Я, протянув ей визитку инспектора Штрауса, заговорил с ней, как если бы пробовался на роль в пьесе Чехова в русском драматическом театре – в общем, на самом моем лучшем великорусском.
– Извините, что побеспокоил вас, товарищ. Запрос у меня не официальный. Я здесь не по службе. – Я поторопился сказать это, чтобы задушить в зародыше любой порыв попросить показать мой несуществующий жетон полицейского. – Имя Порошин из МВД вам что-то говорит?
– Генерала Порошина я знаю. – Тон ее сразу изменился. – Он в Берлине.
– Возможно, он уже звонил вам, – продолжил я, – чтобы объяснить, зачем я приду.
Она покачала головой:
– Боюсь, что нет.
– Неважно. В общем, мне требуется справка об одном нацистском преступнике из Австрии. Генерал посоветовал обратиться в ваш отдел. Офицер-юрист в этом отделе, сказал он, один из самых квалифицированных в Государственной специальной комиссии. И что если кто и сумеет помочь мне выследить нацистскую свинью, которую я разыскиваю, так только этот офицер, то есть вы.
– Генерал так сказал?
– Это были его точные слова, товарищ, – подтвердил я. – Он и ваше имя назвал, но, боюсь, я запамятовал. Извиняюсь.
– Первый помощник юрисконсульта Кристотонова, – назвалась она.
– Да, верно. Именно это имя он и назвал. Еще раз извините, что забыл. Мой запрос касается двух эсэсовцев. Один родился тут, в Вене. Его фамилия Груэн. Эрик Груэн. Г-Р-У-Э-Н. Второй – Генрих Хенкель. Хенкель – как марка шампанского. А вот где он родился, мне точно не известно.
Лейтенант быстро встала со стула. Упоминание имени Порошина сделало свое дело, чему я не удивился. Он и меня пугал, сначала в Вене, а потом, два года спустя, в Берлине. Открыв стеклянную дверь, она провела меня к столу, пригласила сесть и повернулась к большому деревянному шкафу. Вытянув ящик длиной с ее руку, она стала перебрасывать карточки. Ростом женщина оказалась выше, чем мне показалось. Наглухо застегнутая блузка невыразительного мышиного цвета, черная длинная юбка, армейские сапоги и ремень на талии, тоже черные, сверкающие, как гладь деревенского пруда. На правом рукаве блузки виднелась нашивка: знак, что она была ранена в бою, а на левой стороне груди висели две медали. Русские носят сами медали, а не нашивки, как янки, словно так гордятся ими, что не желают снимать никогда.
С двумя карточками в руке Кристотонова подошла к бюро и стала рыться там. Потом, извинившись, вышла через заднюю дверь. Я гадал, уж не отправилась ли она проверять мою историю в австрийской полиции, а то и у самого Порошина в Берлине – вдруг вернется в кабинет с ТТ в руке или, того хуже, с парочкой солдат-охранников. Закусив губу, я приклеился к стулу, отвлекая себя мыслями о том, как Груэн, Хенкель и Джейкобс одурачили меня, вроде бы посвятив в свои тайны; как Джейкобс сыграл изумление при виде меня и притворялся, будто не доверяет мне. Как «Бритта Варцок» поручила мне бессмысленные розыски, всего лишь с одной целью: заставить меня поверить, будто нападение, в результате которого я потерял мизинец, вызвано тем, что я задавал неуместные вопросы насчет «товарищей».
Кристотоновой не было уже десять минут, но тут она вернулась с двумя папками и положила их на стол передо мной. И даже дала мне блокнот и карандаш.
– Вы читаете по-русски? – спросила она.
– Да.
– А где научились?
– Я служил офицером разведки на русском фронте.
– И я тоже. Там и выучилась немецкому. Но, по-моему, ваш русский лучше моего немецкого.
– Спасибо за комплимент.
– Кто знает… – Но она тут же спохватилась и замолчала. Так что досказал за нее я:
– Да. Кто знает, может, мы были противниками когда-то. Но теперь, надеюсь, мы на одной стороне. На стороне справедливости. – Чуть избито, конечно. Странно, но русский почему-то всегда будит во мне сентиментальность.
– Досье есть и на немецком, и на русском, – сказала она. – И еще. По инструкции, когда вы закончите, придется попросить вас подписать документ, в котором говорится, что вы читали досье, и этот документ тоже будет приобщен к делу. Вы согласны, инспектор?
– Конечно.
– Очень хорошо. – Кристотонова выдавила улыбку. Зубам ее требовался дантист не меньше, чем мне новый паспорт. – Желаете чая?
