Поцеловал ее, обнимаю, а у нее тело такое сбитое, глажу и восхищенно шепчу: «Что за руки у тебя, что за груди!» А она: «Картофки и пироги, все тело еко».
На удивление всем, через полмесяца надзиратель крикнул в кормушку блаженные слова:
– Плотников, с вещами!
Глаз шементом подскочил к нему первый:
– Ну вот и свобода! Что я тебе говорил, мать твою мать?
– А вдруг — на зону? — Плотников побледнел.
– Да ты что,— наперебой заговорили менты,— тебе же отказа от жалобы не было.
– Ну что, Володя,— сказал Глаз,— полувер отдаешь?
– Да я не знаю, куда меня.
«Бог с ним, с полувером»,— подумал Глаз, но сказал:
– Собирай быстрее вещи.
Когда открылась дверь, все попрощались с ним за руку, а Глаз, попрощавшись последним, вдарил ему по заднице коцем.
Дверь захлопнулась. Человека выпускали на свободу.
Вечером заявился Сашка-солдат. Он осветил камеру улыбкой, бросил матрац на шконку и сказал:
– Отправили на двойку, и меня сразу узнали. Все смотрят косо, и пошел я к Куму…
Санька-солдат рассказал Толе Вороненко, почему он дернул с двойки. Зеки в зоне не узнали, что он их охранял. Но работа тяжелая — таскал шпалы. И решил он смыться на спецзону, может, там работа полегче. Да по этапу прокатится и в тюрьмах посидит.
Уходя на этап, Санька, дойдя до дверей, обернулся и весело сказал:
– Приезжайте в гости: Джамбулская область…
Все менты теперь по фене ботали и чудили как закоренелые уголовники. Дежурные их часто усмиряли. Однажды Глаз днем уснул, а Вороненко поджег на нем старенькую футболку. Секунда, другая, и она вспыхнула — как порох, и Глаз — горящий факел — как бешеный соскочил. На него накинули одеяло.
8
На прогулке Глаз услышал за стеной визг.
– Бабы!
Когда дубак, ходивший по трапу поверху прогулочных двориков, ушел в другой конец, Глаз крикнул:
– Девочки, как дела?
– Дела — хорошо, но без мужиков — плохо,— ответил из соседнего дворика звонкий девичий голос.
– Щас я к вам перелезу.
Женщины засмеялись. Они приняли это за шутку.
На всех прогулочных двориках сверху была натянута сетка. В дворике, где гуляли менты, сетки не было.
– Подсадите, чтоб я за верх стены зацепился,— сказал Глаз.— У баб вроде тоже нет сетки.
Женщин было четыре. Все молодые.
– Открывай третий! Камбала перелазит к женщинам! — раздался свисток и крик надзирателя.
Дворик открыли. Глаз спрыгнул. Его повели в карцер.
– Сейчас в карцере сидит молодая. За пять суток вдоволь с ней наговоришься,— сказал дубак.
– В каком карцере?
– В пятом.
Глаза закрыли в четвертый. Когда дубаки ушли, Глаз крикнул:
– Пятый карцер! Девушка, как настроение?
Он стоял у самой двери и слушал. Девушка в своем карцере тоже подошла к двери и ответила:
– Настроение бодрое, еще сутки остались. А откуда ты знаешь, что я в пятом сижу?
– Мне дубак сказал, когда вел.
– За что тебя?
– Если б ты знала, за что,— Глаз засмеялся,— из-за тебя.
– Я серьезно спрашиваю.
– Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.
– А ты отчаянный. Сколько тебе дали?
– Пять суток.
– Что мало?
– Я малолетка.
– Осужденный?
– Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?
– Да в камере там…
– А в тюрьму за что попала?
– Гуляли у подружки. Пришел ее сосед. Мент. Следователь. Сел с нами. Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.
– Пустой?
– Полной.
– Ты тоже по малолетке?
– Нет. Мне девятнадцать.
– Скоро суд?
– Скоро.
– Хватит разговаривать! — закричал дубак.
– Старшой, мне сегодня положено.
– А я говорю — хватит. А то еще пять суток добавим.
Дубак ушел.
– Девушка, тебя как зовут?
– Люся.
– Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?
– Из Тюмени.
«Наверное, красивая, раз следователь клинья бил».
– Люся, а ты смелая девушка, молодец.
– А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.
– Люся,— как можно нежнее сказал Глаз.
– Что?
– Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?
– Очень. Но это невозможно.
– Сильно хочешь?
Люся молчала.
– Спрашиваешь. Еще как.
– Я сейчас стену сломаю. Ты только отойди от нее, а то кирпичами придавит.
– Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.
– Камбала, хватит кричать,— тихо сказал, открыв кормушку, дубак.— Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.
Глаз чуть не заплакал. Давно, еще в Одляне, он решил, что, когда освободится, замочит двух козлов, выстреливших ему в глаз.
Вечером, когда дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал ей стихи, а ее попросил спеть песню. У нее был высокий голос, и петь она умела.
– Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.
– Люсенька, я не знаю, сколько мне дадут. У меня статья сто сорок шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.
На следующий день Люсю из карцера освободили. Она крикнула Глазу: «До свидания!» — и застучала каблучками по бетонному полу.
После карцера Глаза бросили в камеру, рядом с той, где он сидел с Чингизом Козаковым, заместителем начальника строительного управления. В камере — три взросляка. Глаз занял четвертое место. Два остались свободными.
Чернявый, с седеющими волосами взросляк на воле работал управляющим трестом. Его посадили за взятки. Дали три года. Прокурор опротестовал, и теперь у него шло переследствие. По всему выходило, что на второй раз ему дадут больше. Но он надеялся, запутывая следствие, освободиться вообще. Несколько свидетелей дали противоречивые показания. Этим он и воспользовался вбив в следствие клин.
Второй подследственный — двадцатипятилетний студент последнего курса тюменского медицинского института Костя Кобзев сидел тоже за взятки. Он — подельник Чингиза Козакова. Костя был связующим звеном между начальником управления Ипатовым, его заместителем Чингизом Козаковым и людьми, дающими взятки. Большие деньги проходили через Костю, и солидные суммы оседали у него. Посредником он стал благодаря отцу. Отец в свое время в Тюмени занимал высокую должность. Теперь отец на пенсии, и Костя по старой дружбе приводил к Ипатову и Козакову людей, искавших легковые машины, мотоциклы и другие дефицитные вещи.
Глаз с Костей, так же как и с Чингизом, подружился и рассказал, что сидел с его подельником.
– Так это ты барабанил в двери и кричал? — спросил Костя.
– Бывало, — ответил Глаз.
Третий заключенный сидел за неуплату алиментов. Это был прораб Иван Иванович Кичко, мужчина в годах, ленивый на вид, молчаливый.
Все взросляки шикарно одеты. У всех пальто с каракулевыми воротниками. Шапки у двоих — каракулевые, у Кости — ондатровая.
Когда камеру вели на прогулку, Глаз в этом обществе казался лишним. Одет он был в застиранную фуфайку и такую же шапку.
Взросляки и в тюрьме достоинства не теряли. Они медленно спускались с лестницы и медленно поднимались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
На удивление всем, через полмесяца надзиратель крикнул в кормушку блаженные слова:
– Плотников, с вещами!
Глаз шементом подскочил к нему первый:
– Ну вот и свобода! Что я тебе говорил, мать твою мать?
– А вдруг — на зону? — Плотников побледнел.
– Да ты что,— наперебой заговорили менты,— тебе же отказа от жалобы не было.
– Ну что, Володя,— сказал Глаз,— полувер отдаешь?
– Да я не знаю, куда меня.
«Бог с ним, с полувером»,— подумал Глаз, но сказал:
– Собирай быстрее вещи.
Когда открылась дверь, все попрощались с ним за руку, а Глаз, попрощавшись последним, вдарил ему по заднице коцем.
Дверь захлопнулась. Человека выпускали на свободу.
Вечером заявился Сашка-солдат. Он осветил камеру улыбкой, бросил матрац на шконку и сказал:
– Отправили на двойку, и меня сразу узнали. Все смотрят косо, и пошел я к Куму…
Санька-солдат рассказал Толе Вороненко, почему он дернул с двойки. Зеки в зоне не узнали, что он их охранял. Но работа тяжелая — таскал шпалы. И решил он смыться на спецзону, может, там работа полегче. Да по этапу прокатится и в тюрьмах посидит.
Уходя на этап, Санька, дойдя до дверей, обернулся и весело сказал:
– Приезжайте в гости: Джамбулская область…
Все менты теперь по фене ботали и чудили как закоренелые уголовники. Дежурные их часто усмиряли. Однажды Глаз днем уснул, а Вороненко поджег на нем старенькую футболку. Секунда, другая, и она вспыхнула — как порох, и Глаз — горящий факел — как бешеный соскочил. На него накинули одеяло.
8
На прогулке Глаз услышал за стеной визг.
– Бабы!
Когда дубак, ходивший по трапу поверху прогулочных двориков, ушел в другой конец, Глаз крикнул:
– Девочки, как дела?
– Дела — хорошо, но без мужиков — плохо,— ответил из соседнего дворика звонкий девичий голос.
– Щас я к вам перелезу.
Женщины засмеялись. Они приняли это за шутку.
На всех прогулочных двориках сверху была натянута сетка. В дворике, где гуляли менты, сетки не было.
– Подсадите, чтоб я за верх стены зацепился,— сказал Глаз.— У баб вроде тоже нет сетки.
Женщин было четыре. Все молодые.
– Открывай третий! Камбала перелазит к женщинам! — раздался свисток и крик надзирателя.
Дворик открыли. Глаз спрыгнул. Его повели в карцер.
