Отлично работает!
Кругом засмеялись.
Засмеялся и Критий: сколько дерзости, какие причуды… Сколько безобразий совершает Алкивиад – и ему-то стать первым человеком в Афинах?!
– Почему ты, Сократ, обладая всеми необходимыми для этого знаниями, не хочешь посвятить себя военному делу и политике? – повернулся Критий к философу.
– Если б я занялся этим, милый Критий, то, пожалуй, кое в чем и преуспел бы. Но тогда я был бы один. А я хочу трудиться во имя того, чтобы искусством управлять овладело как можно больше людей – к выгоде Афин. Поэтому я посвятил себя не политике, а вам. Таким путем я умножил самого себя. И я сближаю вас с другими, чтобы вы стали добрыми друзьями… – Видит ли Сократ, с какой ненавистью смотрит Критий на Алкивиада, которому влюбленно улыбается Эвтидем? – Чтоб помогали друг другу жить добродетельно, пользуясь при этом всеми дарами жизни…
А поодаль, под портиком, два эпигона софистов поучают толпу, как легче и быстрее добиться успеха, власти и благосостояния.
– Барыш – всеобщий закон! Барыш – цель гражданина нашего времени! – наперебой кричат они.
– Барыш – это полные горсти серебряных монет, – сказал Сократ, – но что внутри у того, кто ими владеет? Убожество, пустота, ибо подлинное богатство – в образованности, в мудрости, в арете…
Раздался режущий смех. Это подросток, афинский оборванец Анофелес, смеется таким режущим смехом, прислонившись к мраморной колонне. И насмешливо смотрит на Сократа:
– Очень уж ты витаешь в облаках, Сократ! Не видишь, чем дышат люди. Эти двое правы. Людям нужна только щепотка мудрости, как перца, зато – много хитрости, чтоб скорее дорваться до успеха. Что нам добродетель, граждане? Что она нам, скажите на милость? Разве ею насытишься? Наоборот – за добродетель-то и платят голодом, бедностью, а то и собственной головой, ха-ха! Что, премудрый Сократ, разве я не прав?
– Ты прав, Анофелес, – усмехнулся Сократ. – Прав, как и эти софисты.
И Анофелес вскричал:
– Слава мудрому Сократу!
9
Гончар Перфин праздновал рождение пятого ребенка, сына, а так как был он довольно зажиточным человеком и дом имел просторный, то и пригласил друзей на кувшин вина под острые закуски. Приглашен был и отец Ксантиппы Нактер.
Пир получился веселый и шумный, ибо старший сын Перфина неплохо играл на авлосе, чьи звуки к месту и не к месту смешивались с голосами гостей.
Нактер оказался средоточием шуток, сыпавшихся на него со всех сторон.
– Друг, возьми-ка плетку да почеши спинку своей старшенькой!
– С чего бы это? – удивился Нактер. – Не могу пожелать лучшей дочери, чем моя Ксанта!
Перфин – в одном глазу серьезность, в другом смех – сказал:
– Что правда, то правда, в Керамике никто не умеет продавать горшки лучше твоей девчонки!
Сосед же Нактера раздраженно проворчал:
– Хорошо тебе хвалить дочь, Нактер! А мне что делать? Всех покупателей переманивает!
– Не у тебя одного, дружище. – Перфин обвел пальцем сидящих за столом. – У всех у нас отбивает покупателей, хитрюшка! Но коли не возьмешь ты вовремя плеть, Нактер, потеряешь такую знатную торговку. Мы-то, конечно, вздохнем с облегчением!
Гончары засмеялись и, смеясь, продолжали подтрунивать над ?актером.
– А хорошенькая она у тебя, даже Гермес со своей гермы глазки ей делает!
– Сдается мне, дельце-то уже слажено! Уже не будет покрываться пылью наш товар – теперь запылятся твои горшки, Нактер!
