А сестру ограбили, подставляли нож к горлу, и следствие заводить не хотят. Эх вы, падлы, автомат бы мне… Отец, значит, писал жалобы, что в меня стреляли. Хотел, чтоб Колесова наказали. А кто его накажет? Да никто. На суду он дал показания в свою пользу. Дело против него ни один прокурор не возбудит. А отец проклял милицию, в которой девятнадцать лет отработал».
Глаз ходил по комнате до тех пор, пока не пришли воспитанники.
В школе Глаз объяснения учителей не слушал. Он был под впечатлением свиданки. На перемене у него пуговка на вороте расстегнулась. Член КВП с первого отделения сделал ему замечание и записал его. «Ну, — подумал Глаз, — опять нарушение. Опять Смолин скажет идти к воспитателю. И будет орать. Вот падла. Да что вы, в натуре, мне сейчас не до ваших пуговиц. Пусть все пуговицы на моей робе отпадут. А-а, вам надо занять первое место. Вам надо досрочно освободиться. Вам надо водки. Вам надо кайфануть Вы хотите иметь три робы, плавки, вы хотите командовать в отделении. Вы везде хотите быть первыми, и все вам должны подчиняться. Я не хочу никого видеть. Вы мне осточертели. Я хочу побыть один. Но как, как я могу побыть в зоне один? Шесть лет еще на людях. А если я не хочу жить в коллективе, если он надоел, то скажите, вы, начальство, как мне быть? Остается одно: опуститься в дизо. Запишут отказ от работы и учебы и дадут десять суток. Да хоть сто суток давайте — отсижу. До взросляка меньше шести месяцев остается. Говорят, в дизо больше трех месяцев никто не выдерживал. Вот отсижу пять с лишним. Не верите? — мысленно спорил Глаз с активистами и начальством колонии. — Выдержу. Лишь бы не холодно. Если холодина, долго не продержусь. И приседания не помогут. Устану, а отдыха не будет. Ладно, посмотрим, сколько сидеть в дизо. Надо вначале туда попасть. Завтра, что ли, на разводе подойти к Павлухе. Хорошо. Посмотрю, как активисты среагируют на мое нарушение. Пуговка, как же я не почувствовал, что она расстегнулась?»
Вечером к Глазу зашел Смолин с двумя мордоворотами.
– Ты что, Глаз, — заорал Смолин, — в школе опять расстегнутым ходишь? — Он подошел к Глазу и взял его за подбородок. — Ну, что молчишь?
Глаз не знал, как быть. Если скинуть руку или оттолкнуть от себя Смолина, он кинется драться. А Слава все держал Глаза за подбородок.
– Так, Глаз, если будет еще нарушение, по-другому поговорим. Понял?
Глаз молчал.
– Иди к воспитателю и доложи.
Глаз пошел в воспитательскую. А то опять потащит.
На разводе Павлухи не было. Развод проводил капитан Плотников, и Глаз не решился выйти. На работе ни с кем не разговаривал. Норму — две тумбочки — выполнил.
6
На следующий день развод проводил Павлуха. Когда шестому отделению дпнк скомандовал: «Шагом марш», Глаз отделился от ребят и подошел к майору.
– Павел Иванович, — сказал Глаз, — мне надо с вами поговорить.
– Я вечером буду на корпусе.
– Я хочу поговорить сейчас.
– Ну хорошо, пошли.
Они поднялись в кабинет. Павлуха разделся и сел за стол. Глаз стоял, держа шапку.
– Ну, что у тебя?
– Павел Иванович, дайте ручку и лист бумаги, я напишу.
– Ты что, на словах объяснить не можешь?
– Могу. Но я все равно напишу.
– Хорошо.
Павлуха ждал объяснения Глаза, а тот не мог начать.
– Павел Иванович, — все же выдавил Глаз, глядя в голубые глаза майора, — я хочу в дизо.
Павлуха внимательно смотрел на Глаза, но тот выдерживал его взгляд. Беспалов взял со стола пачку «Беломора» и закурил.
– Так, — сказал он, — в дизо, значит, хочешь. Это нам недолго. Но ты можешь сказать причину?
– Могу. Вот по телевизору, по радио передают, в газетах пишут, что советская милиция стоит на страже, — Глаз не мог говорить дальше быстро и стал медленно подбирать нужные слова, — стоит, значит, на страже интересов граждан. Защищает их от посягательств преступников и так далее. Так милиция стоит на страже или это только слова?
– Да, конечно, милиция стоит на страже интересов народа. Ты разве это не почувствовал? Тебя дважды судили. Срок восемь лет. Тебя изолировали от общества. Ты как преступник опасен. В нашей колонии вас сидит около двухсот, и все вы посажены за преступления. Так что, смотри сам, стоит ли милиция на страже.
