– Фотография моя, а досье СС – не мое.
– Заявление о приеме в СС, заполненное и подписанное Эриком Грузном, и медицинская карта. Рост – метр восемьдесят восемь, светлые волосы, глаза голубые, отличительный признак – отсутствие мизинца на левой руке. – Он протянул мне документ. Я взял его – автоматически – левой рукой. – У вас тоже отсутствует на левой руке мизинец. Это вы вряд ли можете отрицать.
– Это долгая история, – сказал я. – Но я не Эрик Груэн.
– И еще фотографии, – продолжал мой дознаватель. – Вот вы пожимаете руку рейхсмаршалу Герману Герингу, снято в августе тридцать шестого года. На другой вы с обергруппенфюрером Гейдрихом в замке Вевельсбург, в Падерборне, в ноябре тридцать восьмого.
– Как видите, я не в нацистской форме, – вставил я.
– А вот ваша фотография, где вы стоите рядом с рейхсфюрером Генрихом Гиммлером, снятая, по-видимому, в октябре тридцать восьмого года. Он тоже не в нацистской форме. – Он улыбнулся. – Что, интересно, вы обсуждали? Эвтаназию, может, акцию «Т-четыре»?
– Я встречался с ним, верно. Но это не означает, что мы посылали друг другу рождественские открытки.
– Ваше фото с группенфюрером СС Артуром Нёбе. Минск, сорок первый год. На этом снимке вы в военной форме. Так? Нёбе командовал специальной оперативной группой, которая убила – сколько евреев, Аарон?
– Девяносто тысяч, сэр. – У Аарона акцент был скорее английский, чем американский.
– Девяносто тысяч евреев. Верно.
– Я не тот, за кого вы меня принимаете.
– Три дня назад вы находились в Вене, правильно?
– Да.
– Ну вот, хоть с чем-то согласились. Улика номер восемь: заверенное свидетельство Тибора Медгэсси, бывшего дворецкого семьи Груэн в Вене.
Когда ему показали вашу фотографию, ту, из вашего эсэсовского досье, он однозначно опознал вас как Эрика Груэна. А есть еще свидетельство дежурного клерка отеля «Эрцгерцог Райнер». Вы там останавливались после смерти вашей матери Элизабет. Он также опознал в вас Эрика Груэна. Это был необдуманный поступок – приехать на похороны. Глупо, но понять можно.
– Да послушайте же! – взорвался я. – Меня подставили! Майор Джейкобс. Подставил красиво и хитроумно. Настоящий Эрик Груэн покидает страну сегодня вечером. Он летит за границу на самолете из американского военного аэропорта. Он будет работать для ЦРУ, Джейкобса и американского правительства – создавать вакцину от малярии.
– Майор Джейкобс – человек честный и достойный. Человек, который ставит интересы Государства Израиль даже выше интересов собственной страны. Порой создавая немалые проблемы для себя. – Откинувшись на стуле, он закурил. – Послушайте, ну чего вы упираетесь? Признайтесь в преступлениях, совершенных вами в Майданеке и Дахау. Признайтесь в том, что сделали, и все для вас пройдет легче. Я вам обещаю.
– Легче для вас. Мое имя – Бернхард Гюнтер.
– Как вы раздобыли себе это имя?
– Это мое настоящее имя.
– Настоящий Бернхард Гюнтер мертв, – объявил дознаватель и протянул мне листок бумаги. – Вот копия свидетельства о его смерти. Он был убит «ОДЕССОЙ» или какой-то другой организацией «старых товарищей» в Мюнхене два месяца назад. Вероятно, для того, чтобы вы могли присвоить его имя. – Он выдержал паузу. – Вместе с этим искусно подделанным фальшивым паспортом. – И он протянул мне мой собственный паспорт. Тот, который я оставил в Мёнхе перед поездкой в Вену.
– Но паспорт не фальшивый, – возразил я. – Он – настоящий. А вот тот, другой, – фальшивка. – Вздохнув, я покачал головой. – Но если я мертв, какое имеет значение, что я говорю. Вы убьете не того человека. Хотя, конечно, вам это не в первый раз. Вера Мессман тоже не была военной преступницей, как наплел вам Джейкобс. Так получилось, я могу доказать вам, что я тот, за кого себя выдаю. Двенадцать лет назад в Палестине…
– Ты подонок! – завопил здоровяк со слоновьими ушами. – Мерзавец и убийца! – Быстро подскочив ко мне, он крепко вмазал мне чем-то твердым, зажатым в кулаке. Я думал, тот, кто помоложе, удержит его. Но нет. Такого не удержать, разве что с помощью крупнокалиберного пулемета. Удар свалил меня со стула. Меня будто шибанул заряд в пятьдесят тысяч вольт. Все тело горело и покалывало, а голову словно закутали в толстое влажное полотенце, так что я не мог ни слышать, ни видеть. Тут на голову мне навернули еще одно полотенце, и наступила тишина и темнота, остался только волшебный ковер. Он взмыл со мной в воздух и понес куда-то, где Берни Гюнтер – настоящий Берни Гюнтер – наконец почувствовал себя как дома.
41
Вокруг было бело. Лишенный блаженного видения, но очищенный от грехов, я лежал во временном пристанище в ожидании, что они решат, как надумают со мной поступить. Я надеялся, что медлить они не станут – очень было холодно. Холодно и мокро. Не раздавалось ни звука, но ведь так и должно быть. Смерть – дама не из шумливых. Но не мешало бы добавить тепла. Странно, но одной стороне лица было гораздо холоднее, чем другой, и на какой-то жуткий момент мне показалось, что я уже в аду. Какие-то ритмичные звуки я все же расслышал, и не сразу, через минуту-другую, понял: это же мое собственное дыхание – земные мучения еще не завершились. Медленно я оторвал от снега голову и увидел человека, копавшего землю в нескольких шагах от меня. Что за странное занятие в лесу посередине зимы? Непонятно, зачем он копает.
– Почему это я должен копать? – простонал он. Только этот, единственный из трех, говорил без акцента.
– Потому что это ты, Шломо, огрел его, – объяснил другой голос. – Не ударил бы, он сам копал бы себе могилу.
Копавший отшвырнул лопату.
– Сойдет! Уж больно земля твердая. Вот-вот повалит снег, до весны труп никто не найдет.
Тут в голове у меня болью отозвался пульс. Видно, объяснение, зачем парень копал землю, заставило сердце биться сильнее. Я застонал, приложив руку ко лбу.
– Приходит в себя, – констатировал голос.
Парень, копавший землю, вылез из могилы и рывком поставил меня на ноги. Тот самый бугай, который ударил меня. Шломо. Немецкий еврей.
– Ради бога! – воззвал голос. – Не лупи ты его больше!
Я с трудом огляделся. Могилку мне вырыли в леске на склоне горы над Мёнхом. Подняв руку к голове, я нащупал шишку величиной с мячик для гольфа. Хороший удар – личный рекорд Шломо.
– Держи его прямо. – Это распорядился мой дознаватель. Нос его плохо переносил холод. Стал совсем как в песне, без конца звучащей по радио последнее время: «Рудольф – наш красноносый северный олень».
Шломо и Аарон – тот, что помоложе, – ухватив меня за руки пальцами, цепкими, как клещи, поставили прямо. Они получали громадное удовольствие от всей процедуры. Я начал было говорить.
– Тихо! – зарычал Шломо. – Еще получишь слово, нацистский ублюдок!
– Раздевайся, – приказал дознаватель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97