Тот все еще считал такие разговоры шуточками, неотделимыми от семейного торжества.
– Чего это вы разорались? Брюхо набили, вина напились, теперь забавляетесь на мой счет, так?
– А коли так – что ж, смейся с нами, и дело с концом!
– Знаю я вас, хитрецы! Небось сказали себе: разыграем Нактера! Всем нам известно, как он умеет злиться! – Говоря так, Нактер уже и впрямь злился. – Только не больно-то расходитесь, голубчики! Ксанта – моя правая рука! Так что не пугайте меня! – Нактер грозно повращал глазами. – И кому это из вас пришла в башку дурацкая мысль, что я ее потеряю? Тебе, Перфин?
– А как отцы теряют дочерей? Ты сам-то не отобрал ли в свое время дочку у другого отца? – И Перфин толкнул Нактера под ребро.
Нактер понятия не имел о том, что творится в сердце дочери. Но он не подал виду и проговорил, будто ему известно все:
– Но-но-но, милый Перфин, что за спешка? Сынок твой уж дождаться не может, когда приведет в дом мою Ксанту? Посоветуй-ка безбородому сосунку потерпеть пару годочков без супружеских ласк…
– Безбородый! Сосунок! – грохнул смехом Перфин.
– А то кто же? Конечно, сосунок! – распалился Нактер.
Его заглушил взрыв хохота:
– Слыхали? Сократ ему – сосунок!
Нактер вытаращил глаза, как собака, у которой застряла в горле рыбья кость.
– Что? Кто? Чего болтаете? Какой Сократ?
– В Афинах, насколько мне известно, есть только один! – давился смехом Перфин. – Я сейчас лопну! Сократ – жених Ксантиппы, а папенька-то ничего не знает!
Слово «жених» побудило Нактера действовать. Он стукнул кулаком по столу и под ржанье гончаров помчался домой.
Еще с порога он заорал:
– Вставайте! Поднимайтесь! Вон из постелей! Да не вы, мелюзга, вы – марш обратно в свой чулан, дрыхните дальше! Жена, вставай! Ксанта, сюда!
Жена села на постели; Ксантиппа, сонная, растрепанная, босая, в измятом пеплосе предстала перед отцом.
Нактер сначала долго ругался, понося всех богов и мерзкий мир – для разбега. Потом громовым голосом осведомился у дочери:
– Ты, негодница, знаешь Сократа?
– А как же. В Афинах все его знают.
– И ты его знаешь, жена? – Он упер руки в боки, чтоб обеспечить себе прочную позицию.
– Конечно, знаю. Часто вижу его на рынке.
– Вот-вот, шляется по рынку, по улицам, словно бродяга, ничего не делает, только языком мелет да за дочкой моей ухлестывает!
Дочь Нактера давно выросла из детских сандалий, когда она не позволяла себе перебивать отца. И теперь она резко прервала его:
– Я думала, отец, ты человек ученый. И значит, не должен употреблять слова, недостойные ни тебя, ни Сократа.
– Какие еще слова?
– Ну ты ведь сказал, что он ничего не делает, только языком мелет.
– А разве это неправда?
– Неправда, отец. Он учит людей, с которыми вступает в разговоры.
Нактер вытаращил глаза:
– Чему же это он их учит?!
– Думать, – кратко ответила Ксантиппа.
Думать! Для Нактера это было слишком сложно.
– Да нешто надо учить думать? Вот дурак-то!
Жена Нактера была далека от сути спора. Она попыталась приблизиться к нему, задав практический вопрос:
– А что у тебя, Ксанта, с этим Сократом?
Ксантиппа почти пропела:
– Я возьму его в мужья!
– Что-о?! Сократ хочет на тебе жениться?! – Мать была поражена.
– А я – выйти за него. Мы уже договорились.
– Без меня?! – вскричал Нактер.
– Сумели и без тебя, отец.
Тучи сгустились в родительской спальне, и грянули громы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144
Кругом засмеялись.
