— И покрыл его сочным матом, от которого у многих бы повяли уши.
– Закрой его в камеру, — сказал Бородин дежурному и вышел.
От милиции одна за другой отъехали машины.
В камере Глаз бросил папиросу на пол и яростно растоптал. Он попросил у мужиков закурить. Ему дали и чиркнули спичкой. Жадно затягиваясь, он ходил по камере, не глядя на заключенных. Все молча наблюдали за ним. Никто ни о чем не спрашивал. Успокоившись, лег на нары на свое место. Рука ныла. Иван подложил ему под мышку шапку, и боль стала тише. Выругавшись неизвестно в чей адрес, Глаз сомкнул веки. Но долго не мог заснуть.
Утром Глаз рассказал, как его подстрелили и как Бородин вывел его из себя. Вспомнил, что незачем было у Бородина просить папиросу и спички, когда в кармане лежали свои.
– Слушай, Глаз,— сказал Иван, лежа на нарах и повернувшись к нему лицом.— Я тебе тогда не сказал. Меня Бородин просил, когда ты еще шел в несознанку, узнать у тебя, ты ли совершил преступление. Он обещал меня отпустить, и я бы уехал на химию, если б выведал у тебя все и ему рассказал. Я не согласился, сказал — да разве он расскажет? — Иван помолчал.— Вот сука. Ты только об этом ему не брякни.
После завтрака этапников посадили в автобус — ночного поезда ждать не стали — и повезли в тюрьму.
5
Земля полнится слухом. Неизвестно какими путями, едва рассвело, в Падуне знали, что Петров при попытке к бегству ранен. Мать Глаза узнала об этом на почте и вместе с мужем поехала в Заводоуковск. В милиции сказали: этап отправлен, а у Коли рана несерьезная: прострелена мякоть руки.
Ехать сто километров в автобусе и глазеть по сторонам! Смотреть на женщин и ловить сеансы. Глаз пожирал взглядом прохожих. Всем радостно из окон видеть волю, а ему грустно: побег не удался.
Когда въехали в Тюмень и улицы запестрили людом, не только молодые заключенные, но и пожилые вылупились в окна. Всем хотелось посмотреть город, в котором будут жить, но которого не будут видеть.
Рядом с Глазом сидел малолетка — Сергей Недогонов. Симпатичный, попавший за хулиганство. Чувства он изливал вслух.
– Во, смотри, — говорил он Глазу, — какая идет.
И половина заключенных устремила взгляд на девушку.
– А вон, смотри, другая. Вот это да! Ну кровь с молоком.
Глаз любовался девушками молча. Но увидев пышногрудую, в оранжевом пальто, восхищенно сказал:
– Шофер! Тормози! Я дальше не поеду.
Водитель и вправду затормозил. Зеки засмеялись. На светофоре горел красный свет. Менты тоже смотрели на девушку. Если бы у автобуса сломался мотор или отвалилось колесо…
Но вот и тюрьма.
На шмоне Глаз раздевался и одевался медленно: рука болела. Он мог и быстрее, но делал вид, будто ему больно, и кривил лицо.
Увидев дежурного по тюрьме, сказал:
– Товарищ капитан. Я раненый. Мне нужно на рентген. Что-то тяжело дышится. Кажись, легкое прострелено.
– Как разведут по камерам, сводим. Что же ты с огнем шутишь?
– Что шучу? В малолеток не стреляют. А меня продырявили.
– Откуда они знали, что ты малолетка?
– А я, когда побежал, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка».
Когда этап повели на склад получать постельные принадлежности, Глаз сказал ребятам:
– Матрац в камеру не понесу. Скажу — рука не пашет. Пусть сами тащат.
Он представил, как его впускают в камеру, а разводящий заносит следом матрац. «Клево будет. В хате обалдеют: как же так — дубаки Глазу матрац таскают!»
– У тебя левая прострелена, — отрезал разводящий, — а ты в правую бери. Не хочешь нести — будешь спать без матраца.
Его закрыли в камеру. Он появился на пороге — шарф перекинут через шею и поддерживает раненую руку. Пацаны повскакали с мест, и камеру пронзил рев приветствия. Глаз кинул небрежно матрац на свободную шконку.
– Здорово, ребята!
И камера взорвалась во второй раз.
– Что с рукой? — крикнуло сразу несколько глоток.
– В побег ходил. Плечо прострелили.
И в третий раз дикие вопли, камера приветствовала его как героя, как победителя.
К нему подходили и здоровались за руку.
Пятнадцать рыл устремили восхищенные взоры и ждали рассказ.
– Так, — сказал он, и камера замерла. — Да, Толя, — обратился он к высокому, здоровому парню. Это над ним все издевались. — Скажи дубаку, что Глаза надо сводить на рентген. Скажи, что дежурный по тюрьме обещал. И еще скажи, что мне плохо.
И Глаз сел на кровать.
Когда Толя исполнил все, Глаз, встав посреди камеры, начал рассказывать.
Как только дошел до того, что из-за воротника пальто не было видно руку и он испугался, не оторвало ли ее, камера покатилась со смеху.
