– Но ведь и тут ты сама виновата.
Я едва не выхожу из себя, но в последний момент сдерживаюсь и только глубоко вздыхаю.
– И в чем же моя вина?
– Тебе не следовало соваться на ту вечеринку в Валентинов день. У тебя должно было хватить ума, чтобы не заставать его с поличным. Это было просто глупо, Мэгги.
Наконец мое терпение лопнуло.
– Какого черта!.. – взрываюсь я. – Откуда мне было знать, что он… что они…
– Ну знаешь ли, – перебивает меня родительница, – у женщины должен быть нюх на эти дела. Однако ты слишком увлеклась своей игрой.
– Никакой игры не было. Ничего, кроме работы. Я так устала в тот день, что, поверь, меньше всего на свете желала узнать о чем-нибудь подобном…
День пролетел в обычном лихорадочном темпе. В конце рабочего дня я допечатывала на машинке сопроводительный текст к только что отснятому материалу о диких условиях жизни в трущобах Гарлема. Я уже успела переодеться для вечеринки по случаю Валентинова дня и теперь спешила разделаться с работой и бежать. У Ника были свои серьезные причины торопиться: сегодня он отмечал четырнадцатую годовщину своей супружеской жизни. Он притулился около моего письменного стола, прислонившись спиной к стене, и все торопил меня сдать материал в редакцию. Однако я еще не разобралась кое с какими вопросами. Тема, которой был посвящен мой материал, не так-то легко поддавалась изложению. Несмотря на то, что я вот уже два года вела криминальную хронику и успела насмотреться всякого, я все еще не могла привыкнуть к тем трагическим ситуациям, о которых мы рассказывали в наших сюжетах. Что касается того материала, который должен был пойти на Валентинов день, то он был особенно драматичен.
– Могу я назвать имя домовладельца? – обратилась я к Нику, стараясь перекричать стук многих машинок и обычный гомон, стоявшие в отделе новостей.
– Почему нет? Ты ведь проверила – именно он владелец этой крысиной норы, так?
– Так-то оно так, но дело слишком серьезное. Я практически обвиняю его в душегубстве.
Ник посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
– О какой чертовщине ты толкуешь?
Я перестала печатать и, опершись о корпус машинки, сказала:
– Ты ведь даже не просмотрел мой материал.
– Я же тебе доверяю, Мэгги, – ответил он, закуривая. – Неужели там все так ужасно?
По моему лицу он прочел, что именно так оно и есть: хуже не бывает.
– Да в чем там дело?
– Увидишь, – ответила я и снова принялась стучать на машинке.
– А ты пыталась с ним увидеться или созвониться? – спросил Ник, заглядывая в текст из-за моего плеча.
– Да, я звонила ему трижды, но он отказался разговаривать. А когда я приехала к нему в офис со съемочной группой, перед нашим носом захлопнули дверь.
– Прекрасно, – сказал Ник, потирая ладони. – Мы дадим об этом в шестичасовом выпуске.
– Ты еще не знаешь всего, – пробормотала я, но тут как раз зазвонил телефон.
Ник взял трубку.
– Привет, малыш, – нежно сказал он. – Я тебя тоже…
Я перестала печатать и уставилась в пространство. Мне было неловко слышать интимные интонации в голосе Ника, которые были адресованы исключительно его Вивиан.
– Да, конечно… Только вот закончу с последним материалом, – сказал он и дважды чмокнул трубку перед тем, как возвратить ее на рычаг.
Метнув на него иронический взгляд, я достучала последнюю фразу и вытащила листок из машинки.
– Если ты не очень спешишь, – усмехнулась я, шелестя страницами, – может быть, послушаешь, что получается?
– Ради Бога, Мэгги, отпусти меня. Небо не обрушится, если я уделю лишние двадцать секунд своей личной жизни.
– Но как же я могу отдать материал в редакцию, если ты не имеешь о нем никакого представления? Хорошие дела!
Я бросила листки на стол и встала.
– Погоди, Мэгги, – сказал он нетерпеливо, – давай, читай этот чертов текст.
Я пристально посмотрела на него, а потом, прокашлявшись, начала читать.
Шелдон Шварц владеет в Гарлеме доходным домом. Городские власти перечисляют ему приблизительно тысячу двести долларов за каждую семью, которая находится на пособии. За эти деньги находящаяся на пособии Эмма Роллин и ее четверо детей снимают две комнаты на Кейтс авеню. Сантехника там неисправна, электричество подается нерегулярно, нет горячей воды и отопления. На кухне (на экране появляется кухня) потолок местами обваливается, обнажая электропроводку и сильно проржавевшие металлические балки, которые держатся только благодаря подпоркам. Все стены в трещинах, в которых то и дело показываются крысы.
– Одну минуту, – прервал меня Ник. – Это все обычное дерьмо. Что в этом материале такого, что должно потрясти мир?