Засмеялся и Критий: сколько дерзости, какие причуды… Сколько безобразий совершает Алкивиад – и ему-то стать первым человеком в Афинах?!
– Почему ты, Сократ, обладая всеми необходимыми для этого знаниями, не хочешь посвятить себя военному делу и политике? – повернулся Критий к философу.
– Если б я занялся этим, милый Критий, то, пожалуй, кое в чем и преуспел бы. Но тогда я был бы один. А я хочу трудиться во имя того, чтобы искусством управлять овладело как можно больше людей – к выгоде Афин. Поэтому я посвятил себя не политике, а вам. Таким путем я умножил самого себя. И я сближаю вас с другими, чтобы вы стали добрыми друзьями… – Видит ли Сократ, с какой ненавистью смотрит Критий на Алкивиада, которому влюбленно улыбается Эвтидем? – Чтоб помогали друг другу жить добродетельно, пользуясь при этом всеми дарами жизни…
А поодаль, под портиком, два эпигона софистов поучают толпу, как легче и быстрее добиться успеха, власти и благосостояния.
– Барыш – всеобщий закон! Барыш – цель гражданина нашего времени! – наперебой кричат они.
– Барыш – это полные горсти серебряных монет, – сказал Сократ, – но что внутри у того, кто ими владеет? Убожество, пустота, ибо подлинное богатство – в образованности, в мудрости, в арете…
Раздался режущий смех. Это подросток, афинский оборванец Анофелес, смеется таким режущим смехом, прислонившись к мраморной колонне. И насмешливо смотрит на Сократа:
– Очень уж ты витаешь в облаках, Сократ! Не видишь, чем дышат люди. Эти двое правы. Людям нужна только щепотка мудрости, как перца, зато – много хитрости, чтоб скорее дорваться до успеха. Что нам добродетель, граждане? Что она нам, скажите на милость? Разве ею насытишься? Наоборот – за добродетель-то и платят голодом, бедностью, а то и собственной головой, ха-ха! Что, премудрый Сократ, разве я не прав?
– Ты прав, Анофелес, – усмехнулся Сократ. – Прав, как и эти софисты.
И Анофелес вскричал:
– Слава мудрому Сократу!
9
Гончар Перфин праздновал рождение пятого ребенка, сына, а так как был он довольно зажиточным человеком и дом имел просторный, то и пригласил друзей на кувшин вина под острые закуски. Приглашен был и отец Ксантиппы Нактер.
Пир получился веселый и шумный, ибо старший сын Перфина неплохо играл на авлосе, чьи звуки к месту и не к месту смешивались с голосами гостей.
Нактер оказался средоточием шуток, сыпавшихся на него со всех сторон.
– Друг, возьми-ка плетку да почеши спинку своей старшенькой!
– С чего бы это? – удивился Нактер. – Не могу пожелать лучшей дочери, чем моя Ксанта!
Перфин – в одном глазу серьезность, в другом смех – сказал:
– Что правда, то правда, в Керамике никто не умеет продавать горшки лучше твоей девчонки!
Сосед же Нактера раздраженно проворчал:
– Хорошо тебе хвалить дочь, Нактер! А мне что делать? Всех покупателей переманивает!
– Не у тебя одного, дружище. – Перфин обвел пальцем сидящих за столом. – У всех у нас отбивает покупателей, хитрюшка! Но коли не возьмешь ты вовремя плеть, Нактер, потеряешь такую знатную торговку. Мы-то, конечно, вздохнем с облегчением!
Гончары засмеялись и, смеясь, продолжали подтрунивать над ?актером.
– А хорошенькая она у тебя, даже Гермес со своей гермы глазки ей делает!
– Сдается мне, дельце-то уже слажено! Уже не будет покрываться пылью наш товар – теперь запылятся твои горшки, Нактер!
Тот все еще считал такие разговоры шуточками, неотделимыми от семейного торжества.
