– Видишь ли, девочка, этот каменный дворец – не виноградник в Гуди, не наш дворик, не агора… Солнца мне тут не хватает.
– Вот отчего слезинка…
– О! Моя кифара! Ты, как всегда, угадала мое желание, хоть и невысказанное… – Он провел пальцами по струнам.
Мирто подала ему узелок.
– А, нож? – Он посмотрел на нее. – Не боишься больше за меня?
– Нет. Я прихожу каждый день – ты не доставишь мне такого горя: не дождаться меня.
– Ты права. Мне снилось сейчас, будто Ксенофонт вернулся в Афины, и вдруг я почувствовал, что уже не сплю и со мной – ты.
– Так ты знал, что я тут? И слышал, что я шептала?
– Слышал.
Мирто прикрыла глаза руками.
– Не сердись; то, что ты прошептала, сделало меня счастливым. – Он отвел ее руки и прижался к ним лицом. – С тобой ко мне входит все самое прекрасное и чистое, что есть в Афинах. – Мирто погладила его. – Я в выгодном положении, – усмехнулся Сократ. – Тот, с кем обошлись несправедливо, внушает к себе больше участия, чем тот, кто живет спокойно.
Мирто сказала с волнением:
– Афиняне раскаиваются в том, что сделали. Но ведь этого мало – раскаиваться! Они не должны были позволить отнять тебя у них…
– Ах, Мирто, – весело возразил он, – мы с Афинами уж навсегда останемся связанными воедино, что бы ни сталось с ними или со мной. Я отдал себя им без остатка и в последние дни моей жизни получаю от афинян больше любви, чем мог бы я, один, отдать им. Пожелай мне легкого сердца, Мирто.
Но она оставалась серьезной.
– Ты все так разговариваешь со мной, чтобы твоя смерть не казалась мне ужасной. Но я хочу, чтоб она казалась ужасной тебе и твоим друзьям! Я хочу, чтоб ты защищался от нее и чтоб тебя от нее защищали они!
– Не беспокойся, девочка. Они уже делают это. Антисфен подал в суд на Мелета, Ликона и Анита. Их будут судить.
Мирто вспомнила, как взывала Ксантиппа к Эринниям.
– Будем ли мы снова счастливы?
– Почему же не надеяться? – улыбнулся Сократ. – Человеку скорее надлежит надеяться, чем отчаиваться.
Снаружи послышались гулкие шаги. Мирто вздрогнула, засобиралась уходить.
– Хайре, мой дорогой!
И до самой тяжелой, железом окованной двери она пятилась – чтоб до последней секунды улыбаться Сократу.
5
Священная триера, просмоленная дочерна, раскрашенная красным суриком, приближалась к Делосу. Подгонял ее попутный ветер, надувая паруса, и гребцы – размеренными взмахами длинных весел в три ряда с каждого борта.
Установился быт Сократа. Его знаменитая «мыслильня» перекочевала в тюремную камеру, где стало так же оживленно, как некогда во дворике между мраморных глыб. Друзья и ученики приносили ему все лучшее, что могли, и он, как прежде, беседовал с ними. Каждый день приходила Мирто. Афиняне, являвшиеся хотя бы постоять у темницы Сократа, слышали мягкие аккорды кифары, доносившиеся через высоко прорубленное отверстие в скале. Некоторые при этом плакали.
Однажды тюремщик ввел к нему молодую женщину, чье лицо было закрыто лазурным шелком. Женщина сняла покрывало, опустилась на колени и хотела поцеловать руку Сократу. Он поднял ее:
– Тимандра!
– Ты меня помнишь, Сократ?
– Прекрасна была ты в ту ночь на террасе материнского дома, когда влюбился в тебя Алкивиад, – и так же прекрасна ты теперь. Как славно, что ты пришла. Но почему не пришла с тобой твоя мать? Ну, ну, что ты, дорогая?
