А «Хагана», финансируемая национал-социалистами, всего лишь один из возможных вариантов нашей политики. И это одна из причин, почему я приехал сюда. Оценить точно, какова численность людей в «Хагане», «Иргуне» и других еврейских добровольческих группировках. Слушай, я понимаю, трудно поверить, но дело в том, что евреи англичан не любят еще больше, чем нас.
– А при чем здесь Хадж Амин? Вы с ним тоже должны встретиться? – поинтересовался я. – Он ведь араб?
– Хадж Амин – на случай, если наша просионистская политика не сработает. Мы планировали встретиться с некоторыми членами Верховного арабского комитета; тут, в Палестине – с Хадж Амином. Но, похоже, англичане распорядились о роспуске комитета и аресте его членов. Несколько дней назад в Назарете был убит помощник верховного комиссара Галилеи, и Хадж Амин скрывается в старом городе в Иерусалиме, но хочет попробовать ускользнуть оттуда и встретиться с нами в Каире. Так что, как сам видишь, в Яффе у нас одна забота – Полкес.
– Напомни мне, Эйхман, чтобы я никогда не садился играть с тобой в карты, – бросил я. – А уж если сяду, то чтоб ты непременно снял пиджак и закатал рукава рубашки.
– Передай Файвелю Полкесу только одно – пусть приедет в Каир. Он поймет. Но ради всего святого, не вздумай упоминать великого муфтия.
– Что еще за муфтий?
– Хадж Амин, – пояснил Эйхман. – Он и есть великий муфтий в Иерусалиме. Верховное лицо религиозного закона в Палестине. Англичане назначили его в тысяча девятьсот двадцать первом году, что делает его самым могущественным арабом в стране. Он яростный антисемит. В сравнении с ним фюрер просто обожает евреев. Хадж Амин объявил евреям джихад. И потому «Хагана» и «Иргун» жаждут видеть его мертвым. И потому лучше, чтобы Файвель Полкес не знал, что мы планируем встретиться и с Амином. Полкес конечно же заподозрит, что такая встреча состоится. Но это уж его проблема.
– Надеюсь только, что она не станет моей, – вздохнул я.
День спустя после того, как Эйхман с Хагеном отбыли на пароходе в Александрию, в отеле «Иерусалим» объявился разыскивающий их Файвель Полкес. Польский еврей лет за тридцать, дымящий без перерыва. Щеголял он в помятом легком костюме и соломенной шляпе. Ему явно не мешало побриться, но в сравнении с русским евреем, сопровождавшим его и тоже не вынимавшим сигареты изо рта, он казался гладко выбритым. Спутнику его, Элиаху Голомбу, было за сорок, и весь он, с мощными плечами и обветренным лицом, точно был высечен из гранита. Пиджаки у обоих были застегнуты на все пуговицы, хотя жарища стояла обжигающая. Застегнутый в жаркий день пиджак означает обычно одно. Когда я объяснил ситуацию, Голомб выругался по-русски, а я, стараясь сгладить ситуацию – эти люди были все-таки террористами, – указал на бар и пригласил их выпить. За мой счет.
– Ладно, – кивнул Полкес, говоривший на хорошем немецком. – Но не здесь. Давайте двинем куда-нибудь еще. У меня машина на улице.
Соглашаться меня совсем не манило: одно дело – выпить с ними в баре отеля и совсем другое – отправляться неведомо куда в машине с людьми, чьи застегнутые пиджаки недвусмысленно сообщали: они вооружены и, вероятно, опасны. Заметив мое замешательство, Полкес заверил:
– Приятель, ты будешь в полной безопасности. Воюем мы против англичан, не против немцев.
У отеля мы погрузились в салон двухцветного «райли», и Голомб отъехал медленно, как человек, не желающий привлекать к себе лишнего внимания. Мы двинулись на северо-восток, через германскую колонию роскошных белых вилл, известную под названием Маленькая Валгалла, затем, повернув налево, переехали через железнодорожные пути в Хашакар-Херцл. Еще раз свернули налево в Лилиен-Блум и остановились у бара, по соседству с кинотеатром. Находимся мы, сообщил Полкес, в центре садового пригорода Тель-Авива. Воздух тут благоухал ароматом цветущих апельсиновых деревьев и моря. Все выглядело аккуратнее и чище, чем в Яффе. Во всяком случае, более по-европейски. И я отметил это вслух.
– Естественно, ты чувствуешь себя как дома, – согласился Полкес. – В этом районе живут только евреи. А поселись тут арабы, и весь пригород превратился бы в писсуар.
