Только здесь, сидя вместе со всеми за кухонным столом и уже не опасаясь рук Эбби, она попыталась обдумать план действий.
Конечно, это рискованно, страшно рискованно. И все же на это нужно пойти. Даже если придется поставить на карту благополучие матери, которая вложила (а лучше уж скажем прямо – инвестировала) все, до последнего пенни, в это предприятие – карьеру Нины в Нью-Хейвене.
Видимо, переспать с Эбби – единственный * выход, и другого нет. Значит, придется на это пойти. И сегодня же. И нечего обращать внимание на остальных. Тем более что Трой – если она пронюхает об этом, – вероятно, будет в восторге.
Нина отхлебнула огненно-горячий кофе, съела яичницу, и живительное тепло разлилось по всему телу, пугая ее и в то же время успокаивая.
– Вам не нравится моя яичница? – спросила Бланш Раффа Блума.
– Яичница отличная, Бланш, – ответил Рафф, – но она чувствует себя одинокой. Ей нужна компания. При-готовлю-ка я салат. – Он отодвинул стул, встал и пошел к холодильнику.
– Но яичница остынет, – возмутилась Бланш.
– А что хорошего в горячей еде? – возразил Рафф. – И кто это придумал, что мы непременно должны обжигать язык? Просто мы еще не открыли всех прелестей холодной пищи. Черт его знает, что за чушь я несу!
– Не знаю, найдется ли у нас что-нибудь для салата, – сказал Эбби.
– Подумаешь! Что есть, то и сунем! – Рафф присел на корточки и начал рыться в холодильнике. – Однажды я видел замечательно красивую бетонную стену: в ней была капелька цемента и масса разноцветных камешков самой причудливой формы.
Нина втихомолку радовалась тому, что он завладел всеобщим вниманием. Он извлек из холодильника остатки латука и цветной капусты, немного творога и банку анчоусов, которую тут же открыл.
– Вы прольете масло! – воскликнула Бланш, когда Рафф с рассеянным видом перевернул жестянку донышком кверху.
– Вот именно, – подтвердил Рафф. Он вывалил все свои находки в стеклянную вазу, добавил соли, перца, прованского масла, уксуса, сахара и горчицы, без всякой меры, просто на глаз. Потом стал пробовать смесь, зачерпывая ее деревянной ложкой и громко причмокивая.
– Славный салат, – объявил он. – Салат на славу!
– У меня даже слюнки потекли, – сказал Эбби, когда Рафф поставил вазу на кухонный стол.
– А ну! – Трой потянулась, схватила листок латука и осторожно лизнула. – Ох, Рафф, это божественно!.
– Дайте же и нам попробовать, – сказал Винс Коул.
– Сейчас, сейчас! – Бланш аккуратно разделила салат между Винсом и всеми остальными.
Одна только Нина почти не дотронулась до своей порции. У нее пропал аппетит.
Было уже около двух часов ночи, когда они покончили с ужином и вышли на воздух. Нина задержалась на крыльце, поджидая Эбби, который пошел наверх за полотенцами.
Она закурила. Напряженно следя глазами за маленьким красно-бурым мотыльком, кружащимся в лучах лампочки, она думала: не пойти ли ей под каким-нибудь предлогом наверх? Вот они с Эбби одни в коттедже, и слышны его шаги наверху, а она никак не может взять себя в руки.
И к тому же этот костюм! Стоишь здесь в коротеньких штанишках и черных чулках и чувствуешь себя шлюхой. Что на нее нашло, когда она придумывала этот наряд? Какой в этом смысл? Положим, смысл был. Очень ясный смысл. Словно она заранее знала, что сегодня вечером между нею и Эбби должно что-то произойти. Сегодня вечером, не позже.
Может быть, подождать? Нет, ни в коем случае. Пусть это будет сейчас, под горячую руку. Скоро, очень скоро начнется экзаменационная лихорадка, потом выпускной акт, и тогда – прости-прощай!..
Она погасила сигарету, вошла в дом и поднялась наверх. Эбби стоял в коридоре перед бельевым шкафом; его высокая худая фигура чуть-чуть сутулилась – потолок был очень низок, – коротко остриженные светлые волосы казались совсем белесыми в тусклом свете лампочки.
– Слушай, Остин, – дрожащим голосом произнесла она заранее приготовленные слова, – намерен ты наконец пригласить меня в свою берлогу?
Она увидела, как он повернулся, пораженный, увидела в профиль очертания его длинного породистого носа с небольшой горбинкой, увидела, как он уставился на нее. И раньше, чем он успел пошевелиться, она подошла, закинула руки ему на шею, принужденно улыбнулась, прижалась к нему всем телом. Но потом, когда губы их встретились, она с трудом подавила мучительный спазм, внезапно сжавший ей горло.
Они молча стояли, обнявшись и чуть-чуть покачиваясь, в низеньком коридорчике; потом перешли в его комнату. Колени у него дрожали.