– Тебе – всегда правду, я знаю. – Тимандра опустила глаза. – Моя мать уже не прекрасна. Не хочет, чтобы ты ее видел.
– До чего неразумны вы, женщины, воображая, будто мужчинам нравится в вас только наружность. Феодата обладала и той красотой, которую годы не портят, но делают еще совершеннее.
– Благодарю тебя за мать. Она по-прежнему любит тебя и почитает.
Сократ смешал с водой вино, дар Критона, налил Тимандре и себе.
Она заговорила о суде.
– Будто ты развращал молодежь! И первым из якобы развращенных тобой обвинители называли Алкивиада, что особой тяжестью легло на чашу весов. – Тимандра вспыхнула негодованием, крепко сжала руку Сократа своей изящной рукой. – А знаешь ли ты, что было там, у Геллеспонта?!
Аромат ее благовоний заполнил камеру. Сократ растроганно смотрел в прекрасное, измученное лицо. Бледность его подчеркивала чернота волос, стянутых серебряной диадемой.
Тимандра поведала Сократу, как мчался Алкивиад на коне, ночью, в бурю, к флотоводцам Афин, столь неудачно выбравшим якорную стоянку.
– Он звал, заклинал, молил… А они даже на борт его не пустили, отогнали как собаку! Он хотел спасти флот родных Афин – и он бы сделал это! – Рыдание вырвалось у нее. – Если б его послушали, не было бы ни Эгос-Потамов, ни тех ужасов, что последовали за ним!
– Я рад услышать это – и верю тебе.
Тимандра подняла к нему умоляющий взор.
– Прости мертвому… Он был несчастный человек, гонимый страстями и врагами, но благородный! Он так часто говорил мне: только благодаря тебе в нем в конце концов всегда одерживала верх любовь к родине…
– Я давно простил его, Тимандра.
Она встала, обняла Сократа.
– Твоих обвинителей предали суду. Я отправлюсь к архонту басилевсу и под великой клятвой выскажу все, что рассказала тебе об Алкивиаде. Нельзя, чтобы ты был казнен несправедливо.
– Сделай так, Тимандра. Будет очень хорошо – сохранить в памяти людей и самые светлые стороны Алкивиада.
Тимандра изумленно воззрилась на него:
– Сократ! Ты больше думаешь о мертвом Алкивиаде, чем о себе?!
Афинская триера бросила якорь в Делосском порту, на рейде которого стояло уже множество кораблей со всей Эллады. Сошли на берег храмовые жрецы, самые красивые девушки и юноши и старцы, избранные участвовать в торжествах. Собрались здесь музыканты – они будут состязаться в искусстве игры на кифарах, лирах и авлосах, певцы и поэты. Последние явились отдать на суд публики свои оды и пэаны. И – целые толпы флейтистов, танцоров, чья искусность придаст особую праздничность Аполлоновым торжествам.
Перед Судом Пятисот, выбранных по жребию присяжных предстали поэт Мелет и оратор Ликон. Недавние обвинители теперь сами выступили в роли обвиняемых.
Анит на суд не явился. Бежал за море. Его судили заочно.
Главный обвинитель – высокий, стройный мужчина с лицом аскета, в глазах – лед непримиримости: Антисфен.
Делосские торжества начались с процессии к священной роще Аполлона. По древнему обычаю, богу принесли кровавую жертву. Голову жреца, совершающего обряд, одетого во все белое, увенчивал венок с пестрыми лентами. Подвели к алтарю жертвенную телку с позолоченными рогами, тоже украшенную лентами. Жрецы осыпали ей голову и шею молотым ячменем, состригли с головы клочок шерсти и бросили в огонь.
Смолк хор, славивший Аполлона и взывавший к нему. Толпа, храня молчание, смотрела, как жрец вонзил в горло телки длинный нож, как, пенясь, потекла кровь по плитам алтаря, как собирали ее в священные сосуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144