– Я этого и не ждала, – сказала я, подтягивая колени к подбородку.
– То есть я хочу сказать, что ты мне нравишься, Мэгги… Но у меня работа. На мне мать…
Если бы он сформулировал это как-то иначе – может быть, я не так остро почувствовала боль от моей потери. Если бы он сказал что-нибудь вроде: «Я обожаю тебя, дорогая, но мне нужно, чтобы женщина, которая находится рядом, целиком посвятила себя моей карьере. Такой женщиной может быть только мать».
После неловкого молчания я первая пошевелилась и, поднявшись с постели, в которую он уже никогда не ляжет вместе со мной, направилась в ванную. Я приняла душ, оделась. Кофейное пятно на моем нежно-кремовом вязаном платье было очень заметно.
Брайн уже собрался и был готов отвезти меня домой. Я приблизилась к нему и, нежно обняв, прошептала последнее прости, потому что все было кончено.
Двадцать минут спустя он остановил машину в обычном месте – в пяти кварталах от моего дома. Мы по-прежнему неловко молчали, как будто между нами встал весь мир. И снова я первая пошевелилась, и это действительно был конец наших отношений. Выбираясь из машины, я очень тихо проговорила:
– Я тебя люблю…
Я должна была это сказать, потому что действительно это чувствовала и не хотела обманывать себя.
Громкий голос Эрика Орнстайна слышался еще в парадном. Но, как только я вошла в квартиру, он превратился в шепот. Я бросила сумку на пол прямо в прихожей и взглянула на столик для почты, нет ли писем. Только потом я вошла в гостиную. Эрик сидел на лимонно-желтом диванчике рядышком со своей мамочкой, а Орнстайн-старший шагал взад и вперед по комнате, сцепив руки за спиной.
– Всем привет! – сказала я, усаживаясь в кресло обитое белым плюшем.
Орнстайн-старший перестал шагать, а свекровь уставилась на меня с выражением предельного отвращения. Вздохнув, она схватилась за сердце. Эрик закинул ногу на ногу и выжидающе взглянул на отца.
– И тебе привет, Мэгги, – сказал тот, широко улыбаясь.
Внешность свекра всегда производила на меня гораздо меньшее впечатление, чем его грязная сущность, – хотя лицо его было каким-то непропорциональным, глаза посажены чрезвычайно близко друг к другу, огромный нос, толстые, мясистые губы и скошенный подбородок, – вот физиономия. Взглянув в этот момент на свекра, я увидела характерную его улыбочку, которая означала одно – змея была готова ужалить.
Орнстайн-старший, в свое время продавший процветавший мануфактурный бизнес, чтобы купить у своего приятеля-банкрота брокерскую контору на Уолл-стрит, однажды заявил:
– Что мануфактура, что недвижимость – конец один.
Между тем основным его занятием было – с улыбочкой облапошивать простаков.
– Что случилось? – поинтересовалась я, заметив между прочим, что наш маленький черно-белый телевизор переместился с кухни на стеклянный журнальный столик около кушетки.
Свекровь скрестила полные руки на груди – жест, которым в доме истововерующих людей обычно начинается процедура молитвы. Она и начала нечто подобное – принялась раскачиваться, словно китайский болванчик, туда-сюда, а Орнстайн-старший сел в другое белое плюшевое кресло и стал тереть толстыми пальцами виски. Эрик громко хмыкнул.
– Заткнись, – проворчал Орнстайн-старший. Все указывало на то, что дело было худо.
– Что же случилось? – повторила я, оглядываясь вокруг.
– Похоже, у нас небольшая проблема, – сказал свекор. Его толстая верхняя губа подрагивала, обнажая крупные передние зубы.
– Эрик? – обратилась я к мужу.
Но он лишь снова замычал что-то нечленораздельное.
– Я уже сказал, чтобы ты заткнулся, – рявкнул на него отец.
Свекровь похлопала сына по колену. У нее на пальце засверкал огромный бриллиант в шесть каратов, не меньше.
– Мы видели тебя сегодня вечером по телевизору, – сказал свекор и снова улыбнулся.
Можно было подумать, что семейство Орнстайнов собралось в моей гостиной, чтобы посмотреть телевизор и, обсудив увиденное, оказалось недовольно моим отважным поведением в ситуации с заложниками.
– Ну и как вам показался этот репортаж? Орнстайн-старший потер ладони и его перстни – один с сапфиром, а другой с ониксом и бриллиантом – заклацали друг о друга. Он печально покачал головой. Когда он заговорил, на его нижней губе заблестела тягучая слюна.
– Ох, Мэгги, Мэгги…
– Послушайте, – сказала я, – может, все-таки кто-нибудь объяснит мне, что произошло?
Свекровь принялась теребить цепочку с тяжелым кулоном, который болтался под ее тройным подбородком.
– А где это ты посадила пятно на такое миленькое платье? – мрачно поинтересовался свекор.
– Гектор Родригес опрокинул на меня кофе, когда я была у него в квартире, – ответила я, совершенно сбитая с толку.
– Ага, – вздохнул свекор, – чудеса телевидения!
– В каком смысле? – пробормотала я.
– На телевизионном экране не видно никаких пятен, – многозначительно улыбнулся он.
– Просто мой режиссер посоветовал мне перевернуть юбку задом наперед, чтобы этого пятна не было видно…
Можно подумать, цены на моющие средства подскочили до небес.
– Ну а потом, значит, – сказал свекор тоном Мэйсона Перри, – ты задержалась на Маспете, чтобы еще раз перевернуть юбку, прежде чем отправиться домой.
Эрик начал так тоскливо подвывать, что Орнстайн-старший не выдержал и через всю комнату запустил в него подушкой.
– В последний раз говорю, чтобы ты заткнулся, придурок, – заорал он.
Все вдруг совершенно прояснилось, но изменить уже ничего было нельзя – слишком поздно. Что сделано, то сделано. Первой моей мыслью было – как отреагирует моя родительница, когда узнает, что семейство Орнстайнов наняло частного детектива, который аккуратно проследил за ее дочуркой и накрыл се в кирпичном домике семейства Флагерти, где она переодевала свою юбку с кофейным пятном.
– Интересно, что скажет твоя милая мамочка, когда узнает, что се дочка сделалась шлюхой? – сказала свекровь, прочитав мои мысли.
Орнстайн-старший поднялся и с внушительностью царя Соломона проговорил, обращаясь к жене:
– Что ты, дорогая, разве таким тоном разговаривают с родственниками?
Мои щеки запылали, ладони сделались влажными, и я, опустив глаза, принялась разглядывать причудливый рисунок на нашем бухарском ковре.
– Вы за мной следили, – повторяла я снова и снова. – Вы за мной следили…
– Мэгги, Мэгги, – с чувством произнес свекор, – что значит следили? Разве это ты сейчас должна нам сказать?
Тогда я высказалась немного яснее.
– Эрик, как ты мог позволить, чтобы за мной устраивали слежку?
– Это очень печальный день в семье Орнстайнов, – провозгласил свекор. – И именно ты виновата в том, что мы испытываем такую скорбь. Мы любили тебя как дочь, а предательство дочери – это как нож в сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109