Он вышел на крыльцо, когда от синего "Москвича" шли незнакомые мужчина и женщина.
- Вы председатель? - спросил мужчина. - Здравствуйте.
- Ну, я председатель, - хмуро, но вежливо ответил Иван Опанасович, прикидывая, что за люди и какие от них могут произойти неприятности.
Что будут именно неприятности, Иван Опанасович не сомневался. За все время его работы председателем, кто бы ни приезжал - из района, из области, - обязательно начинались попреки в недоработках, упущениях, послаблениях и прочих недостатках деятельности Ивана Опанасовича.
- Паспорта со мной нет, но вот мое служебное удостоверение, - сказал мужчина, протягивая коричневую книжечку.
"Сорокин Юрий Петрович, механик цеха № 4", - прочел про себя Иван Опанасович. Кроме фотографии, печати и каких-то непонятных значков вроде звездочек, на удостоверении ничего не было. По бокам треугольной печати стояла надпись: "Завод почт, ящик №..."
- Так в чем дело? - возвращая пропуск, спросил Иван Опанасович.
От души у него отлегло: ни завод, ни почтовый ящик его не касались. Стало быть, ничего требовать люди эти не имеют права; будут о чем-нибудь просить, а когда просят, отбояриться легче, чем когда требуют...
- Вы, наверное, знаете, кто в селе пасет скот. Коров, я имею в виду...
- А на шо то вам? - снова насторожился Иван Опанасович.
- Видите ли, мы проезжали по шоссе, решили выкупаться, подъехали к Соколу, там, где гречка растет. Это ведь ваша территория? Пока купались, из машины украли сумку, вот женину. - Жена Сорокина кивнула. - Ну, сумка так себе...
- Как это "так себе"? - сердито сказала жена. - И там же были вещи!
- Вещи - ерунда. Там важные документы... Ну вот. Вокруг не было ни души. Только пастух-подросток с коровами. Кроме него, никто не мог взять.
Дело оказывалось совсем пустяковым. Сумку украли? Не надо было оставлять... Ездят, морочат голову всякой ерундой. Иван Опанасович окончательно успокоился и даже стал менее хмурым.
- Пастухов у нас трое. Ну, двое туда не гоняют, по сю сторону пасут. На левый берег только Бабиченков сын гоняет" Он тут недалеко живет. Вон в том конце крайняя хата.
- Может, вы поможете? - теребя дрожащими руками косынку, сказала Сорокина. - Поговорить просто с ним. Может, он и так отдаст... Зачем ему это?
- Некогда мне, - сказал Иван Опанасович. Он еще раз посмотрел на дрожащие руки Сорокиной и кивнул. - Ладно, пошли.
- Понимаете? - стараясь не отстать от него, говорила Сорокина и поминутно заглядывала ему в лицо. - В конце концов, сумка и вещи не такие уж дорогие. Жалко, конечно. Но принципиально! Как это так? А самое главное - там у меня лежали квитанции в записной книжке... Понимаете? Подошла очередь получать машину - а денег таких нет. А мы пять лет в очереди - не отказываться же! Влезли в долги - не хватило. Тогда мы все зимние вещи заложили в ломбарде... Вы понимаете, что будет, если квитанции пропадут?!
Иван Опанасович молчал, и в молчании этом явно ощущалось отчуждение и неодобрение. Несерьезные люди какие-то. Нет денег - нечего машины покупать. По одежке надо тянуть ножки... А если вещи заложили, за каким чертом таскать эти квитанции с собой? Что они, дома не могли лежать? Он даже хотел это сказать, но посмотрел на расстроенное лицо маленькой женщины и промолчал.
Иван Опанасович постучал клямкой - в хате никто не отзывался, он толкнул дверь. От печи повернулась к ним хозяйка - еще не старая женщина с преждевременно увядшим лицом. Хозяин, маленький, заросший седеющей щетиной, сидел на табуретке и обматывал ногу портянкой.
- Здравствуйте, - сказал Иван Опанасович, - вот до вас люди пришли.
- Здравствуйте, - торопливо ответила хозяйка.
Хозяин молча продолжал обуваться.
- Такое, понимаешь, дело, Бабиченко. Вот у них вещички пропали, украли, что ли. И подозрение на твоего сынка.
Хозяйка всплеснула руками, тихонько ахнула. Бабиченко исподлобья глянул на нее, на пришедших, натянул сапог и начал обматывать портянкой вторую ногу.
- Так что ты давай разберись в этом деле, - сказал Иван Опанасович. Как следует. А я пошел, некогда мне.
Сорокины вышли из хаты вслед за ним.
- Вы не сомневайтесь, - сказал председатель. - Он разберется, хозяин строгий.
Хозяин вышел через несколько минут. Вслед за ним появилась жена, но не подошла ближе, а так и осталась в дверях. Бабиченко выслушал Сорокиных, не поднимая головы. Под щетиной его вздулись злые бугры желваков.
- Он скоро придет. Я спрошу, - глухо сказал он. - Такого за ним не замечалось. Ну, если...
В голосе его прозвучала такая жестокая угроза, что жена снова тихонько охнула и прижала руку к горлу.