Он внимательно посмотрел на меня.
– Ты спрашиваешь, благодаря чему он станет сенсацией местных новостей? – переспросила я, выдержав его взгляд.
– Мэгги!
В его голосе зазвучали грозные нотки.
– Ладно, – сказала я примирительно. – Все дело тут в ребенке.
– Хорошо, – устало кивнул он. – Прочти, что там о ребенке?
Несколько часов спустя нашей съемочной группе пришлось срочно возвратиться в квартиру Эммы. Один из ее детей выпал из окна и разбился насмерть. (На экране появляется лежащее на тротуаре тело ребенка.)
– О Господи, – воскликнул Ник и потер глаза, – как это случилось?
– В окне не было стекла.
– Сколько ему было?
– Два годика.
– Прости, Мэгги. У тебя есть версия Шварца?
– Можно прочесть? Это дальше в тексте.
– Давай!
Мы несколько раз пытались созвониться с Шелдоном Шварцем, однако это оказалось невозможным. А когда мы приехали к нему в офис, перед нашим носом захлопнули дверь. (В этот момент кто-то закрывает рукой Объектив видеокамеры.) Немного позже мы снова позвонили в офис, и нам ответили, что Шварц скоро будет и, может быть, скажет нам несколько слов. Он якобы только что звонил в офис из своего автомобиля по радиотелефону.
Ник молчал.
– Ну и что ты об этом думаешь?
– Я думаю, – медленно сказал он, – что затолкал бы ему в глотку этот самый радиотелефон.
Я пожала плечами, взяла его под руку, и мы вместе отправились в редакцию.
– Это какой-то страшный сон, – сказал Ник, качая головой.
Джек Рошанский, редактор, уже поджидал нас. В его функции входило указывать мне, что в материале следует оставить для эфира, а что должно быть отправлено в мусорное ведро. Он восседал на своем начальническом стуле перед главным монитором. У него был огромный живот, слегка подтянутый потертым индейским ремнем с черепаховой пряжкой. Мы несколько минут молчали, пока он щелкал переключателями, перематывая пленку и выставляя нужные параметры. Наконец он был готов записывать мой голос синхронно с соответствующими сценарию эпизодами, которые мелькали на экране.
– Поехали, – сказал он.
Я начала читать текст, каждые несколько секунд поднимая глаза к монитору, чтобы точно соответствовать каждому эпизоду или прерваться, когда Джек сделает мне знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Я едва не выхожу из себя, но в последний момент сдерживаюсь и только глубоко вздыхаю.
– И в чем же моя вина?
– Тебе не следовало соваться на ту вечеринку в Валентинов день. У тебя должно было хватить ума, чтобы не заставать его с поличным. Это было просто глупо, Мэгги.
Наконец мое терпение лопнуло.
– Какого черта!.. – взрываюсь я. – Откуда мне было знать, что он… что они…
– Ну знаешь ли, – перебивает меня родительница, – у женщины должен быть нюх на эти дела. Однако ты слишком увлеклась своей игрой.
– Никакой игры не было. Ничего, кроме работы. Я так устала в тот день, что, поверь, меньше всего на свете желала узнать о чем-нибудь подобном…
День пролетел в обычном лихорадочном темпе. В конце рабочего дня я допечатывала на машинке сопроводительный текст к только что отснятому материалу о диких условиях жизни в трущобах Гарлема. Я уже успела переодеться для вечеринки по случаю Валентинова дня и теперь спешила разделаться с работой и бежать. У Ника были свои серьезные причины торопиться: сегодня он отмечал четырнадцатую годовщину своей супружеской жизни. Он притулился около моего письменного стола, прислонившись спиной к стене, и все торопил меня сдать материал в редакцию. Однако я еще не разобралась кое с какими вопросами. Тема, которой был посвящен мой материал, не так-то легко поддавалась изложению. Несмотря на то, что я вот уже два года вела криминальную хронику и успела насмотреться всякого, я все еще не могла привыкнуть к тем трагическим ситуациям, о которых мы рассказывали в наших сюжетах. Что касается того материала, который должен был пойти на Валентинов день, то он был особенно драматичен.
– Могу я назвать имя домовладельца? – обратилась я к Нику, стараясь перекричать стук многих машинок и обычный гомон, стоявшие в отделе новостей.
– Почему нет? Ты ведь проверила – именно он владелец этой крысиной норы, так?
– Так-то оно так, но дело слишком серьезное. Я практически обвиняю его в душегубстве.
Ник посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
– О какой чертовщине ты толкуешь?
Я перестала печатать и, опершись о корпус машинки, сказала:
– Ты ведь даже не просмотрел мой материал.
– Я же тебе доверяю, Мэгги, – ответил он, закуривая. – Неужели там все так ужасно?
По моему лицу он прочел, что именно так оно и есть: хуже не бывает.
