Он расстегнул рюкзак, развязал бечевку и засунул руку
внутрь. В глубоком сне Фрэнни что-то пробормотала, потом пошевелилась, и
Гарольд задержал дыхание. Он нашел то, что искал, на самом дне, под тремя
чистыми кофточками и карманным дорожным атласом. Вот она, тетрадь на
металлической спирали. Он вытащил ее, открыл на первой странице и осветил
фонариком плотный, но удивительно ясный почерк Фрэнни.
"6 июля 1990 - После долгих уговоров мистер Бэйтмен согласился ехать
с нами..."
Гарольд закрыл тетрадь и пополз с ней обратно к своему спальному
мешку. Он снова чувствовал себя тем маленьким мальчиком, которым он был
когда-то, мальчиком, у которого было мало друзей и много врагов,
мальчиком, на которого родители почти не обращали внимания, мальчиком,
который для утешения обратился к книгам, мальчиком, который мстил своим
обидчикам, не пригласившим его играть в футбол или назначившим его
школьным дежурным, становясь Джоном Сильвером, или Тарзаном, или Филиппом
Кентом... мальчиком с расширенными от волнения глазами, который
превращался во всех этих людей поздно ночью под одеялом, освещая фонариком
книжную страницу, едва ощущая запах своих собственных газов. Теперь этот
мальчик забрался вверх ногами на дно своего спального мешка с дневником
Фрэнни и фонариком.
Когда он осветил первую страницу, наступил краткий миг просветления.
В этот краткий миг часть его сознания закричала: "Гарольд! Прекрати!"
Голос был таким повелительным, что он задрожал с головы до ног. И в этот
миг он почувствовал что _м_о_ж_е_т_ остановиться, положить дневник на
место, отказаться от нее, предоставить их самим себе, чтобы не случилось
что-то ужасное и неисправимое. В этот миг казалось, что он может
отодвинуть от себя это горькое питье, выплеснуть его из чаши и наполнить
ее тем, что для него найдется в этом мире. "Откажись, Гарольд", - умолял
его этот голос, но, похоже, было уже слишком поздно.
В шестнадцатилетнем возрасте он отказался от Берроуза, Стивенсона и
Роберта Ховарда ради других фантазий, фантазий, которые он одновременно
горячо любил и ненавидел - не о ракетах и не о пиратах, а о девушках,
опускавшихся перед ним на колени в своих шелковых прозрачных ночных
рубашках, в то время как он, Гарольд Великий, абсолютно голый, сидел,
развалясь на своем троне, готовый в любой момент отхлестать их небольшими
бичами или тростями с серебряными набалдашниками. Это были горькие
фантазии, в которых принимала участие каждая симпатичная девушка из
оганквитской средней школы. Эти сны наяву всегда заканчивались
семяизвержением, которое приносило больше страданий, чем удовольствия. А
потом он спал, и сперма коркой засыхала у него на животе. У каждой
дворняжки есть свой день.
И теперь они вновь были с ним, эти горькие фантазии, эти старые
обиды, чьи зубы никогда не затупятся.
Он снова начал читать.
В четыре часа утра он положил дневник Фрэн на прежнее место. Он не
принимал никаких особых предосторожностей. Если она проснется, - подумал
он холодно, - он просто убьет ее и убежит. Куда? На запад. Но он не
остановится в Небраске и даже в Колорадо, о нет.
Она не проснулась.
Он вернулся к своему спальному мешку и ожесточенно занялся
мастурбацией. Потом он уснул, но сон его был неглубоким. Ему снилось, что
он умирает на крутом скалистом склоне. Высоко над ним, паря в восходящих
потоках теплого ночного воздуха, летали стервятники в ожидании поживы. Не
было ни звезд, ни луны...
А потом в темноте раскрылся ужасный красный Глаз: хитрый, жуткий.
Глаз вселял в него ужас, но в то же время не отпускал от себя.
Глаз манил его.
На запад - туда, где собирались тени, исполняя свою сумрачную пляску
смерти.
В тот вечер они разбили лагерь к западу от Джойлета, Иллинойс. Они
пили пиво, разговаривали, смеялись. У всех было такое чувство, что самое
худшее осталось позади, в Индиане. Особенно все обратили внимание на
Гарольда, который был весел, как никогда.
- Знаешь, Гарольд, - сказала Фрэнни поздно вечером, когда компания
уже начала разбредаться, - по-моему, я никогда не видела тебя в таком
хорошем настроении. Что с тобой?
Он весело подмигнул ей.
- У каждой собаки есть свой день, Фрэн.
Она улыбнулась ему в ответ, несколько удивленная. Странное выражение,
но от Гарольда этого можно ожидать. Впрочем, все это не имеет значения.
