Мы вернулись в нашу квартиру. И это было теперь так естественно говорить о квартире, что она «наша», а о себе самой, вместо «я», говорить «мы»… Как только мы вошли, телефон стал звонить не переставая. Звонили самые разные люди и по самым разным делам. Одни, чтобы выразить сочувствие. Другие – различные официальные лица Израиля и Соединенных Штатов – чтобы обсудить неотложные политические вопросы, в связи с запланированными в Вашингтоне встречами.
Грэйсон прозвонился между израильским премьером и американским помощником госсекретаря.
– Мэгги, – тепло произнес он, – я никогда не хожу на похороны с тех пор, как умерла моя мать, но я хочу, чтобы ты знала, что я с тобой и, если потребуюсь, весь в твоем распоряжении, днем или ночью. И не беспокойся насчет контракта.
Через некоторое время у нас с Ави разгорелся спор. Впрочем, Ави настаивал, что это никакой не спор, а просто разный взгляд на вещи, – что-то вроде дискуссии. Или, по крайней мере, взаимное недопонимание по причине языкового барьера.
– Кто последний будет отводить свои войска? – спросила я, перемалывая кофе.
– Американцы требуют одностороннего вывода воинских частей из Ливана, – объяснил Ави, доставая чашки и блюдца.
– И что же теперь? – не унималась я.
– Легких решений не предвидится, – сказал он, передавая мне молоко. – А что сказал Даниэль Грэйсон?
– О, он очень мил. Просто хотел, чтобы я знала, что он со мной и что я могу не беспокоиться о контракте.
Ави поставил чашку и, встав из-за стола, подошел ко мне.
– Мэгги, – сказал он с нежностью, – я хочу, чтобы теперь ты была очень осторожна. Из-за ребенка.
– Что ты имеешь в виду?
Он тихонько коснулся моей щеки.
– Тебе тридцать четыре года, а в этом возрасте рожать не так легко, как в двадцать. Я хочу, чтобы ты поберегла себя, пока он не родится, и не появлялась в зонах вооруженных конфликтов.
Спору нет, в моей жизни многое переменилось, но еще не было случая, чтобы моя работа становилась объектом обсуждения. Да еще чтобы я учитывала чье-то мнение.
Я понимала, какого ответа ожидает от меня Ави, но я не была готова дать ему этот ответ. Я лишь взглянула на него и улыбнулась. А он добавил:
– Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось…
Однако он и не ждал, что я быстро капитулирую, понимая, что эта беременность – необычное и новое дело для нас обоих.
– Так вот, – продолжал он прерванный разговор, – американцы не воспринимают всерьез близость Советов, во всяком случае не хотят занимать жесткую позицию.
Я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Он поцеловал меня в шею.
– Ассад никогда не пойдет на переговоры с Израилем.
– Займись со мной любовью, – прошептала я.
– Это не предмет для торговли, – спокойно сказал он.
Израильская позиция в вопросе о компромиссе была до того прозрачна для меня, что я вполне могла бы сама отправиться на переговоры в Вашингтон. Я бы показала себя в этом деле лучше, чем любая шишка из американского правительства.
Ави взял меня за подбородок и заглянул прямо в глаза.
– Я хочу, чтобы ты обещала мне быть осторожной и близко не подходить к зонам вооруженных конфликтов.
– Я тебя понимаю, но не могу этого обещать, – ответила я.
Ави прижал меня к холодильнику, и мои губы почти касались его губ.
– Постарайся как-то к этому приспособиться, привыкнуть, – сказал он. – Я тоже попытаюсь.
– Но как? – спросила я, выскальзывая от него. – Вот ты смог бы перестать заниматься тем, чем занимаешься?
Это был классический пример израильской наступательной тактики: смешать все карты, воспользоваться любым оружием, какое только окажется под рукой, притвориться, что идешь на компромисс, а потом еще и переложить всю вину на противника… Ответ Ави был вполне гладким и предсказуемым.
– Для меня это не работа, – сказал он. – Это вопрос выживания. Постоянная обязанность.
Что бы вы ответили на моем месте мужчине, который исподволь готовит вас к тому, чтобы вы отказались от всего, во что вы верили?
– Я люблю тебя, – ответила я и позволила увлечь себя в спальню.
Ну а в спальне какие дискуссии? Нет возможности сосредоточиться на деталях… Он начал целовать меня, и наша одежда оказалась на полу, а сами мы – в постели на прохладных простынях. И я хорошо помню, как нежен он был. Как осторожно двигался. Я сказала ему:
– Ты так боишься сделать мне больно…
– Я люблю тебя, – ответил он, припадая щекой к моей груди, – и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. – И потом еще добавил:
– Я буду всегда любить тебя.
На этом дискуссия закончилась. Никаких обещаний дано не было. За исключением самого расплывчатого – вечно принадлежать моему Ави. В конце концов, то, что он чувствовал, было так естественно, и если бы я была более благоразумной, то могла бы облегчить жизнь нам обоим. Но мы впервые в своей жизни ждали ребенка, и одному из нас приходилось уступать другому. Кончилось тем, что я просто расплакалась, а почему – и сама не понимала. Может быть, я просто подумала о родительнице. Ави осушил губами мои слезы и запретил мне вообще разговаривать, поскольку все равно невозможно было сосредоточиться – ни на деталях, ни на общих вопросах, – он снова и снова целовал меня, а потом мы занимались любовью, как в последний раз – бурно и страстно.
– Я люблю тебя, – прошептала я, переводя дыхание.
– Обещай мне, – попросил он, целуя меня. Но я все еще не была к этому готова.
Новый, 1983 год мы встречали в маленьком ресторане на Бликер-стрит. Мы оба были в джинсах, толстых свитерах, лыжных куртках и теплых сапогах. На улице было мрачно и холодно. Ави вполне вписался в бесшабашную атмосферу Гринвич Вилледж. Только перед тем, как заказать вино, полез в карман и достал специальную памятку, в которой на еврейском подробно объяснялось, какой сорт вина урожая какого года наиболее удачен. Меня это нисколько не беспокоило, но я с удивлением наблюдала, как, покусывая нижнюю губу, он дотошно изучает эту свою шпаргалку.
– Наверное, мне не следовало этого делать? – пробормотал он, поднимая на меня глаза. – Здесь это кажется смешным, да?
А мне просто хотелось обнять его, потому что он казался мне таким беспомощным, таким неуверенным в житейских делах. Пламя свечи на нашем столе слегка колебалось, и на его симпатичном лице дрожали тени.
– Всегда делай то, что считаешь нужным, – сказала я и, помолчав, добавила:
– Даже если хочешь взять с меня слово не появляться в зонах вооруженных конфликтов. – Я улыбнулась. – Ты был совершенно прав, а я поступила глупо, все усложняя. Для меня нет ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
У него на глазах появились слезы, и он не мог вымолвить ни слова. Вместо этого он снова занялся карточкой вин и, когда подошел официант, заказал вино с таким чудным названием, какого я в жизни не слыхала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109