Антисфен стоял на краю возвышения и говорил со страстью и гневом:
– Кто же он, этот Анит, которого вы судите, мужи афинские? Вы не забыли, конечно, что его уже привлекали к суду за то, что по его вине, когда он был стратегом, афиняне проиграли битву под Пилосом? Он был судим – ему грозила смертная казнь, – но не осужден! Анит избежал правосудия, подкупил присяжных! Не подкупил ли он некоторых из них и в деле Сократа – однако не для того, чтобы спасти его от неправого суда, но, напротив, чтобы неправый суд свершился! Разве не слышали многие из вас, как Мелет, напившись пьян, кричал по городу, что Анит не заплатил ему обещанного за обвинение Сократа? Сократ на суде не защищался: он не нуждался в защите. Он обвинял – и знал почему! Ибо Анит устроил суд над Сократом не в интересах Афин, не в интересах всего народа и неимущих – но исключительно в своих собственных интересах. Скажите сами – мог ли он спать спокойно, имея два лица? Ибо не у Сократа два лица – у Анита! Одно, сладкое, обращенное к народу, и другое, которое тоже сладко улыбалось софистам, врагам народа! Вспомните, кого он выбрал на роль обвинителей Сократа! Софиста Ликона! Или, быть может, призывы софистов к хаосу, к произволу, даже к анархии – в интересах Афин?
Антисфен стоял у края возвышения и говорил со страстью и гневом…
На алтаре Аполлона сжигали окорока, обложенные салом и окропленные вином, разбавленным водой. Желтый дым, едкий смрад горелого мяса смешивались с ароматами аравийских благовоний в курильницах, и ветерок относил их к толпе, к лазурно сверкающему небосводу, чистому, как детское око.
Повернувшись лицом к востоку, люди воздевали руки к небу, моля Аполлона Провидца, хранителя жизни и порядка, да бдит он всегда над Элладой!
Зазвучали песнопения, танцоры начали свои танцы, и звуки флейт сопровождали их.
6
Друзья Сократа с большим трудом пробились через толпу, окружившую тюрьму. Камера была завалена дарами афинян: зелеными ветвями, цветами, вином, сладостями…
Критон, самый старый из друзей, разрешил Аполлодору – самому младшему – поведать Сократу о том, чем кончился суд.
Аполлодор опустился на колени и, обняв ноги учителя, возвестил:
– Мелет приговорен к смерти, Ликон и Анит – к изгнанию. Но Анит, в страхе перед судом, бежал из Афин. Ты получил отличное удовлетворение, мой дорогой! Когда корабль вернется с Делоса, умрешь не ты, а Мелет.
Сократ остался серьезным. Удовлетворение, данное ему этим решением суда, радовало, но он размышлял над тем, какая связь между трагедией Афин, в которую они были ввергнуты после Эгос-Потамов, и обоими трагическими приговорами – ему и Мелету.
– Сижу здесь посреди роз, словно невеста. Только жениха-то нету… Ну, свадебные гости, принимайтесь за дело. Отведайте, какое из вин, что подарили мне люди, лучшее, – и выпьем вместе.
Они ждали, что Сократ обсудит с ними возможность своего освобождения, но он сказал:
– Вы часто слышите – я всем советую удовлетворения ради соблюдать мою излюбленную софросине. Но теперь я хочу завещать вам свою страстность. Не пугайтесь – я знаю, что говорю. Не смотрите на то, что Платон хмурится. Я завещаю вам свою страстность: будьте страстны, вскрывая причины несчастий людей, будьте страстны, стремясь совершенствовать человека. Будьте такими – учите людей не хитрости, но мудрости, ибо она родная сестра добродетели.
– Я уже не хмурюсь, дорогой, – вставил Платон.
– У тебя мягкий нрав, – усмехнулся Сократ. – Ты благородный юноша, Платон. Но хоть и прояснил ты свое лицо, чтоб не огорчать меня, все равно я кажусь тебе слишком ершистым. Меня не проведешь.
Платон хотел было возразить, но Сократ опередил его:
– Сейчас я докажу тебе, до чего я ершист. Антисфен подвигнул суд покарать людей, унизивших меня, а поблагодарю я его довольно странным образом. Вижу, дыры в его плаще сегодня заметнее прежнего, – наверное, он хочет всем показать, что следует мне в презрении к роскоши. Антисфен, Антисфен, прости моим глазам, но они видят: из дыр твоего плаща выглядывает тщеславие!
Платон покраснел. Такой благодарности Антисфену он не ожидал. Но сам Антисфен засмеялся:
– Твоя язвительность, Сократ, не оскорбляет – она поднимает дух!
– Спасибо, Антисфен, – сказал Сократ. – Но смотрите, как меня задаривают! – продолжал он, показывая на подношения афинян. – Чем я приобрел стольких друзей, угадайте! Не думаете же вы, что скромностью моих потребностей! Напротив: неистовством и упорством, с какими я ежедневно добиваюсь своего. Ну, которое вино вы выбрали? Это? – Он пригубил. – Хороший выбор. Ароматное, сладковатое, оно дарит блаженство, как поцелуй любимой.
Стали пить вино, передавая друг другу кружку и глиняные чарки.
Сократ еще отхлебнул, причмокнул, улыбнулся:
– Нет, нет – смело берите мое неистовство, исследуя внутренний мир человека, разоблачая его заблуждения, отыскивая средства исправить его. Не проглупите! Воспитывайте каждого, кто попадет к вам в руки, – пускай умеет жить…
Он протянул ладони к сидящим вокруг него.
– Уметь жить – великое искусство, друзья: первым долгом разобраться в самом себе, затем в тех, кто тебя окружает, а там уж и схлестнуться с противниками – и при этом никогда не утрачивать доброго настроения. Демокритова эвфимия, дорогие мои, – одна из основ искусства жить.
– Но это и самое трудное, – заметил Платон.
– Да, это самое трудное. Софисты ныне обучают различным знаниям, но превыше всего у них поставлено обучение хитрости. Они имеют временный успех – вы же, друзья мои, должны стать учителями жизни, и ваш успех станет ценностью непреходящей.
– Я – каменотес, каким был и ты, Сократ, – взволнованно заговорил Аполлодор. – Должен ли я бросить ремесло? А я как раз начал ваять тебя, Сократ, и работа меня радует…
– На этот вопрос, мой милый, никто не сможет ответить, кроме тебя самого, а уж твой учитель – тем менее. Познай сам себя, гласит изречение Дельфийского оракула; вглядись, для какого из этих двух трудов горит в тебе пламя выше. Случается, оно горит одинаково высоко и для того, и для другого. Но редко рождается настолько одаренный человек, чтобы не обделить одно ради другого.
Платон медленно произнес:
– Что касается меня – я решил. Оставлю стихосложение, отдамся философии. А не найду достаточно покоя и безопасности в Афинах – обоснуюсь где-нибудь в другом месте; но эту свою любовь никогда не покину.
Сократ взял веточку лавра, растер в пальцах листок, вдохнул горьковатый запах.
Недолго помолчав, заговорил снова – скорее как бы шутя, чем прощаясь всерьез:
– Завещаю вам, друзья, и мое повивальное искусство. Вы хорошо знаете, в чем оно состоит. И тут уж лучше перестараться, чем остановиться на полпути!
– Это я тебе обещаю, – с жаром отозвался Антисфен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144