– Нина... – Они сидели рядышком на краю кровати.
Она не ответила.
– А ты уверена?.. – начал он, как бы прислушиваясь к голосу совести, предостерегавшему его от искушения воспользоваться удобным случаем. – Ты в самом деле?..
– Да. – Голос звучал глухо, где-то у его плеча.
– Нина... – Он склонился над ней, и ощущение ее близости сразу заглушило голос порядочности; казалось, теперь ничто не могло удержать его руку, и она скользила вдоль нежного округлого бедра, смутно белевшего под черным кружевным трико.
Она пошевелилась, и он отодвинулся, чувствуя по тому, как спадает волна возбуждения, что он вполне владеет собой, что он уже не тот робкий, нерешительный Эбби Остин, каким был прежде.
Лунный свет заливал комнату, и в бледных его лучах он вдруг увидел ее лицо. В чертах его было что-то неясное, мимолетное, и все же такое, от чего он мгновенно отшатнулся.
– Нина, Нина, дорогая, не нужно...
– Нужно... – Ответ прозвучал так же настойчиво и так же сдавленно, только теперь глаза ее были закрыты: она не просто опустила веки, но плотно смежила, сжала их, словно ожидая, нападения.
От желания не осталось и следа.
– Ради бога, Нина! Не нужно... – Он отвернулся, достал из кармана пачку сигарет, потом мягко сказал: – Лучше не нужно... По-моему... По-моему, лучше этого не делать. – Смолоду он наслушался столько всякой болтовни о благопристойности, что теперь испытывал глубокое отвращение к себе. Стесняясь собственной добропорядочности и скрывая ее под внешней развязностью, он протянул Нине пачку.
Нина села, взяла сигарету и собиралась что-то сказать, но вдруг вскинула руки, зажала себе рот и выскочила в коридор.
Он услышал, как хлопнула дверь ванной. За этим последовали другие звуки: ее рвало. Эбби закурил. Он бродил по комнате, стараясь держаться ближе к середине, где потолок был выше. Бедная девочка, бедная девочка! Хорошо, что он не зашел дальше...
... Она вернулась с опухшим и, несмотря на дополнительную порцию косметики, землистым лицом; ее ясные голубые глаза помутнели. Она заставила себя улыбнуться.
– Мне очень жаль. Я вела себя как набитая дура!
– Как ты сейчас? Лучше?
– Конечно. Просто я... – начала Нина, и больше ничего не сказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
Конечно, это рискованно, страшно рискованно. И все же на это нужно пойти. Даже если придется поставить на карту благополучие матери, которая вложила (а лучше уж скажем прямо – инвестировала) все, до последнего пенни, в это предприятие – карьеру Нины в Нью-Хейвене.
Видимо, переспать с Эбби – единственный * выход, и другого нет. Значит, придется на это пойти. И сегодня же. И нечего обращать внимание на остальных. Тем более что Трой – если она пронюхает об этом, – вероятно, будет в восторге.
Нина отхлебнула огненно-горячий кофе, съела яичницу, и живительное тепло разлилось по всему телу, пугая ее и в то же время успокаивая.
– Вам не нравится моя яичница? – спросила Бланш Раффа Блума.
– Яичница отличная, Бланш, – ответил Рафф, – но она чувствует себя одинокой. Ей нужна компания. При-готовлю-ка я салат. – Он отодвинул стул, встал и пошел к холодильнику.
– Но яичница остынет, – возмутилась Бланш.
– А что хорошего в горячей еде? – возразил Рафф. – И кто это придумал, что мы непременно должны обжигать язык? Просто мы еще не открыли всех прелестей холодной пищи. Черт его знает, что за чушь я несу!
– Не знаю, найдется ли у нас что-нибудь для салата, – сказал Эбби.
– Подумаешь! Что есть, то и сунем! – Рафф присел на корточки и начал рыться в холодильнике. – Однажды я видел замечательно красивую бетонную стену: в ней была капелька цемента и масса разноцветных камешков самой причудливой формы.
Нина втихомолку радовалась тому, что он завладел всеобщим вниманием. Он извлек из холодильника остатки латука и цветной капусты, немного творога и банку анчоусов, которую тут же открыл.
– Вы прольете масло! – воскликнула Бланш, когда Рафф с рассеянным видом перевернул жестянку донышком кверху.
– Вот именно, – подтвердил Рафф. Он вывалил все свои находки в стеклянную вазу, добавил соли, перца, прованского масла, уксуса, сахара и горчицы, без всякой меры, просто на глаз. Потом стал пробовать смесь, зачерпывая ее деревянной ложкой и громко причмокивая.
– Славный салат, – объявил он. – Салат на славу!
– У меня даже слюнки потекли, – сказал Эбби, когда Рафф поставил вазу на кухонный стол.