– Да, я и другие посажены. Мы совершили преступления. Я заслуженно получил срок. Но я хочу сказать не о себе. Я когда сидел под следствием, совершил побег с этапа. Начальник конвоя ранил меня из пистолета. Скажите, можно или нельзя стрелять в малолеток?
– Нельзя, — подтвердил Павлуха.
– А в меня стреляли. Стреляли, зная, что бежит малолетка. Следователь особого отдела расследовал мой побег, но все менты дали показания, что не знали, что бежит малолетка. Им ничего не было. Даже выговора. А прокурор надо мной посмеялся. Он сказал, что выговор надо дать тому, кто в меня стрелял и не убил. За то, что не убил, выговор, значит. Так что, советская милиция стоит на страже интересов народа? Или я в число народа не попадаю, поскольку я от народа изолирован?
– Я не знаю, при каких обстоятельствах тебя подстрелили, но если верить тебе, то, конечно, конвой должен быть наказан.
– Но его не наказали и не собираются наказывать. Я, собственно, про это уже забыл. Ни одной жалобы не писал. Ладно, думаю, живой остался и хорош на этом. Но позавчера ко мне мать приезжала, рассказала кое-что. Так где же справедливость?
– Подожди, подожди. Что тебе рассказала мать?
– В ноябре у меня умер отец. Он перед смертью писал в разные инстанции, требовал, чтоб начальника конвоя, который стрелял в меня, наказали. Отцу было не по себе: как так, меня ранили, а им даже выговора не дали. Отец у меня был тоже майор. Работал начальником милиции и, умирая, проклял милицию, сказав, что правды не было и нет. За несколько дней до смерти отцу на улице стало плохо. У него сердце больное было. Он упал. Заместо «Скорой помощи» вызвали медвытрезвитель. Привезли в милицию. Там его узнали и отправили в больницу. В нашей стране, если человек на улице упадет, его обязательно уведут в вытрезвитель. Потом ограбили мою сестру. Сняли сережки, перстень, часы. Нож подставляли к горлу. В милиции дела открывать не стали, сказав, что сестру никто не грабил. Свидетелей нет. Как же так, Павел Иванович, точно за такие преступления и здесь сидят ребята. И я тоже. Нас нашли и судили. А почему это преступление не хотят расследовать? А теперь смотрите: стоит ли милиция на страже интересов народа? Сестра моя живет на свободе и в понятие «народ», не так как я, входит.
Беспалов слушал Глаза внимательно. Иногда морщился, и тогда на лбу, чуть выше бровей, оставался не тронутый морщинами пятачок.
Майору надо ответить, и он, закурив вторую папиросу, медленно стал говорить:
– Если ты все рассказал так, как было, милиция не права. Дело надо заводить и искать грабителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Глаз ходил по комнате до тех пор, пока не пришли воспитанники.
В школе Глаз объяснения учителей не слушал. Он был под впечатлением свиданки. На перемене у него пуговка на вороте расстегнулась. Член КВП с первого отделения сделал ему замечание и записал его. «Ну, — подумал Глаз, — опять нарушение. Опять Смолин скажет идти к воспитателю. И будет орать. Вот падла. Да что вы, в натуре, мне сейчас не до ваших пуговиц. Пусть все пуговицы на моей робе отпадут. А-а, вам надо занять первое место. Вам надо досрочно освободиться. Вам надо водки. Вам надо кайфануть Вы хотите иметь три робы, плавки, вы хотите командовать в отделении. Вы везде хотите быть первыми, и все вам должны подчиняться. Я не хочу никого видеть. Вы мне осточертели. Я хочу побыть один. Но как, как я могу побыть в зоне один? Шесть лет еще на людях. А если я не хочу жить в коллективе, если он надоел, то скажите, вы, начальство, как мне быть? Остается одно: опуститься в дизо. Запишут отказ от работы и учебы и дадут десять суток. Да хоть сто суток давайте — отсижу. До взросляка меньше шести месяцев остается. Говорят, в дизо больше трех месяцев никто не выдерживал. Вот отсижу пять с лишним. Не верите? — мысленно спорил Глаз с активистами и начальством колонии. — Выдержу. Лишь бы не холодно. Если холодина, долго не продержусь. И приседания не помогут. Устану, а отдыха не будет. Ладно, посмотрим, сколько сидеть в дизо. Надо вначале туда попасть. Завтра, что ли, на разводе подойти к Павлухе. Хорошо. Посмотрю, как активисты среагируют на мое нарушение. Пуговка, как же я не почувствовал, что она расстегнулась?»
Вечером к Глазу зашел Смолин с двумя мордоворотами.
– Ты что, Глаз, — заорал Смолин, — в школе опять расстегнутым ходишь? — Он подошел к Глазу и взял его за подбородок. — Ну, что молчишь?
Глаз не знал, как быть. Если скинуть руку или оттолкнуть от себя Смолина, он кинется драться. А Слава все держал Глаза за подбородок.