– Чего это вы разорались? Брюхо набили, вина напились, теперь забавляетесь на мой счет, так?
– А коли так – что ж, смейся с нами, и дело с концом!
– Знаю я вас, хитрецы! Небось сказали себе: разыграем Нактера! Всем нам известно, как он умеет злиться! – Говоря так, Нактер уже и впрямь злился. – Только не больно-то расходитесь, голубчики! Ксанта – моя правая рука! Так что не пугайте меня! – Нактер грозно повращал глазами. – И кому это из вас пришла в башку дурацкая мысль, что я ее потеряю? Тебе, Перфин?
– А как отцы теряют дочерей? Ты сам-то не отобрал ли в свое время дочку у другого отца? – И Перфин толкнул Нактера под ребро.
Нактер понятия не имел о том, что творится в сердце дочери. Но он не подал виду и проговорил, будто ему известно все:
– Но-но-но, милый Перфин, что за спешка? Сынок твой уж дождаться не может, когда приведет в дом мою Ксанту? Посоветуй-ка безбородому сосунку потерпеть пару годочков без супружеских ласк…
– Безбородый! Сосунок! – грохнул смехом Перфин.
– А то кто же? Конечно, сосунок! – распалился Нактер.
Его заглушил взрыв хохота:
– Слыхали? Сократ ему – сосунок!
Нактер вытаращил глаза, как собака, у которой застряла в горле рыбья кость.
– Что? Кто? Чего болтаете? Какой Сократ?
– В Афинах, насколько мне известно, есть только один! – давился смехом Перфин. – Я сейчас лопну! Сократ – жених Ксантиппы, а папенька-то ничего не знает!
Слово «жених» побудило Нактера действовать. Он стукнул кулаком по столу и под ржанье гончаров помчался домой.
Еще с порога он заорал:
– Вставайте! Поднимайтесь! Вон из постелей! Да не вы, мелюзга, вы – марш обратно в свой чулан, дрыхните дальше! Жена, вставай! Ксанта, сюда!
Жена села на постели; Ксантиппа, сонная, растрепанная, босая, в измятом пеплосе предстала перед отцом.
Нактер сначала долго ругался, понося всех богов и мерзкий мир – для разбега. Потом громовым голосом осведомился у дочери:
– Ты, негодница, знаешь Сократа?
– А как же. В Афинах все его знают.
– И ты его знаешь, жена? – Он упер руки в боки, чтоб обеспечить себе прочную позицию.
– Конечно, знаю. Часто вижу его на рынке.
– Вот-вот, шляется по рынку, по улицам, словно бродяга, ничего не делает, только языком мелет да за дочкой моей ухлестывает!
Дочь Нактера давно выросла из детских сандалий, когда она не позволяла себе перебивать отца. И теперь она резко прервала его:
– Я думала, отец, ты человек ученый. И значит, не должен употреблять слова, недостойные ни тебя, ни Сократа.
– Какие еще слова?
– Ну ты ведь сказал, что он ничего не делает, только языком мелет.
– А разве это неправда?
– Неправда, отец. Он учит людей, с которыми вступает в разговоры.
Нактер вытаращил глаза:
– Чему же это он их учит?!
– Думать, – кратко ответила Ксантиппа.
Думать! Для Нактера это было слишком сложно.
– Да нешто надо учить думать? Вот дурак-то!
Жена Нактера была далека от сути спора. Она попыталась приблизиться к нему, задав практический вопрос:
– А что у тебя, Ксанта, с этим Сократом?
Ксантиппа почти пропела:
– Я возьму его в мужья!
– Что-о?! Сократ хочет на тебе жениться?! – Мать была поражена.
– А я – выйти за него. Мы уже договорились.
– Без меня?! – вскричал Нактер.
– Сумели и без тебя, отец.
Тучи сгустились в родительской спальне, и грянули громы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144