– А ну! – Трой потянулась, схватила листок латука и осторожно лизнула. – Ох, Рафф, это божественно!.
– Дайте же и нам попробовать, – сказал Винс Коул.
– Сейчас, сейчас! – Бланш аккуратно разделила салат между Винсом и всеми остальными.
Одна только Нина почти не дотронулась до своей порции. У нее пропал аппетит.
Было уже около двух часов ночи, когда они покончили с ужином и вышли на воздух. Нина задержалась на крыльце, поджидая Эбби, который пошел наверх за полотенцами.
Она закурила. Напряженно следя глазами за маленьким красно-бурым мотыльком, кружащимся в лучах лампочки, она думала: не пойти ли ей под каким-нибудь предлогом наверх? Вот они с Эбби одни в коттедже, и слышны его шаги наверху, а она никак не может взять себя в руки.
И к тому же этот костюм! Стоишь здесь в коротеньких штанишках и черных чулках и чувствуешь себя шлюхой. Что на нее нашло, когда она придумывала этот наряд? Какой в этом смысл? Положим, смысл был. Очень ясный смысл. Словно она заранее знала, что сегодня вечером между нею и Эбби должно что-то произойти. Сегодня вечером, не позже.
Может быть, подождать? Нет, ни в коем случае. Пусть это будет сейчас, под горячую руку. Скоро, очень скоро начнется экзаменационная лихорадка, потом выпускной акт, и тогда – прости-прощай!..
Она погасила сигарету, вошла в дом и поднялась наверх. Эбби стоял в коридоре перед бельевым шкафом; его высокая худая фигура чуть-чуть сутулилась – потолок был очень низок, – коротко остриженные светлые волосы казались совсем белесыми в тусклом свете лампочки.
– Слушай, Остин, – дрожащим голосом произнесла она заранее приготовленные слова, – намерен ты наконец пригласить меня в свою берлогу?
Она увидела, как он повернулся, пораженный, увидела в профиль очертания его длинного породистого носа с небольшой горбинкой, увидела, как он уставился на нее. И раньше, чем он успел пошевелиться, она подошла, закинула руки ему на шею, принужденно улыбнулась, прижалась к нему всем телом. Но потом, когда губы их встретились, она с трудом подавила мучительный спазм, внезапно сжавший ей горло.
Они молча стояли, обнявшись и чуть-чуть покачиваясь, в низеньком коридорчике; потом перешли в его комнату. Колени у него дрожали.
– Нина... – Они сидели рядышком на краю кровати.
Она не ответила.
– А ты уверена?.. – начал он, как бы прислушиваясь к голосу совести, предостерегавшему его от искушения воспользоваться удобным случаем. – Ты в самом деле?..
– Да. – Голос звучал глухо, где-то у его плеча.
– Нина... – Он склонился над ней, и ощущение ее близости сразу заглушило голос порядочности; казалось, теперь ничто не могло удержать его руку, и она скользила вдоль нежного округлого бедра, смутно белевшего под черным кружевным трико.
Она пошевелилась, и он отодвинулся, чувствуя по тому, как спадает волна возбуждения, что он вполне владеет собой, что он уже не тот робкий, нерешительный Эбби Остин, каким был прежде.
Лунный свет заливал комнату, и в бледных его лучах он вдруг увидел ее лицо. В чертах его было что-то неясное, мимолетное, и все же такое, от чего он мгновенно отшатнулся.
– Нина, Нина, дорогая, не нужно...
– Нужно... – Ответ прозвучал так же настойчиво и так же сдавленно, только теперь глаза ее были закрыты: она не просто опустила веки, но плотно смежила, сжала их, словно ожидая, нападения.
От желания не осталось и следа.
– Ради бога, Нина! Не нужно... – Он отвернулся, достал из кармана пачку сигарет, потом мягко сказал: – Лучше не нужно... По-моему... По-моему, лучше этого не делать. – Смолоду он наслушался столько всякой болтовни о благопристойности, что теперь испытывал глубокое отвращение к себе. Стесняясь собственной добропорядочности и скрывая ее под внешней развязностью, он протянул Нине пачку.
Нина села, взяла сигарету и собиралась что-то сказать, но вдруг вскинула руки, зажала себе рот и выскочила в коридор.
Он услышал, как хлопнула дверь ванной. За этим последовали другие звуки: ее рвало. Эбби закурил. Он бродил по комнате, стараясь держаться ближе к середине, где потолок был выше. Бедная девочка, бедная девочка! Хорошо, что он не зашел дальше...
... Она вернулась с опухшим и, несмотря на дополнительную порцию косметики, землистым лицом; ее ясные голубые глаза помутнели. Она заставила себя улыбнуться.
– Мне очень жаль. Я вела себя как набитая дура!
– Как ты сейчас? Лучше?
– Конечно. Просто я... – начала Нина, и больше ничего не сказала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151