– Так, Глаз, если будет еще нарушение, по-другому поговорим. Понял?
Глаз молчал.
– Иди к воспитателю и доложи.
Глаз пошел в воспитательскую. А то опять потащит.
На разводе Павлухи не было. Развод проводил капитан Плотников, и Глаз не решился выйти. На работе ни с кем не разговаривал. Норму — две тумбочки — выполнил.
6
На следующий день развод проводил Павлуха. Когда шестому отделению дпнк скомандовал: «Шагом марш», Глаз отделился от ребят и подошел к майору.
– Павел Иванович, — сказал Глаз, — мне надо с вами поговорить.
– Я вечером буду на корпусе.
– Я хочу поговорить сейчас.
– Ну хорошо, пошли.
Они поднялись в кабинет. Павлуха разделся и сел за стол. Глаз стоял, держа шапку.
– Ну, что у тебя?
– Павел Иванович, дайте ручку и лист бумаги, я напишу.
– Ты что, на словах объяснить не можешь?
– Могу. Но я все равно напишу.
– Хорошо.
Павлуха ждал объяснения Глаза, а тот не мог начать.
– Павел Иванович, — все же выдавил Глаз, глядя в голубые глаза майора, — я хочу в дизо.
Павлуха внимательно смотрел на Глаза, но тот выдерживал его взгляд. Беспалов взял со стола пачку «Беломора» и закурил.
– Так, — сказал он, — в дизо, значит, хочешь. Это нам недолго. Но ты можешь сказать причину?
– Могу. Вот по телевизору, по радио передают, в газетах пишут, что советская милиция стоит на страже, — Глаз не мог говорить дальше быстро и стал медленно подбирать нужные слова, — стоит, значит, на страже интересов граждан. Защищает их от посягательств преступников и так далее. Так милиция стоит на страже или это только слова?
– Да, конечно, милиция стоит на страже интересов народа. Ты разве это не почувствовал? Тебя дважды судили. Срок восемь лет. Тебя изолировали от общества. Ты как преступник опасен. В нашей колонии вас сидит около двухсот, и все вы посажены за преступления. Так что, смотри сам, стоит ли милиция на страже.
– Да, я и другие посажены. Мы совершили преступления. Я заслуженно получил срок. Но я хочу сказать не о себе. Я когда сидел под следствием, совершил побег с этапа. Начальник конвоя ранил меня из пистолета. Скажите, можно или нельзя стрелять в малолеток?
– Нельзя, — подтвердил Павлуха.
– А в меня стреляли. Стреляли, зная, что бежит малолетка. Следователь особого отдела расследовал мой побег, но все менты дали показания, что не знали, что бежит малолетка. Им ничего не было. Даже выговора. А прокурор надо мной посмеялся. Он сказал, что выговор надо дать тому, кто в меня стрелял и не убил. За то, что не убил, выговор, значит. Так что, советская милиция стоит на страже интересов народа? Или я в число народа не попадаю, поскольку я от народа изолирован?
– Я не знаю, при каких обстоятельствах тебя подстрелили, но если верить тебе, то, конечно, конвой должен быть наказан.
– Но его не наказали и не собираются наказывать. Я, собственно, про это уже забыл. Ни одной жалобы не писал. Ладно, думаю, живой остался и хорош на этом. Но позавчера ко мне мать приезжала, рассказала кое-что. Так где же справедливость?
– Подожди, подожди. Что тебе рассказала мать?
– В ноябре у меня умер отец. Он перед смертью писал в разные инстанции, требовал, чтоб начальника конвоя, который стрелял в меня, наказали. Отцу было не по себе: как так, меня ранили, а им даже выговора не дали. Отец у меня был тоже майор. Работал начальником милиции и, умирая, проклял милицию, сказав, что правды не было и нет. За несколько дней до смерти отцу на улице стало плохо. У него сердце больное было. Он упал. Заместо «Скорой помощи» вызвали медвытрезвитель. Привезли в милицию. Там его узнали и отправили в больницу. В нашей стране, если человек на улице упадет, его обязательно уведут в вытрезвитель. Потом ограбили мою сестру. Сняли сережки, перстень, часы. Нож подставляли к горлу. В милиции дела открывать не стали, сказав, что сестру никто не грабил. Свидетелей нет. Как же так, Павел Иванович, точно за такие преступления и здесь сидят ребята. И я тоже. Нас нашли и судили. А почему это преступление не хотят расследовать? А теперь смотрите: стоит ли милиция на страже интересов народа? Сестра моя живет на свободе и в понятие «народ», не так как я, входит.
Беспалов слушал Глаза внимательно. Иногда морщился, и тогда на лбу, чуть выше бровей, оставался не тронутый морщинами пятачок.
Майору надо ответить, и он, закурив вторую папиросу, медленно стал говорить:
– Если ты все рассказал так, как было, милиция не права. Дело надо заводить и искать грабителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117