Мы зашли в кафе со стеклянной витриной вместо передней стены, вывеска была написана на иврите, называлось кафе «У Капульски». По радио играла музыка, по-моему еврейская. По плиточному полу возила тряпкой женщина, ростом почти карлица. Заднюю стену украшал портрет старикана, немного похожего на Эйнштейна, но без вислых усов, с буйной шевелюрой, в рубашке с открытым воротом. Кто это такой, я понятия не имел. Рядом с этим портретом висел еще один: человека, похожего на Маркса. Я узнал основателя современного сионизма Теодора Герцля, потому что у Эйхмана в папке (которую он именовал «досье евреев») лежала его фотография. Глаза бармена следили за нами, пока мы, отодвинув занавеску из бус, шли в душный задний зал, заставленный ящиками с пивом; стулья там были опрокинуты на столы. Полкес спустил три стула на пол, а Голомб прихватил из ящика три пива, сдернул с бутылок крышечки большими пальцами и водрузил их на стол.
– Ловкий трюк! – похвалил я.
– Ты бы посмотрел, как он открывает консервы с персиками, – обронил Полкес.
Здесь тоже была жарища. Сняв пиджак, я закатал рукава рубашки. Но оба еврея остались сидеть в пиджаках, по-прежнему наглухо застегнутых. Я кивком указал на бугры у них под мышками:
– Все нормально. Я видел пистолеты и прежде. Увижу ваши, мне не станут потом сниться кошмары.
Полкес перевел мою речь на иврит, Голомб, улыбаясь, покивал, оскалив большущие зубы, желтые, словно обычно он обедал сеном, и снял пиджак. Полкес – тоже. У каждого из них оказалось при себе по здоровущему «Уэбли». Мы закурили, отхлебнули по глотку теплого пива и поглядели друг на друга. Я больше внимания уделил Голомбу, потому что главным тут, похоже, был он.
– Элиаху Голомб, – сказал Полкес, – член Верховного командования «Хаганы». Он одобряет радикальную политику вашего правительства в отношении евреев, так как «Хагана» убеждена, что это способствует укреплению силы еврейского населения в Палестине. Что означает одно: в перспективе еврейское население по численности превзойдет арабское, и тогда мы сумеем завладеть всей страной.
Теплое пиво я всегда терпеть не мог и ненавижу хлебать его из бутылки. Меня бесит, когда приходится пить из бутылки. Лучше уж не пить вовсе.
– Давайте кое-что проясним, – сказал я. – Это не мое правительство. Я ненавижу нацистов. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы тоже ненавидели бы их. Это кучка чертовых брехунов, ни единому их слову верить нельзя. Вы верите в свое дело. Это замечательно. Но в Германии мало во что стоит верить. Разве только в то, что пиво всегда следует подавать холодным и с высоченной шапкой пены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– А при чем здесь Хадж Амин? Вы с ним тоже должны встретиться? – поинтересовался я. – Он ведь араб?
– Хадж Амин – на случай, если наша просионистская политика не сработает. Мы планировали встретиться с некоторыми членами Верховного арабского комитета; тут, в Палестине – с Хадж Амином. Но, похоже, англичане распорядились о роспуске комитета и аресте его членов. Несколько дней назад в Назарете был убит помощник верховного комиссара Галилеи, и Хадж Амин скрывается в старом городе в Иерусалиме, но хочет попробовать ускользнуть оттуда и встретиться с нами в Каире. Так что, как сам видишь, в Яффе у нас одна забота – Полкес.
– Напомни мне, Эйхман, чтобы я никогда не садился играть с тобой в карты, – бросил я. – А уж если сяду, то чтоб ты непременно снял пиджак и закатал рукава рубашки.
– Передай Файвелю Полкесу только одно – пусть приедет в Каир. Он поймет. Но ради всего святого, не вздумай упоминать великого муфтия.
– Что еще за муфтий?
– Хадж Амин, – пояснил Эйхман. – Он и есть великий муфтий в Иерусалиме. Верховное лицо религиозного закона в Палестине. Англичане назначили его в тысяча девятьсот двадцать первом году, что делает его самым могущественным арабом в стране. Он яростный антисемит. В сравнении с ним фюрер просто обожает евреев. Хадж Амин объявил евреям джихад. И потому «Хагана» и «Иргун» жаждут видеть его мертвым. И потому лучше, чтобы Файвель Полкес не знал, что мы планируем встретиться и с Амином. Полкес конечно же заподозрит, что такая встреча состоится. Но это уж его проблема.
– Надеюсь только, что она не станет моей, – вздохнул я.