– Спасибо, да. Если вас не затруднит. Очень любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности. – Она ушла, сухими листьями прошуршала ее нижняя юбка, а я остался, раскаиваясь в своих первых недобрых мыслях о ней. Она оказалась гораздо дружелюбнее, чем показалось на первый взгляд, – я такого даже предположить не смел.
Открыв досье Груэна, я погрузился в чтение.
Сведения более чем полные. Послужной список Груэна в СС. Его членство в Нацистской партии – в партию он вступил в 1934-м. Его офицерское звание. Отчет о его службе в СС – «доблестная». Первым открытием стало то, что Груэн никогда не служил в танковой дивизии СС и не воевал ни во Франции, ни на русском фронте. Как оказалось, он вообще никогда не был на передовой. И согласно его медицинской карте, достаточно подробной – в ней упоминалась даже потеря мизинца, он никогда не был ранен. Последнее медицинское обследование Груэна проводилось в марте 1944 года. Ничего тогда не упустили. Даже легкую экзему отметили. Но никакого упоминания о потере селезенки или повреждении позвоночника. Уши у меня загорелись, пока я читал отчет. Неужто Груэн симулировал болезнь? И он вовсе не прикован к инвалидному креслу? И с селезенкой у него все в порядке? Если так, то они и впрямь играли на мне, как на рояле. Не был Груэн и младшим офицером, как он утверждал. В досье имелись копии его сертификатов о повышениях в чине. Последний, датированный январем 1945-го, сообщал, что войну Эрик Груэн закончил в чине оберфюрера СС – старшего полковника Ваффен СС. Но совсем уж встревожило меня то, что я прочитал дальше. Хотя я уже и предчувствовал нечто подобное после открытия, что он никогда не служил в танковой дивизии СС.
Родом из богатой венской семьи, Эрик Груэн считался блестящим молодым врачом. После окончания медицинского колледжа он поработал какое-то время в Камеруне и Того, где написал две значительные статьи о тропических болезнях, их опубликовали в «Германском медицинском журнале». По возвращении, в 1935-м, он вступил в СС и стал членом Национального департамента здравоохранения; тогда возникли подозрения, что он принимал участие в экспериментах над умственно неполноценными детьми. После того как разразилась война, он стал работать врачом в Лемберг-Яновска, потом в Майданеке и, наконец, в Дахау. В Майданеке он заразил восемьсот советских военнопленных тифом и малярией, после чего изучал течение этих болезней. В Дахау он помогал Герхарду Розе, бригадному генералу, в медицинском обслуживании люфтваффе. Имелись протоколы допроса Розе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Извините, что побеспокоил вас, товарищ. Запрос у меня не официальный. Я здесь не по службе. – Я поторопился сказать это, чтобы задушить в зародыше любой порыв попросить показать мой несуществующий жетон полицейского. – Имя Порошин из МВД вам что-то говорит?
– Генерала Порошина я знаю. – Тон ее сразу изменился. – Он в Берлине.
– Возможно, он уже звонил вам, – продолжил я, – чтобы объяснить, зачем я приду.
Она покачала головой:
– Боюсь, что нет.
– Неважно. В общем, мне требуется справка об одном нацистском преступнике из Австрии. Генерал посоветовал обратиться в ваш отдел. Офицер-юрист в этом отделе, сказал он, один из самых квалифицированных в Государственной специальной комиссии. И что если кто и сумеет помочь мне выследить нацистскую свинью, которую я разыскиваю, так только этот офицер, то есть вы.
– Генерал так сказал?
– Это были его точные слова, товарищ, – подтвердил я. – Он и ваше имя назвал, но, боюсь, я запамятовал. Извиняюсь.
– Первый помощник юрисконсульта Кристотонова, – назвалась она.
– Да, верно. Именно это имя он и назвал. Еще раз извините, что забыл. Мой запрос касается двух эсэсовцев. Один родился тут, в Вене. Его фамилия Груэн. Эрик Груэн. Г-Р-У-Э-Н. Второй – Генрих Хенкель. Хенкель – как марка шампанского. А вот где он родился, мне точно не известно.
Лейтенант быстро встала со стула. Упоминание имени Порошина сделало свое дело, чему я не удивился. Он и меня пугал, сначала в Вене, а потом, два года спустя, в Берлине. Открыв стеклянную дверь, она провела меня к столу, пригласила сесть и повернулась к большому деревянному шкафу. Вытянув ящик длиной с ее руку, она стала перебрасывать карточки. Ростом женщина оказалась выше, чем мне показалось. Наглухо застегнутая блузка невыразительного мышиного цвета, черная длинная юбка, армейские сапоги и ремень на талии, тоже черные, сверкающие, как гладь деревенского пруда. На правом рукаве блузки виднелась нашивка: знак, что она была ранена в бою, а на левой стороне груди висели две медали. Русские носят сами медали, а не нашивки, как янки, словно так гордятся ими, что не желают снимать никогда.