- Цыц! - ощерился на нее Бабиченко. - Я тебе пожалею!..
Хозяйка скрылась в хате.
- Погуляйте, - сказал Бабиченко, не глядя на них. - Он скоро коров пригонит. Идите в хату, як хочете...
- Нет, зачем же? Мы здесь подождем, - поспешно сказала Сорокина.
Бабиченко пошел к поленнице, начал рубить дрова и бросил. Взял грабли с вывалившимися зубьями, принялся чинить и тоже оставил. Потом зачем-то вынес из сеней и повесил на плетень старые сыромятные вожжи.
- Он ужасно переживает, - тихонько сказала Сорокина мужу. - Все из рук валится...
Сорокин неприязненно покосился на нее и промолчал. Он злился на себя и еще больше на жену. Ну черта, в конце концов, в этой сумке? Сумка бросовая, хлорвиниловая. И вещи тоже, в общем, пустяковые. Вот квитанции - да. С ними будут неприятности. Все-таки как-нибудь обошлось бы. Парня, конечно, вздуть следует. Но уж больно дядька этот свиреп. Вон мыкается, места себе не находит. Оно понятно - за сына горько и стыдно. Перед ними, чужими людьми, стыдно, перед соседями. Это ведь не в городе: вышел на другую улицу - и тебя уже никто не знает. Вот он, Сорокин, даже всех соседей в своем подъезде не знает, кто они, что делают, как живут... А здесь всё знают про всех. И, конечно, все село будет знать, что сделал Бабиченков сын. Сорокин попробовал представить себя на месте Бабиченки, и ему стало так нехорошо, что он крякнул и поежился. И ему тоже стало стыдно. Перед Бабиченко, которого он заставил стыдиться, перед его женой, которая заранее умирает от страха за сына, даже перед председателем сельсовета. Хотя тот ничего и не сказал, но во всем его поведении сквозило пренебрежение и к ним, и к тому делу, ради которого к нему пришли...
Бабиченко перестал слоняться по двору, присел на землю возле плетня, где сидел Сорокин, но не слишком близко.
- Закуривайте, - предложил Сорокин.
- Не балуюсь, - ответил Бабиченко и посмотрел туда, откуда должен был появиться Семен с коровами.
- В колхозе работаете? - спросил Сорокин. Ему было неловко сидеть вот так, молча, с человеком, которого он нехотя обидел своим подозрением может быть, и зря? - заставил стыдиться, и он хотел как-то смягчить и его и то жесткое напряжение, которое застыло на лице Бабиченко, но он не знал, с чего начать, и лучше этого вопроса ничего не мог придумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
- Вы председатель? - спросил мужчина. - Здравствуйте.
- Ну, я председатель, - хмуро, но вежливо ответил Иван Опанасович, прикидывая, что за люди и какие от них могут произойти неприятности.
Что будут именно неприятности, Иван Опанасович не сомневался. За все время его работы председателем, кто бы ни приезжал - из района, из области, - обязательно начинались попреки в недоработках, упущениях, послаблениях и прочих недостатках деятельности Ивана Опанасовича.
- Паспорта со мной нет, но вот мое служебное удостоверение, - сказал мужчина, протягивая коричневую книжечку.
"Сорокин Юрий Петрович, механик цеха № 4", - прочел про себя Иван Опанасович. Кроме фотографии, печати и каких-то непонятных значков вроде звездочек, на удостоверении ничего не было. По бокам треугольной печати стояла надпись: "Завод почт, ящик №..."
- Так в чем дело? - возвращая пропуск, спросил Иван Опанасович.
От души у него отлегло: ни завод, ни почтовый ящик его не касались. Стало быть, ничего требовать люди эти не имеют права; будут о чем-нибудь просить, а когда просят, отбояриться легче, чем когда требуют...
- Вы, наверное, знаете, кто в селе пасет скот. Коров, я имею в виду...
- А на шо то вам? - снова насторожился Иван Опанасович.
- Видите ли, мы проезжали по шоссе, решили выкупаться, подъехали к Соколу, там, где гречка растет. Это ведь ваша территория? Пока купались, из машины украли сумку, вот женину. - Жена Сорокина кивнула. - Ну, сумка так себе...
- Как это "так себе"? - сердито сказала жена. - И там же были вещи!
- Вещи - ерунда. Там важные документы... Ну вот. Вокруг не было ни души. Только пастух-подросток с коровами. Кроме него, никто не мог взять.
Дело оказывалось совсем пустяковым. Сумку украли? Не надо было оставлять... Ездят, морочат голову всякой ерундой. Иван Опанасович окончательно успокоился и даже стал менее хмурым.
- Пастухов у нас трое. Ну, двое туда не гоняют, по сю сторону пасут. На левый берег только Бабиченков сын гоняет" Он тут недалеко живет. Вон в том конце крайняя хата.
- Может, вы поможете? - теребя дрожащими руками косынку, сказала Сорокина. - Поговорить просто с ним. Может, он и так отдаст... Зачем ему это?
- Некогда мне, - сказал Иван Опанасович. Он еще раз посмотрел на дрожащие руки Сорокиной и кивнул. - Ладно, пошли.