День спустя после того, как Эйхман с Хагеном отбыли на пароходе в Александрию, в отеле «Иерусалим» объявился разыскивающий их Файвель Полкес. Польский еврей лет за тридцать, дымящий без перерыва. Щеголял он в помятом легком костюме и соломенной шляпе. Ему явно не мешало побриться, но в сравнении с русским евреем, сопровождавшим его и тоже не вынимавшим сигареты изо рта, он казался гладко выбритым. Спутнику его, Элиаху Голомбу, было за сорок, и весь он, с мощными плечами и обветренным лицом, точно был высечен из гранита. Пиджаки у обоих были застегнуты на все пуговицы, хотя жарища стояла обжигающая. Застегнутый в жаркий день пиджак означает обычно одно. Когда я объяснил ситуацию, Голомб выругался по-русски, а я, стараясь сгладить ситуацию – эти люди были все-таки террористами, – указал на бар и пригласил их выпить. За мой счет.
– Ладно, – кивнул Полкес, говоривший на хорошем немецком. – Но не здесь. Давайте двинем куда-нибудь еще. У меня машина на улице.
Соглашаться меня совсем не манило: одно дело – выпить с ними в баре отеля и совсем другое – отправляться неведомо куда в машине с людьми, чьи застегнутые пиджаки недвусмысленно сообщали: они вооружены и, вероятно, опасны. Заметив мое замешательство, Полкес заверил:
– Приятель, ты будешь в полной безопасности. Воюем мы против англичан, не против немцев.
У отеля мы погрузились в салон двухцветного «райли», и Голомб отъехал медленно, как человек, не желающий привлекать к себе лишнего внимания. Мы двинулись на северо-восток, через германскую колонию роскошных белых вилл, известную под названием Маленькая Валгалла, затем, повернув налево, переехали через железнодорожные пути в Хашакар-Херцл. Еще раз свернули налево в Лилиен-Блум и остановились у бара, по соседству с кинотеатром. Находимся мы, сообщил Полкес, в центре садового пригорода Тель-Авива. Воздух тут благоухал ароматом цветущих апельсиновых деревьев и моря. Все выглядело аккуратнее и чище, чем в Яффе. Во всяком случае, более по-европейски. И я отметил это вслух.
– Естественно, ты чувствуешь себя как дома, – согласился Полкес. – В этом районе живут только евреи. А поселись тут арабы, и весь пригород превратился бы в писсуар.
Мы зашли в кафе со стеклянной витриной вместо передней стены, вывеска была написана на иврите, называлось кафе «У Капульски». По радио играла музыка, по-моему еврейская. По плиточному полу возила тряпкой женщина, ростом почти карлица. Заднюю стену украшал портрет старикана, немного похожего на Эйнштейна, но без вислых усов, с буйной шевелюрой, в рубашке с открытым воротом. Кто это такой, я понятия не имел. Рядом с этим портретом висел еще один: человека, похожего на Маркса. Я узнал основателя современного сионизма Теодора Герцля, потому что у Эйхмана в папке (которую он именовал «досье евреев») лежала его фотография. Глаза бармена следили за нами, пока мы, отодвинув занавеску из бус, шли в душный задний зал, заставленный ящиками с пивом; стулья там были опрокинуты на столы. Полкес спустил три стула на пол, а Голомб прихватил из ящика три пива, сдернул с бутылок крышечки большими пальцами и водрузил их на стол.
– Ловкий трюк! – похвалил я.
– Ты бы посмотрел, как он открывает консервы с персиками, – обронил Полкес.
Здесь тоже была жарища. Сняв пиджак, я закатал рукава рубашки. Но оба еврея остались сидеть в пиджаках, по-прежнему наглухо застегнутых. Я кивком указал на бугры у них под мышками:
– Все нормально. Я видел пистолеты и прежде. Увижу ваши, мне не станут потом сниться кошмары.
Полкес перевел мою речь на иврит, Голомб, улыбаясь, покивал, оскалив большущие зубы, желтые, словно обычно он обедал сеном, и снял пиджак. Полкес – тоже. У каждого из них оказалось при себе по здоровущему «Уэбли». Мы закурили, отхлебнули по глотку теплого пива и поглядели друг на друга. Я больше внимания уделил Голомбу, потому что главным тут, похоже, был он.
– Элиаху Голомб, – сказал Полкес, – член Верховного командования «Хаганы». Он одобряет радикальную политику вашего правительства в отношении евреев, так как «Хагана» убеждена, что это способствует укреплению силы еврейского населения в Палестине. Что означает одно: в перспективе еврейское население по численности превзойдет арабское, и тогда мы сумеем завладеть всей страной.
Теплое пиво я всегда терпеть не мог и ненавижу хлебать его из бутылки. Меня бесит, когда приходится пить из бутылки. Лучше уж не пить вовсе.
– Давайте кое-что проясним, – сказал я. – Это не мое правительство. Я ненавижу нацистов. И будь у вас хоть капля здравого смысла, вы тоже ненавидели бы их. Это кучка чертовых брехунов, ни единому их слову верить нельзя. Вы верите в свое дело. Это замечательно. Но в Германии мало во что стоит верить. Разве только в то, что пиво всегда следует подавать холодным и с высоченной шапкой пены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97