебу не однажды обманывали. Подойдет какой-нибудь парень и скажет, что он его земляк. Разговорятся. А потом парень стукнет Амебу в грудянку и захохочет: «Таких земляков западло иметь».
Хитрый Глаз, узнав, что Амеба его земляк, пытался с ним заговорить, но Амеба разговаривать не стал — подумал, что его разыгрывают.
В другой раз Хитрый Глаз догнал Амебу на улице,
– Амеба, что же ты не хошь со мной поговорить, ведь я твой земляк.
– А ты правда из Тюмени?— остановился Амеба.
И хотя Хитрый Глаз в Тюмени никогда не жил, он сказал:
– Правда, Амеба. А ты где в Тюмени жил?
Амеба объяснил. Хитрый Глаз такого места в Тюмени не знал, но с уверенностью сказал:
– Да-да, я бывал там.
– Бывал? — тихонько повторил Амеба и краешком губ улыбнулся.— Наш дом стоит по той стороне, где магазин, третий с краю. У него зеленая крыша.
– Зеленая крыша,— теперь повторил Хитрый Глаз,— говоришь. Стоп. Да я помню зеленую крышу. Так это ваш дом?!
– Да, наш,— все так же тихонько, но уже веселее сказал Амеба.— А ты братьев моих знал?
– Братьев? А какие у них кликухи?
– У одного была кликуха, у старшего — Стриж. А у других нет.
– Стриж, Амеба, да я же знал Стрижа, так это твой брат?!
– Ну да, мой!
Амеба опять чуть улыбнулся и стал спрашивать Хитрого Глаза, где он жил в Тюмени. Хитрый Глаз сказал, что он жил в центре.
Амеба стоял так же, как и ходил,— на носках. Казалось, он остановился всего на несколько секунд и снова сорвется с места и потрусит дальше.
4
Хитрый Глаз решил назавтра заправить кровати. Бессмысленно подставлять грудянку под кулаки помогальника. Ну а до уровня Амебы он не опустится: все равно из Одляна он вырвется.
Кровати по приказу он заправил, но прошло несколько дней, и бугор сунул ему носки:
– Постирай.
Хитрый Глаз отказался. И опять его стали дуплить, и он сдался: носки постирал. А на другой день носки стирать дал ему помогальник.
С каждым днем Хитрый Глаз опускался все ниже и ниже. Занятия в школе кончились, бить за двойки перестали. Теперь, поскольку он выполнял команды актива, его трогали реже.
Малик, узнав, что Хитрый Глаз постирал носки, стал с ним меньше разговаривать. А как было не постирать. И другие пацаны, не хуже его, стирали. «Что толку,— думал он,— лучше я постираю, чем будут отнимать здоровье».
Постепенно Хитрого Глаза стали звать Глазом. Слово «Хитрый» отпало.
Глаз решил закосить на желтуху. Чтоб поваляться в больничке. Он слышал от ребят, что если два дня не принимать пищу, а потом проглотить полпачки соли — желтуха обеспечена. Но как можно не есть, когда в столовой за столами сидят все вместе. Сразу заметят. Он все же решил попробовать — так опостылела зона.
Утром, когда все ели кашу и хлеб с маслом, Глаз к еде не притронулся.
– Что-то не хочется. Заболел я,— сказал он.
Никто и слова не сказал. В обед тоже — ни крошки.
Помогальник, когда пришли в отряд, спросил:
– Глаз, что ты не жрешь?
– Да не хочу. Заболел.
– Врешь, падла. Закосить хочешь. Не выйдет. Попробуй только в ужин не поешь — отоварю.
Но и в ужин Глаз не ел. Помогальник завел его в туалетную комнату и молотил по грудянке.
На другой день Глаз не съел завтрак. На работе помогальник взял палку, завел его в подсобку и долго бил по богонелькам, грудянке, приказывал поднять руки, стукая по бокам.
– Знаю я,— кричал помогальник,— на желтуху закосить хочешь! Попробуй только! Когда из больнички выйдешь, сразу полжизни отниму.
Раз все помогальнику известно про такое кошение, Глаз обед съел. «А что,— думал он,— если земли нажраться, должен же живот у меня заболеть? Болезнь какую-нибудь да признают. Но где лучше землю жрать? Весь день на виду. Можно после отбоя, когда все уснут. А-а, лучше всего в кино, все смотрят, и до меня никому нет дела».
В колонии два раза в неделю — в субботу и в воскресенье — показывали кинофильмы. Набрав полкармана земли, Глаз ждал построения в клуб.
И вот Глаз сидит в зале. Многие ребята увлечены фильмом, другие кемарят. Он запустил руку в карман. Достал полгорсти земли и, хотя никто на него не смотрел, поднес руку к подбородку, будто он чешется, провел по нему и незаметно взял землю в рот. Попытался проглотить, но она в глотку не лезла. Он стал ее жевать, чтоб выделялась слюна, но земля с трудом пролезала в горло. Давясь, он проглотил ее и снова взял в рот. Жевал, но сухая земля комом стояла в глотке. Глаз чуть не плакал. Может, разболтать с водой и выпить? Но где? Где он возьмет кружку, чтоб не видали ребята, где намешает землю с водой и выпьет?
После отбоя Глаз долго не мог уснуть. Из зоны он вырваться не может, закосить тоже нет возможности, даже земли сегодня не смог нажраться. «Вот, в натуре, не лезет она, сухая, в глотку, и все». Не хочется Глазу, как и сотням других воспитанников, жить в Одляне, где все построено на кулаке. Не хочется заправлять чужие кровати, стирать чужие носки, подставлять грудянку под удары. Но больше всего не хочется, противно даже — исполнять приказы бугра и помогальника: поднимать руки или нагибать туловище, давая тем самым нанести сильнейший удар по почкам или груди.
Засыпая, Глаз, как заклинание, шептал: «Я вырвусь, я все равно вырвусь из зоны».
Утром ему пришла мысль: выпить на работе клей, которым он приклеивал на диваны товарный ярлык. Когда все вышли из цеха на первый перекур, Глаз взял баночку с клеем и приложился к ней. Клей был сладковатый, противный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117