– Сейчас в карцере сидит молодая. За пять суток вдоволь с ней наговоришься,— сказал дубак.
– В каком карцере?
– В пятом.
Глаза закрыли в четвертый. Когда дубаки ушли, Глаз крикнул:
– Пятый карцер! Девушка, как настроение?
Он стоял у самой двери и слушал. Девушка в своем карцере тоже подошла к двери и ответила:
– Настроение бодрое, еще сутки остались. А откуда ты знаешь, что я в пятом сижу?
– Мне дубак сказал, когда вел.
– За что тебя?
– Если б ты знала, за что,— Глаз засмеялся,— из-за тебя.
– Я серьезно спрашиваю.
– Я на прогулке перелазил через стену к женщинам.
– А ты отчаянный. Сколько тебе дали?
– Пять суток.
– Что мало?
– Я малолетка.
– Осужденный?
– Нет, под следствием. А тебя за что в карцер?
– Да в камере там…
– А в тюрьму за что попала?
– Гуляли у подружки. Пришел ее сосед. Мент. Следователь. Сел с нами. Начал ко мне приставать. Я его бутылкой по голове.
– Пустой?
– Полной.
– Ты тоже по малолетке?
– Нет. Мне девятнадцать.
– Скоро суд?
– Скоро.
– Хватит разговаривать! — закричал дубак.
– Старшой, мне сегодня положено.
– А я говорю — хватит. А то еще пять суток добавим.
Дубак ушел.
– Девушка, тебя как зовут?
– Люся.
– Меня Коля. Будем знакомы. Ты откуда сама?
– Из Тюмени.
«Наверное, красивая, раз следователь клинья бил».
– Люся, а ты смелая девушка, молодец.
– А ты, раз перелазил через стену, чересчур отчаянный.
– Люся,— как можно нежнее сказал Глаз.
– Что?
– Ты хотела б, чтоб меня к тебе посадили?
– Очень. Но это невозможно.
– Сильно хочешь?
Люся молчала.
– Спрашиваешь. Еще как.
– Я сейчас стену сломаю. Ты только отойди от нее, а то кирпичами придавит.
– Ты, парень, огонь. Но не горячи себя, так лучше.
– Камбала, хватит кричать,— тихо сказал, открыв кормушку, дубак.— Если молчать не будешь, я скажу Люсе, что у тебя один глаз.
Глаз чуть не заплакал. Давно, еще в Одляне, он решил, что, когда освободится, замочит двух козлов, выстреливших ему в глаз.
Вечером, когда дубаки сменились, Глаз опять заговорил с Люсей. Почитал ей стихи, а ее попросил спеть песню. У нее был высокий голос, и петь она умела.
– Коля, когда освободишься, можешь в гости зайти.
– Люсенька, я не знаю, сколько мне дадут. У меня статья сто сорок шестая. Дадут около десяти. Ты меня сто раз забудешь.
На следующий день Люсю из карцера освободили. Она крикнула Глазу: «До свидания!» — и застучала каблучками по бетонному полу.
После карцера Глаза бросили в камеру, рядом с той, где он сидел с Чингизом Козаковым, заместителем начальника строительного управления. В камере — три взросляка. Глаз занял четвертое место. Два остались свободными.
Чернявый, с седеющими волосами взросляк на воле работал управляющим трестом. Его посадили за взятки. Дали три года. Прокурор опротестовал, и теперь у него шло переследствие. По всему выходило, что на второй раз ему дадут больше. Но он надеялся, запутывая следствие, освободиться вообще. Несколько свидетелей дали противоречивые показания. Этим он и воспользовался вбив в следствие клин.
Второй подследственный — двадцатипятилетний студент последнего курса тюменского медицинского института Костя Кобзев сидел тоже за взятки. Он — подельник Чингиза Козакова. Костя был связующим звеном между начальником управления Ипатовым, его заместителем Чингизом Козаковым и людьми, дающими взятки. Большие деньги проходили через Костю, и солидные суммы оседали у него. Посредником он стал благодаря отцу. Отец в свое время в Тюмени занимал высокую должность. Теперь отец на пенсии, и Костя по старой дружбе приводил к Ипатову и Козакову людей, искавших легковые машины, мотоциклы и другие дефицитные вещи.
Глаз с Костей, так же как и с Чингизом, подружился и рассказал, что сидел с его подельником.
– Так это ты барабанил в двери и кричал? — спросил Костя.
– Бывало, — ответил Глаз.
Третий заключенный сидел за неуплату алиментов. Это был прораб Иван Иванович Кичко, мужчина в годах, ленивый на вид, молчаливый.
Все взросляки шикарно одеты. У всех пальто с каракулевыми воротниками. Шапки у двоих — каракулевые, у Кости — ондатровая.
Когда камеру вели на прогулку, Глаз в этом обществе казался лишним. Одет он был в застиранную фуфайку и такую же шапку.
Взросляки и в тюрьме достоинства не теряли. Они медленно спускались с лестницы и медленно поднимались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117