С двумя карточками в руке Кристотонова подошла к бюро и стала рыться там. Потом, извинившись, вышла через заднюю дверь. Я гадал, уж не отправилась ли она проверять мою историю в австрийской полиции, а то и у самого Порошина в Берлине – вдруг вернется в кабинет с ТТ в руке или, того хуже, с парочкой солдат-охранников. Закусив губу, я приклеился к стулу, отвлекая себя мыслями о том, как Груэн, Хенкель и Джейкобс одурачили меня, вроде бы посвятив в свои тайны; как Джейкобс сыграл изумление при виде меня и притворялся, будто не доверяет мне. Как «Бритта Варцок» поручила мне бессмысленные розыски, всего лишь с одной целью: заставить меня поверить, будто нападение, в результате которого я потерял мизинец, вызвано тем, что я задавал неуместные вопросы насчет «товарищей».
Кристотоновой не было уже десять минут, но тут она вернулась с двумя папками и положила их на стол передо мной. И даже дала мне блокнот и карандаш.
– Вы читаете по-русски? – спросила она.
– Да.
– А где научились?
– Я служил офицером разведки на русском фронте.
– И я тоже. Там и выучилась немецкому. Но, по-моему, ваш русский лучше моего немецкого.
– Спасибо за комплимент.
– Кто знает… – Но она тут же спохватилась и замолчала. Так что досказал за нее я:
– Да. Кто знает, может, мы были противниками когда-то. Но теперь, надеюсь, мы на одной стороне. На стороне справедливости. – Чуть избито, конечно. Странно, но русский почему-то всегда будит во мне сентиментальность.
– Досье есть и на немецком, и на русском, – сказала она. – И еще. По инструкции, когда вы закончите, придется попросить вас подписать документ, в котором говорится, что вы читали досье, и этот документ тоже будет приобщен к делу. Вы согласны, инспектор?
– Конечно.
– Очень хорошо. – Кристотонова выдавила улыбку. Зубам ее требовался дантист не меньше, чем мне новый паспорт. – Желаете чая?
– Спасибо, да. Если вас не затруднит. Очень любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности. – Она ушла, сухими листьями прошуршала ее нижняя юбка, а я остался, раскаиваясь в своих первых недобрых мыслях о ней. Она оказалась гораздо дружелюбнее, чем показалось на первый взгляд, – я такого даже предположить не смел.
Открыв досье Груэна, я погрузился в чтение.
Сведения более чем полные. Послужной список Груэна в СС. Его членство в Нацистской партии – в партию он вступил в 1934-м. Его офицерское звание. Отчет о его службе в СС – «доблестная». Первым открытием стало то, что Груэн никогда не служил в танковой дивизии СС и не воевал ни во Франции, ни на русском фронте. Как оказалось, он вообще никогда не был на передовой. И согласно его медицинской карте, достаточно подробной – в ней упоминалась даже потеря мизинца, он никогда не был ранен. Последнее медицинское обследование Груэна проводилось в марте 1944 года. Ничего тогда не упустили. Даже легкую экзему отметили. Но никакого упоминания о потере селезенки или повреждении позвоночника. Уши у меня загорелись, пока я читал отчет. Неужто Груэн симулировал болезнь? И он вовсе не прикован к инвалидному креслу? И с селезенкой у него все в порядке? Если так, то они и впрямь играли на мне, как на рояле. Не был Груэн и младшим офицером, как он утверждал. В досье имелись копии его сертификатов о повышениях в чине. Последний, датированный январем 1945-го, сообщал, что войну Эрик Груэн закончил в чине оберфюрера СС – старшего полковника Ваффен СС. Но совсем уж встревожило меня то, что я прочитал дальше. Хотя я уже и предчувствовал нечто подобное после открытия, что он никогда не служил в танковой дивизии СС.
Родом из богатой венской семьи, Эрик Груэн считался блестящим молодым врачом. После окончания медицинского колледжа он поработал какое-то время в Камеруне и Того, где написал две значительные статьи о тропических болезнях, их опубликовали в «Германском медицинском журнале». По возвращении, в 1935-м, он вступил в СС и стал членом Национального департамента здравоохранения; тогда возникли подозрения, что он принимал участие в экспериментах над умственно неполноценными детьми. После того как разразилась война, он стал работать врачом в Лемберг-Яновска, потом в Майданеке и, наконец, в Дахау. В Майданеке он заразил восемьсот советских военнопленных тифом и малярией, после чего изучал течение этих болезней. В Дахау он помогал Герхарду Розе, бригадному генералу, в медицинском обслуживании люфтваффе. Имелись протоколы допроса Розе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97