Этот момент просили рассказать подробнее. И все опять балдели, будто слышали впервые.
Сегодня Глаз был герой. Им восхищались. Ему завидовали. Его внимательно слушали. И он, смакуя побег врал, что слышал свист пуль, но не обращал внимания.
Вскоре его увели на рентген.
– Ты родился в рубашке,— сказал доктор.— На один-два сантиметра правее — и точно в сердце.
– Парни,— заговорщицким голосом слазал Глаз, показав малолеткам заклеенные раны,— меня на следствии раскрутили. В слове «парни» ребята уловили что-то необычное
– Парни,— вновь повторил он,— я хочу сделать побег из тюрьмы. Раз с этапа не удалось. Так хочется поплескаться на море. Мне теперь терять не х… Три года есть, и неизвестно, сколько добавят. Кто из вас хочет увидеть Гагры, кипарисы, море, испить вдосталь вина и побаловаться с чувихами?
Ребята молчали.
– Что, сконили? — спросил он.
Первым отозвался Сокол:
– Глаз, ты заливаешь. Из тюрьмы убежать невозможно.
– Возможно. Слушайте.
И он рассказал план побега.
– В случае неудачи скажем, что дубака связали, чтобы кое-кому набить морды в соседних камерах. Мы ничего не теряем. Дубака-то ведь убивать не будем. Я не говорю, чтобы все согласились бежать, можно только тем, кому точно горит червонец.
В побег согласилась идти половина камеры.
– Так,— сказал Глаз,— махорка есть?
– Есть,— ответили ему.
– Насыпьте в шлюмку.
Он тряс махорку в чашке, и махорочная пыль собиралась у стенок. Так он набрал несколько горстей.
– Хорош.
План Глаза был таков. Когда дежурный подаст стальной стержень для пробивки туалета, он бросает ему в глаза махорочной пыли и выскакивает в коридор. За ним еще трое. Дежурного затаскивают в камеру и связывают.
Настал вечер. На смену заступил небольшого роста, лет сорока, щупленький сержант с физиономией деревенского забитого мужичонки.
Ша!
Туалет забили в два счета, набросав бумаги, тряпок и сухого хлеба.
– Старшой, туалет забился.
Дежурный посмотрел через отверстие кормушки — на пол шла вода.
– Сейчас.
Он принес стержень, открыл кормушку и хотел его подать, но надо было, чтоб он открыл дверь. Глаз метнулся к двери.
– В кормушку нельзя. Через кормушку мы только еду принимаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Закрой его в камеру, — сказал Бородин дежурному и вышел.
От милиции одна за другой отъехали машины.
В камере Глаз бросил папиросу на пол и яростно растоптал. Он попросил у мужиков закурить. Ему дали и чиркнули спичкой. Жадно затягиваясь, он ходил по камере, не глядя на заключенных. Все молча наблюдали за ним. Никто ни о чем не спрашивал. Успокоившись, лег на нары на свое место. Рука ныла. Иван подложил ему под мышку шапку, и боль стала тише. Выругавшись неизвестно в чей адрес, Глаз сомкнул веки. Но долго не мог заснуть.
Утром Глаз рассказал, как его подстрелили и как Бородин вывел его из себя. Вспомнил, что незачем было у Бородина просить папиросу и спички, когда в кармане лежали свои.
– Слушай, Глаз,— сказал Иван, лежа на нарах и повернувшись к нему лицом.— Я тебе тогда не сказал. Меня Бородин просил, когда ты еще шел в несознанку, узнать у тебя, ты ли совершил преступление. Он обещал меня отпустить, и я бы уехал на химию, если б выведал у тебя все и ему рассказал. Я не согласился, сказал — да разве он расскажет? — Иван помолчал.— Вот сука. Ты только об этом ему не брякни.
После завтрака этапников посадили в автобус — ночного поезда ждать не стали — и повезли в тюрьму.
5
Земля полнится слухом. Неизвестно какими путями, едва рассвело, в Падуне знали, что Петров при попытке к бегству ранен. Мать Глаза узнала об этом на почте и вместе с мужем поехала в Заводоуковск. В милиции сказали: этап отправлен, а у Коли рана несерьезная: прострелена мякоть руки.
Ехать сто километров в автобусе и глазеть по сторонам! Смотреть на женщин и ловить сеансы. Глаз пожирал взглядом прохожих. Всем радостно из окон видеть волю, а ему грустно: побег не удался.
Когда въехали в Тюмень и улицы запестрили людом, не только молодые заключенные, но и пожилые вылупились в окна. Всем хотелось посмотреть город, в котором будут жить, но которого не будут видеть.
Рядом с Глазом сидел малолетка — Сергей Недогонов. Симпатичный, попавший за хулиганство. Чувства он изливал вслух.
– Во, смотри, — говорил он Глазу, — какая идет.
И половина заключенных устремила взгляд на девушку.
– А вон, смотри, другая. Вот это да! Ну кровь с молоком.