– Да в чем там дело?
– Увидишь, – ответила я и снова принялась стучать на машинке.
– А ты пыталась с ним увидеться или созвониться? – спросил Ник, заглядывая в текст из-за моего плеча.
– Да, я звонила ему трижды, но он отказался разговаривать. А когда я приехала к нему в офис со съемочной группой, перед нашим носом захлопнули дверь.
– Прекрасно, – сказал Ник, потирая ладони. – Мы дадим об этом в шестичасовом выпуске.
– Ты еще не знаешь всего, – пробормотала я, но тут как раз зазвонил телефон.
Ник взял трубку.
– Привет, малыш, – нежно сказал он. – Я тебя тоже…
Я перестала печатать и уставилась в пространство. Мне было неловко слышать интимные интонации в голосе Ника, которые были адресованы исключительно его Вивиан.
– Да, конечно… Только вот закончу с последним материалом, – сказал он и дважды чмокнул трубку перед тем, как возвратить ее на рычаг.
Метнув на него иронический взгляд, я достучала последнюю фразу и вытащила листок из машинки.
– Если ты не очень спешишь, – усмехнулась я, шелестя страницами, – может быть, послушаешь, что получается?
– Ради Бога, Мэгги, отпусти меня. Небо не обрушится, если я уделю лишние двадцать секунд своей личной жизни.
– Но как же я могу отдать материал в редакцию, если ты не имеешь о нем никакого представления? Хорошие дела!
Я бросила листки на стол и встала.
– Погоди, Мэгги, – сказал он нетерпеливо, – давай, читай этот чертов текст.
Я пристально посмотрела на него, а потом, прокашлявшись, начала читать.
Шелдон Шварц владеет в Гарлеме доходным домом. Городские власти перечисляют ему приблизительно тысячу двести долларов за каждую семью, которая находится на пособии. За эти деньги находящаяся на пособии Эмма Роллин и ее четверо детей снимают две комнаты на Кейтс авеню. Сантехника там неисправна, электричество подается нерегулярно, нет горячей воды и отопления. На кухне (на экране появляется кухня) потолок местами обваливается, обнажая электропроводку и сильно проржавевшие металлические балки, которые держатся только благодаря подпоркам. Все стены в трещинах, в которых то и дело показываются крысы.
– Одну минуту, – прервал меня Ник. – Это все обычное дерьмо. Что в этом материале такого, что должно потрясти мир?
Он внимательно посмотрел на меня.
– Ты спрашиваешь, благодаря чему он станет сенсацией местных новостей? – переспросила я, выдержав его взгляд.
– Мэгги!
В его голосе зазвучали грозные нотки.
– Ладно, – сказала я примирительно. – Все дело тут в ребенке.
– Хорошо, – устало кивнул он. – Прочти, что там о ребенке?
Несколько часов спустя нашей съемочной группе пришлось срочно возвратиться в квартиру Эммы. Один из ее детей выпал из окна и разбился насмерть. (На экране появляется лежащее на тротуаре тело ребенка.)
– О Господи, – воскликнул Ник и потер глаза, – как это случилось?
– В окне не было стекла.
– Сколько ему было?
– Два годика.
– Прости, Мэгги. У тебя есть версия Шварца?
– Можно прочесть? Это дальше в тексте.
– Давай!
Мы несколько раз пытались созвониться с Шелдоном Шварцем, однако это оказалось невозможным. А когда мы приехали к нему в офис, перед нашим носом захлопнули дверь. (В этот момент кто-то закрывает рукой Объектив видеокамеры.) Немного позже мы снова позвонили в офис, и нам ответили, что Шварц скоро будет и, может быть, скажет нам несколько слов. Он якобы только что звонил в офис из своего автомобиля по радиотелефону.
Ник молчал.
– Ну и что ты об этом думаешь?
– Я думаю, – медленно сказал он, – что затолкал бы ему в глотку этот самый радиотелефон.
Я пожала плечами, взяла его под руку, и мы вместе отправились в редакцию.
– Это какой-то страшный сон, – сказал Ник, качая головой.
Джек Рошанский, редактор, уже поджидал нас. В его функции входило указывать мне, что в материале следует оставить для эфира, а что должно быть отправлено в мусорное ведро. Он восседал на своем начальническом стуле перед главным монитором. У него был огромный живот, слегка подтянутый потертым индейским ремнем с черепаховой пряжкой. Мы несколько минут молчали, пока он щелкал переключателями, перематывая пленку и выставляя нужные параметры. Наконец он был готов записывать мой голос синхронно с соответствующими сценарию эпизодами, которые мелькали на экране.
– Поехали, – сказал он.
Я начала читать текст, каждые несколько секунд поднимая глаза к монитору, чтобы точно соответствовать каждому эпизоду или прерваться, когда Джек сделает мне знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109