Самое главное, что дела наконец-то пошли на лад.
В ту ночь Гарольд начал вести дневник.
45
Как долго он шел на запад? Бог, может, и знает, но Мусорный Бак не
знал. Дни. Ночи. Особенно он помнил ночи.
Он стоял, покачиваясь в своих лохмотьях, и смотрел вниз на Циболу.
Город Обетованный, Город Мечты. Искалеченной рукой (запястье, сломанное
при прыжке с лестницы нефтяного резервуара компании ЧИРИ, срослось
неправильно) он взял флягу и допил остатки воды.
- Цибола! - пробормотал он. - Цибола! Я иду! Я иду! Я сделаю все, что
ты хочешь! Я отдам за тебя жизнь!
После того, как он немного утолил жажду, его потянуло в сон. Он уже
почти заснул, когда мысль впилась в его мозг, как ледяное лезвие стилета.
"А что если Цибола - это только мираж?"
- Нет, - пробормотал он. - Нет, ой-ой, нет.
Но простое отрицание не могло отогнать эту мысль. Что если он выпил
последние остатки воды, празднуя появление миража? Он по-своему признавал
свое сумасшествие, как часто бывает с безумцами. Если это только мираж, то
он умрет здесь в пустыне, и им пообедают стервятники.
В конце концов, не в силах больше выносить ужасную возможность, он
встал на ноги и пошел обратно к дороге, борясь с тошнотой и чувствуя
приближение обморока. С вершины холма он беспокойно уставился вниз, на
плоскую равнину, поросшую юккой и перекати-полем. Он облегченно вздохнул.
Она была там!
Цибола, сказка древности, столько людей искали ее, а нашел ее
Мусорный Бак!
Далеко внизу, в пустыне, в окружении голубых гор, сама голубая в
далекой дымке, с мерцающими башнями и улицами. Там были пальмы... он мог
видеть пальмы... и движение... _и _в_о_д_у_!
- Ооо, Цибола, - пропел он и заковылял обратно. Этим вечером, когда
Факел Бога закатится за горизонт, он пойдет вперед. Он дойдет до Циболы и
начнет с того, что нырнет с головой в первый попавшийся фонтан. А потом он
найдет _е_г_о_, человека, который велел ему прийти сюда. Человека, который
вел его через долины, горы и наконец привел в пустыню. Весь этот путь он
проделал всего лишь за один месяц, несмотря на боль в обожженной руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238
внутрь. В глубоком сне Фрэнни что-то пробормотала, потом пошевелилась, и
Гарольд задержал дыхание. Он нашел то, что искал, на самом дне, под тремя
чистыми кофточками и карманным дорожным атласом. Вот она, тетрадь на
металлической спирали. Он вытащил ее, открыл на первой странице и осветил
фонариком плотный, но удивительно ясный почерк Фрэнни.
"6 июля 1990 - После долгих уговоров мистер Бэйтмен согласился ехать
с нами..."
Гарольд закрыл тетрадь и пополз с ней обратно к своему спальному
мешку. Он снова чувствовал себя тем маленьким мальчиком, которым он был
когда-то, мальчиком, у которого было мало друзей и много врагов,
мальчиком, на которого родители почти не обращали внимания, мальчиком,
который для утешения обратился к книгам, мальчиком, который мстил своим
обидчикам, не пригласившим его играть в футбол или назначившим его
школьным дежурным, становясь Джоном Сильвером, или Тарзаном, или Филиппом
Кентом... мальчиком с расширенными от волнения глазами, который
превращался во всех этих людей поздно ночью под одеялом, освещая фонариком
книжную страницу, едва ощущая запах своих собственных газов. Теперь этот
мальчик забрался вверх ногами на дно своего спального мешка с дневником
Фрэнни и фонариком.
Когда он осветил первую страницу, наступил краткий миг просветления.
В этот краткий миг часть его сознания закричала: "Гарольд! Прекрати!"
Голос был таким повелительным, что он задрожал с головы до ног. И в этот
миг он почувствовал что _м_о_ж_е_т_ остановиться, положить дневник на
место, отказаться от нее, предоставить их самим себе, чтобы не случилось
что-то ужасное и неисправимое. В этот миг казалось, что он может
отодвинуть от себя это горькое питье, выплеснуть его из чаши и наполнить
ее тем, что для него найдется в этом мире. "Откажись, Гарольд", - умолял
его этот голос, но, похоже, было уже слишком поздно.