Глаз любовался девушками молча. Но увидев пышногрудую, в оранжевом пальто, восхищенно сказал:
– Шофер! Тормози! Я дальше не поеду.
Водитель и вправду затормозил. Зеки засмеялись. На светофоре горел красный свет. Менты тоже смотрели на девушку. Если бы у автобуса сломался мотор или отвалилось колесо…
Но вот и тюрьма.
На шмоне Глаз раздевался и одевался медленно: рука болела. Он мог и быстрее, но делал вид, будто ему больно, и кривил лицо.
Увидев дежурного по тюрьме, сказал:
– Товарищ капитан. Я раненый. Мне нужно на рентген. Что-то тяжело дышится. Кажись, легкое прострелено.
– Как разведут по камерам, сводим. Что же ты с огнем шутишь?
– Что шучу? В малолеток не стреляют. А меня продырявили.
– Откуда они знали, что ты малолетка?
– А я, когда побежал, крикнул: «Не стрелять — бежит малолетка».
Когда этап повели на склад получать постельные принадлежности, Глаз сказал ребятам:
– Матрац в камеру не понесу. Скажу — рука не пашет. Пусть сами тащат.
Он представил, как его впускают в камеру, а разводящий заносит следом матрац. «Клево будет. В хате обалдеют: как же так — дубаки Глазу матрац таскают!»
– У тебя левая прострелена, — отрезал разводящий, — а ты в правую бери. Не хочешь нести — будешь спать без матраца.
Его закрыли в камеру. Он появился на пороге — шарф перекинут через шею и поддерживает раненую руку. Пацаны повскакали с мест, и камеру пронзил рев приветствия. Глаз кинул небрежно матрац на свободную шконку.
– Здорово, ребята!
И камера взорвалась во второй раз.
– Что с рукой? — крикнуло сразу несколько глоток.
– В побег ходил. Плечо прострелили.
И в третий раз дикие вопли, камера приветствовала его как героя, как победителя.
К нему подходили и здоровались за руку.
Пятнадцать рыл устремили восхищенные взоры и ждали рассказ.
– Так, — сказал он, и камера замерла. — Да, Толя, — обратился он к высокому, здоровому парню. Это над ним все издевались. — Скажи дубаку, что Глаза надо сводить на рентген. Скажи, что дежурный по тюрьме обещал. И еще скажи, что мне плохо.
И Глаз сел на кровать.
Когда Толя исполнил все, Глаз, встав посреди камеры, начал рассказывать.
Как только дошел до того, что из-за воротника пальто не было видно руку и он испугался, не оторвало ли ее, камера покатилась со смеху.
Этот момент просили рассказать подробнее. И все опять балдели, будто слышали впервые.
Сегодня Глаз был герой. Им восхищались. Ему завидовали. Его внимательно слушали. И он, смакуя побег врал, что слышал свист пуль, но не обращал внимания.
Вскоре его увели на рентген.
– Ты родился в рубашке,— сказал доктор.— На один-два сантиметра правее — и точно в сердце.
– Парни,— заговорщицким голосом слазал Глаз, показав малолеткам заклеенные раны,— меня на следствии раскрутили. В слове «парни» ребята уловили что-то необычное
– Парни,— вновь повторил он,— я хочу сделать побег из тюрьмы. Раз с этапа не удалось. Так хочется поплескаться на море. Мне теперь терять не х… Три года есть, и неизвестно, сколько добавят. Кто из вас хочет увидеть Гагры, кипарисы, море, испить вдосталь вина и побаловаться с чувихами?
Ребята молчали.
– Что, сконили? — спросил он.
Первым отозвался Сокол:
– Глаз, ты заливаешь. Из тюрьмы убежать невозможно.
– Возможно. Слушайте.
И он рассказал план побега.
– В случае неудачи скажем, что дубака связали, чтобы кое-кому набить морды в соседних камерах. Мы ничего не теряем. Дубака-то ведь убивать не будем. Я не говорю, чтобы все согласились бежать, можно только тем, кому точно горит червонец.
В побег согласилась идти половина камеры.
– Так,— сказал Глаз,— махорка есть?
– Есть,— ответили ему.
– Насыпьте в шлюмку.
Он тряс махорку в чашке, и махорочная пыль собиралась у стенок. Так он набрал несколько горстей.
– Хорош.
План Глаза был таков. Когда дежурный подаст стальной стержень для пробивки туалета, он бросает ему в глаза махорочной пыли и выскакивает в коридор. За ним еще трое. Дежурного затаскивают в камеру и связывают.
Настал вечер. На смену заступил небольшого роста, лет сорока, щупленький сержант с физиономией деревенского забитого мужичонки.
Ша!
Туалет забили в два счета, набросав бумаги, тряпок и сухого хлеба.
– Старшой, туалет забился.
Дежурный посмотрел через отверстие кормушки — на пол шла вода.
– Сейчас.
Он принес стержень, открыл кормушку и хотел его подать, но надо было, чтоб он открыл дверь. Глаз метнулся к двери.
– В кормушку нельзя. Через кормушку мы только еду принимаем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117