Эйхман был несколькими годами постарше; до того как вступить в партию и СС, он торговал бензином в Австрии и сейчас рвался подняться повыше. Антисемитами оба были странными: их властно притягивал иудаизм. У Эйхмана имелся большой опыт работы в отделе по еврейскому вопросу, он даже говорил на идиш и большую часть плавания провел за чтением книги Теодора Герцля «Еврейское государство». Идею этой поездки подал Эйхман, и, к его удивлению и радости – он никогда прежде не выезжал никуда из Австрии и Германии, – его начальники согласились. Хаген был большим приверженцем идеологии нацизма и истовым сионистом, веря, что «самый ярый враг партии – еврей» и в подобную же чепуху и что «решение еврейского вопроса возможно только одно – очищение Германии от евреев». Слушать его рассуждения на эту тему я терпеть не мог. Мне они представлялись бредом сумасшедшего, будто рассуждения некоей злобной Алисы в Стране чудес.
Ко мне оба относились с подозрением, как я и предполагал, и не только из-за того, что я не состоял в СД, но и потому, что я был старше них – Хагена так вообще на десять лет. И вскоре они в шутку стали называть меня «Папашей», что я сносил с достоинством. Во всяком случае, с большим, чем Хаген, которого я в отместку (к великому удовольствию и развлечению Эйхмана) стал называть Хирамом Шварцем, так звали юнца, недавно опубликовавшего свой дневник, и это очень злило Хагена. В результате ко второму октября, когда мы доехали до Яффы, Эйхман испытывал ко мне большее расположение, чем его более юный и менее опытный коллега.
Внешность у Эйхмана была ничем не впечатляющая, и я еще тогда подумал, что, пожалуй, он из тех, кто лучше смотрится в форме. А вскоре даже начал подозревать, что форма и стала главной причиной его вступления в СА, а потом в СС. Потому как для службы в регулярной армии, если в то время вообще существовала армия, он вряд ли годился: росточка ниже среднего, с кривыми ногами и худющий – дальше некуда. На верхней челюсти поблескивали две золотые коронки, а в других длинных зубах было полно пломб. Голова напоминала череп – почти точная копия черепа на кокардах эсэсовцев – костлявая, с запавшими висками. Меня поразило: как же он похож на еврея! И мелькнула мысль, что, пожалуй, его ярая антипатия к древней нации как раз отсюда и проистекает.
С той минуты, как «Румыния» пришвартовалась в Яффе, для этих парней из СД все пошло наперекосяк. Видимо, англичане заподозрили, что Хаген с Эйхманом из немецкой разведки, и после долгих споров выдали им разрешение сойти на берег всего на двадцать четыре часа – к сильнейшей досаде Эйхмана, все планы которого рухнули. Мне визу, позволявшую оставаться в Палестине тридцать дней, выдали незамедлительно и без проблем. Как в насмешку, потому что пробыть тут я намеревался самое большее дней пять. Эйхман всю дорогу из порта в отель «Иерусалим», стоявший на окраине знаменитой германской колонии, не переставал сокрушаться по поводу изменения планов. Ехали мы туда вместе с багажом в коляске, запряженной лошадьми.
– Ну и что теперь делать? – громко сетовал он. – Все самые важные встречи назначены на послезавтра. А к этому времени мы должны вернуться на пароход.
Я улыбался про себя, наслаждаясь его смятением, – меня радовала любая препона для СД. И еще хорошо, что это освобождало меня от тягот изобретать какие-то небылицы для гестапо. Шпионить за людьми, которым отказали в визе, никак невозможно. Я даже потешил себя мыслью: а вдруг гестапо подобный поворот покажется забавным, и мне простят отсутствие конкретной информации.
– Может, Папаше встретиться с ними? – предложил Хаген.
– Мне? – вскинулся я. – Забудь, Хирам.
– И все-таки я никак не пойму, почему это тебе дали визу, а нам нет, – все скулил Эйхман.
– Да потому, разумеется, что он помогает этому жиду и доктору Зиксу, – высказался Хаген. – Еврей, видно, и организовал его поездку.
– Может, и так, – откликнулся я. – А может, вы, парни, просто не слишком-то здорово справляетесь с работой. Будь вы половчее, так придумали бы для прикрытия чего получше этой байки, будто вы оба работаете для нацистской газеты. Да мало того что нацистской, так вдобавок еще конфискованной у прежних владельцев, евреев. Выбрали бы чего поскромнее. – Я улыбнулся Эйхману. – Скажем, назвались бы торговцами бензином.
До Хагена юмор дошел. Но Эйхман был все еще слишком расстроен и не уловил, что над ним насмехаются.
– Франц Рейхерт! – осенило его. – Из Германского агентства новостей. Я могу позвонить ему в Иерусалим. Думаю, он знает, как связаться с Файвелем Полкесом. Но вот как нам все-таки связаться с Хадж Амином, ума не приложу. – Он вздохнул. – Что же теперь делать-то?
Я пожал плечами:
– А что бы вы стали делать сейчас? Сегодня. Если б все-таки получили свою тридцатидневную визу?
– Ну, – Эйхман тоже пожал плечами, – посетили бы германскую колонию франкмасонов в Сароне. Поднялись на гору Кармель. Взглянули на еврейские фермерские поселения в долине Джезрил.
– Тогда мой вам совет – вперед! Посетите и поднимитесь. И позвоните Рейхерту. Объясните ситуацию и возвращайтесь на корабль. Завтра он отплывает в Египет, так ведь? Значит, как прибудете туда, отправляйтесь в британское посольство в Каире и подайте заявление на новую визу.
– Он прав, – поддержал меня Хаген. – Именно так нам и следует поступить.
– Мы можем подать заявление еще раз! – закричал Эйхман. – Конечно же! Получим визу в Каире и снова приедем сюда, по суше.
– В точности как дети Израиля, – прибавил я.
Коляска выехала с узких грязных улиц старого города в новый город Тель-Авив и набрала скорость, катясь по дороге пошире. Напротив башни с часами и арабских кофеен стоял Англо-Палестинский банк, где мне полагалось встретиться с управляющим и отдать ему рекомендательные письма от Бегельмана и из банка Вассермана и конечно же горбатый сундучок, который Бегельман поручил мне вывезти из Германии. Что в нем – я понятия не имел, но, судя по тяжести, вряд ли коллекция марок. Тянуть с визитом в банк не стоило, я ничего не выигрывал. Не в таком городе, как Яффа, наводненном враждебно настроенными арабами (хотя, возможно, они принимают нас за евреев, а к ним местное палестинское население особой любви не испытывает). Поэтому я велел кучеру остановиться и с сундучком под мышкой и письмом в кармане вылез, оставив Эйхмана и Хагена ехать дальше в отель с остальным моим багажом.
Управляющим банком оказался англичанин по имени Квинтон. Руки у него были коротковаты для пиджака, а светлые волосы до того тонкие, что казалось, их нет вовсе. Курносый нос в россыпи веснушек и улыбка молодого бульдога. Познакомившись с ним, я невольно представил себе сурового папашу Квинтона с длинной линейкой в руке, заставлявшего сына зубрить немецкий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97