Но все равно, какой он ни великий, Юка не боялась и каждый раз укоряла его: "Такой большой и сильный - на маленького и слабого! Неужели не стыдно?!" Бронзовый великан не обращал внимания на козявку у своих ног, смотрел в свое неведомое далеко, и рука его так же неподвижно простиралась в пустоте.
От памятника Юка направлялась на набережную и шла вдоль каменного парапета к Адмиралтейству, потом к Зимнему. Она шла и в такт медленным шагам повторяла чеканные строки.
Все это так и было, так и есть, как писал Пушкин: и державное течение, и спящие громады, и узор оград, и надо всем и во всем прозрачный сумрак, блеск безлунный... Это было так прекрасно, что у Юки перехватывало дыхание, сердце замирало и на глазах выступали слезы.
Она очень не любила и сердилась, если в такие минуты к ней обращались. Почему-то взрослые задавали всегда одни и те же очень глупые вопросы:
- Девочка, что ты здесь одна делаешь? Как тебя одну пустили? Почему ты сама с собой разговариваешь?..
Однажды с такими вопросами прицепились к ней две девушки. В это время Юка была Бейдеманом из "Одетых камнем" и, сердито сверкнув глазами, мрачно ответила:
- За двадцать лет заключения в каменном мешке я разучилась говорить и теперь учусь заново...
Одна из девиц глупо хихикнула, вторая испуганно сказала:
- Она же просто псих, ненормальная!
Девицы поспешили прочь. Юка довольно посмеялась и пошла дальше.
Она любила сидеть на гранитной скамейке и смотреть на слитный бег могучих вод к близким просторам моря; за ними пепельно-серый массив Петропавловки пронзал небо золотым лучом - шпилем собора.
Потом она, не торопясь, обходила каменную пустыню Дворцовой площади и мимо Эрмитажа снова выходила к Неве. Подле атлантов у входа в Эрмитаж она проходила поспешно, не глядя. И мимо нимф, что возле Адмиралтейства держат земную и небесную сферы. Ей было их жалко, как жалко было и крылатых львов Банковского мостика. Они все несли и несли, держали и держали ужасные тяжести, взваленные на них. И лица у них были озабоченные и печальные, как у живых людей. И сердце ее сжималось от жалости...
Идти ночью по лесу было очень страшно. Ласковый и добрый, шумно веселый днем, сейчас он замер в угрюмом, угрожающем молчании. Юка знала, что нет ни духов, ни привидений, не верила в леших и русалок, знала, что в этом лесу нет хищных зверей, а люди все спят и она никого не встретит. Но тайна, так хитро и ловко прятавшаяся днем, могла открыться за тем кустом, притаиться в той ложбине или повиснуть над головой в распростертых, как руки, могучих ветвях. Юка останавливалась, прислушиваясь, и снова шла дальше. Наверное, все-таки она ужасная трусиха, если так боялась, старалась идти неслышно и затаивалась при каждом шорохе. Но она шла и не жмурилась от страха. А смотрела и смотрела во все глаза, ведь это могло появиться только на одну секунду и, если прозевать, - исчезнет навсегда...
Нет, этого нельзя объяснить. И лучше не пробовать. Вдруг Антон ничего не поймет и просто посмеется.
- Смотри, - сказала Юка, - вот одеяло. Я сплю в сараюшке на сене. Мама боится, что я простужусь, и затолкала мне в пододеяльник два шерстяных одеяла. Я одно вытащила и принесла. У тебя же ничего нет.
- Да зачем? Не холодно.
- И не рассуждай! Сейчас не холодно, а под утро ого как замерзнешь!..
Бой ткнул Антона в руку свертком.
- Ой! Самое главное: я же вам поесть принесла, вы же оба голодные... Она взяла у Боя сверток и развернула. - Это тебе. А это вот Антону...
Ни Антона, ни Боя не нужно было уговаривать. Несколько минут было слышно только затрудненное дыхание жующего Антона и хруст костей, возле которых лег Бой. Юка смотрела на них сияющими глазами. Она была счастлива.
9
- А если хватятся?
- Никто не хватится, - беззаботно тряхнула головой Юка. - Галка хозяйкина дочка, мы вместе в сараюшке спим, - так спит, хоть стреляй. Ее за ногу можно тащить, не проснется... Мама поздно встает, а папа встает рано, но он же не пойдет проверять - ему и в голову не придет... А я раненько прибегу,
- А еда?
- Подумаешь, сколько тут еды... Ой, как они кусаются, прямо крокодилы какие-то... - Юка нещадно хлопала ладошкой по голым ногам.
- Ты одеялом прикрой.
Юка укутала ноги.
- Страшно было?
- Да ну... - буркнул Антон.
- И правильно - чего бояться!.. Как тут тихо... "Тиха украинская ночь, прозрачно небо, звезды блещут..." Ты стихи любишь?
- Нет, - решительно отрезал Антон.
- Ну и глупо! Иногда стихотворение, оно как живое. Непонятно, почему и как, а читаешь, - и даже сердце щемит...
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой...
Широко открытыми глазами Юка всматривалась в изломы черных теней, призрачного лунного света и раздумчиво повторяла: "Печаль моя светла; печаль моя полна тобою..." Словно отгоняя наваждение певучих строк, она встряхнула головой:
- Дальше там про любовь. Хорошо, но уже не так интересно... А ты кого-нибудь уже любишь?
Антон ошарашено посмотрел на нее. Юка засмеялась.
- Я еще тоже нет. А когда полюблю, наверное, не буду про это говорить. По-моему, про это нельзя говорить. У нас мальчики или девочки иногда друг другу говорят или записки пишут: "Давай будем дружить". Глупо и противно. Как будто об этом можно условиться или сторговаться... Это или получается само, или не получается вовсе. Правда? А когда сначала договариваются противно...
Антон кивнул, хотя эта проблема его не интересовала: он никому не писал записок и не пытался договариваться о дружбе. Некоторые девочки в школе и во дворе ему нравились, то есть иногда ему было приятно на них смотреть, и только. Он не испытывал никакого предубеждения против девочек, они просто были ему неинтересны, и даже разговаривал он с ними редко. Зачем и о чем с ними говорить? А вот с Юкой говорил о чем угодно. Вернее, говорила она, но Антону было не скучно, даже забавно. Она вообще какая-то неожиданная... Может, все ленинградские девчонки такие? Навряд ли. Что у них, порода другая, что ли?.. Смелая. Вот не побоялась одна идти ночью через лес. И что думает, то говорит. Должно быть, никогда не врет. Чтобы врать, глаза нужно другие. Поменьше, что ли. А у нее вроде окна настежь все видно...
- Слушай... - сказал Антон.
Юка не ответила. Свернувшись клубком, она уже спала и время от времени поеживалась: то ли ей было прохладно в легком платье, то ли донимали комары. Антон осторожно прикрыл ее свободным концом одеяла.
Странным образом, ему стало спокойнее. Юка спала, а если бы и не спала, что она - защитник? Но все-таки он был не один и уже не испытывал неприятного чувства заброшенности, ощущения своей малости среди огромных камней, деревьев в лесу, которому он не знал ни конца, ни края. До Ганешей было километра три, до лесничества полтора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49