- Понимаете? - стараясь не отстать от него, говорила Сорокина и поминутно заглядывала ему в лицо. - В конце концов, сумка и вещи не такие уж дорогие. Жалко, конечно. Но принципиально! Как это так? А самое главное - там у меня лежали квитанции в записной книжке... Понимаете? Подошла очередь получать машину - а денег таких нет. А мы пять лет в очереди - не отказываться же! Влезли в долги - не хватило. Тогда мы все зимние вещи заложили в ломбарде... Вы понимаете, что будет, если квитанции пропадут?!
Иван Опанасович молчал, и в молчании этом явно ощущалось отчуждение и неодобрение. Несерьезные люди какие-то. Нет денег - нечего машины покупать. По одежке надо тянуть ножки... А если вещи заложили, за каким чертом таскать эти квитанции с собой? Что они, дома не могли лежать? Он даже хотел это сказать, но посмотрел на расстроенное лицо маленькой женщины и промолчал.
Иван Опанасович постучал клямкой - в хате никто не отзывался, он толкнул дверь. От печи повернулась к ним хозяйка - еще не старая женщина с преждевременно увядшим лицом. Хозяин, маленький, заросший седеющей щетиной, сидел на табуретке и обматывал ногу портянкой.
- Здравствуйте, - сказал Иван Опанасович, - вот до вас люди пришли.
- Здравствуйте, - торопливо ответила хозяйка.
Хозяин молча продолжал обуваться.
- Такое, понимаешь, дело, Бабиченко. Вот у них вещички пропали, украли, что ли. И подозрение на твоего сынка.
Хозяйка всплеснула руками, тихонько ахнула. Бабиченко исподлобья глянул на нее, на пришедших, натянул сапог и начал обматывать портянкой вторую ногу.
- Так что ты давай разберись в этом деле, - сказал Иван Опанасович. Как следует. А я пошел, некогда мне.
Сорокины вышли из хаты вслед за ним.
- Вы не сомневайтесь, - сказал председатель. - Он разберется, хозяин строгий.
Хозяин вышел через несколько минут. Вслед за ним появилась жена, но не подошла ближе, а так и осталась в дверях. Бабиченко выслушал Сорокиных, не поднимая головы. Под щетиной его вздулись злые бугры желваков.
- Он скоро придет. Я спрошу, - глухо сказал он. - Такого за ним не замечалось. Ну, если...
В голосе его прозвучала такая жестокая угроза, что жена снова тихонько охнула и прижала руку к горлу.
- Цыц! - ощерился на нее Бабиченко. - Я тебе пожалею!..
Хозяйка скрылась в хате.
- Погуляйте, - сказал Бабиченко, не глядя на них. - Он скоро коров пригонит. Идите в хату, як хочете...
- Нет, зачем же? Мы здесь подождем, - поспешно сказала Сорокина.
Бабиченко пошел к поленнице, начал рубить дрова и бросил. Взял грабли с вывалившимися зубьями, принялся чинить и тоже оставил. Потом зачем-то вынес из сеней и повесил на плетень старые сыромятные вожжи.
- Он ужасно переживает, - тихонько сказала Сорокина мужу. - Все из рук валится...
Сорокин неприязненно покосился на нее и промолчал. Он злился на себя и еще больше на жену. Ну черта, в конце концов, в этой сумке? Сумка бросовая, хлорвиниловая. И вещи тоже, в общем, пустяковые. Вот квитанции - да. С ними будут неприятности. Все-таки как-нибудь обошлось бы. Парня, конечно, вздуть следует. Но уж больно дядька этот свиреп. Вон мыкается, места себе не находит. Оно понятно - за сына горько и стыдно. Перед ними, чужими людьми, стыдно, перед соседями. Это ведь не в городе: вышел на другую улицу - и тебя уже никто не знает. Вот он, Сорокин, даже всех соседей в своем подъезде не знает, кто они, что делают, как живут... А здесь всё знают про всех. И, конечно, все село будет знать, что сделал Бабиченков сын. Сорокин попробовал представить себя на месте Бабиченки, и ему стало так нехорошо, что он крякнул и поежился. И ему тоже стало стыдно. Перед Бабиченко, которого он заставил стыдиться, перед его женой, которая заранее умирает от страха за сына, даже перед председателем сельсовета. Хотя тот ничего и не сказал, но во всем его поведении сквозило пренебрежение и к ним, и к тому делу, ради которого к нему пришли...
Бабиченко перестал слоняться по двору, присел на землю возле плетня, где сидел Сорокин, но не слишком близко.
- Закуривайте, - предложил Сорокин.
- Не балуюсь, - ответил Бабиченко и посмотрел туда, откуда должен был появиться Семен с коровами.
- В колхозе работаете? - спросил Сорокин. Ему было неловко сидеть вот так, молча, с человеком, которого он нехотя обидел своим подозрением может быть, и зря? - заставил стыдиться, и он хотел как-то смягчить и его и то жесткое напряжение, которое застыло на лице Бабиченко, но он не знал, с чего начать, и лучше этого вопроса ничего не мог придумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49