В шестнадцатилетнем возрасте он отказался от Берроуза, Стивенсона и
Роберта Ховарда ради других фантазий, фантазий, которые он одновременно
горячо любил и ненавидел - не о ракетах и не о пиратах, а о девушках,
опускавшихся перед ним на колени в своих шелковых прозрачных ночных
рубашках, в то время как он, Гарольд Великий, абсолютно голый, сидел,
развалясь на своем троне, готовый в любой момент отхлестать их небольшими
бичами или тростями с серебряными набалдашниками. Это были горькие
фантазии, в которых принимала участие каждая симпатичная девушка из
оганквитской средней школы. Эти сны наяву всегда заканчивались
семяизвержением, которое приносило больше страданий, чем удовольствия. А
потом он спал, и сперма коркой засыхала у него на животе. У каждой
дворняжки есть свой день.
И теперь они вновь были с ним, эти горькие фантазии, эти старые
обиды, чьи зубы никогда не затупятся.
Он снова начал читать.
В четыре часа утра он положил дневник Фрэн на прежнее место. Он не
принимал никаких особых предосторожностей. Если она проснется, - подумал
он холодно, - он просто убьет ее и убежит. Куда? На запад. Но он не
остановится в Небраске и даже в Колорадо, о нет.
Она не проснулась.
Он вернулся к своему спальному мешку и ожесточенно занялся
мастурбацией. Потом он уснул, но сон его был неглубоким. Ему снилось, что
он умирает на крутом скалистом склоне. Высоко над ним, паря в восходящих
потоках теплого ночного воздуха, летали стервятники в ожидании поживы. Не
было ни звезд, ни луны...
А потом в темноте раскрылся ужасный красный Глаз: хитрый, жуткий.
Глаз вселял в него ужас, но в то же время не отпускал от себя.
Глаз манил его.
На запад - туда, где собирались тени, исполняя свою сумрачную пляску
смерти.
В тот вечер они разбили лагерь к западу от Джойлета, Иллинойс. Они
пили пиво, разговаривали, смеялись. У всех было такое чувство, что самое
худшее осталось позади, в Индиане. Особенно все обратили внимание на
Гарольда, который был весел, как никогда.
- Знаешь, Гарольд, - сказала Фрэнни поздно вечером, когда компания
уже начала разбредаться, - по-моему, я никогда не видела тебя в таком
хорошем настроении. Что с тобой?
Он весело подмигнул ей.
- У каждой собаки есть свой день, Фрэн.
Она улыбнулась ему в ответ, несколько удивленная. Странное выражение,
но от Гарольда этого можно ожидать. Впрочем, все это не имеет значения.
Самое главное, что дела наконец-то пошли на лад.
В ту ночь Гарольд начал вести дневник.
45
Как долго он шел на запад? Бог, может, и знает, но Мусорный Бак не
знал. Дни. Ночи. Особенно он помнил ночи.
Он стоял, покачиваясь в своих лохмотьях, и смотрел вниз на Циболу.
Город Обетованный, Город Мечты. Искалеченной рукой (запястье, сломанное
при прыжке с лестницы нефтяного резервуара компании ЧИРИ, срослось
неправильно) он взял флягу и допил остатки воды.
- Цибола! - пробормотал он. - Цибола! Я иду! Я иду! Я сделаю все, что
ты хочешь! Я отдам за тебя жизнь!
После того, как он немного утолил жажду, его потянуло в сон. Он уже
почти заснул, когда мысль впилась в его мозг, как ледяное лезвие стилета.
"А что если Цибола - это только мираж?"
- Нет, - пробормотал он. - Нет, ой-ой, нет.
Но простое отрицание не могло отогнать эту мысль. Что если он выпил
последние остатки воды, празднуя появление миража? Он по-своему признавал
свое сумасшествие, как часто бывает с безумцами. Если это только мираж, то
он умрет здесь в пустыне, и им пообедают стервятники.
В конце концов, не в силах больше выносить ужасную возможность, он
встал на ноги и пошел обратно к дороге, борясь с тошнотой и чувствуя
приближение обморока. С вершины холма он беспокойно уставился вниз, на
плоскую равнину, поросшую юккой и перекати-полем. Он облегченно вздохнул.
Она была там!
Цибола, сказка древности, столько людей искали ее, а нашел ее
Мусорный Бак!
Далеко внизу, в пустыне, в окружении голубых гор, сама голубая в
далекой дымке, с мерцающими башнями и улицами. Там были пальмы... он мог
видеть пальмы... и движение... _и _в_о_д_у_!
- Ооо, Цибола, - пропел он и заковылял обратно. Этим вечером, когда
Факел Бога закатится за горизонт, он пойдет вперед. Он дойдет до Циболы и
начнет с того, что нырнет с головой в первый попавшийся фонтан. А потом он
найдет _е_г_о_, человека, который велел ему прийти сюда. Человека, который
вел его через долины, горы и наконец привел в пустыню. Весь этот путь он
проделал всего лишь за один месяц, несмотря на боль в обожженной руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238