Оба при виде меня оживились. Еще бы, дом-то совсем не из тех, куда гости то и дело заскакивают ненароком. Разве что с парашютом кто спрыгнет. Так что, возможно, они просто обрадовались новому человеку. Даже если человек этот довольно-таки замкнутый. Мы обменялись рукопожатиями. У Груэна рука была мягкой и влажноватой, словно он почему-то нервничал. А ладонь Энгельбертины оказалась твердой и шершавой, как наждак; это меня удивило, и я подумал, что работа частных медсестер имеет свои неприятные стороны. Я присел на широкую, удобную тахту и испустил глубокий блаженный вздох.
– Поездочка была долгой, – заметил я, озираясь в огромной гостиной.
Энгельбертина уже взбивала подушку у меня за спиной, и я заметил татуировку на ее левой руке, почти под мышкой. Вот, пожалуй, и объяснение, отчего руки у нее стали такими жесткими и грубыми. Сдается мне, что ожесточилась и она сама. Но пока что я выбросил всякие глупые мысли из головы, к тому же на кухне готовилось что-то вкусное, и впервые за много недель я почувствовал, что хочу есть. В дверях появилась еще одна женщина. Тоже привлекательная, но не похожая на ангела: средних лет, крупная и слегка увядшая. Эту звали Райна, и она служила в доме кухаркой.
– Герр Гюнтер – частный детектив, – сообщил Хенкель.
– Это, наверное, очень интересная работа, – откликнулся Груэн.
– Когда становится интересно, то обычно самая пора хвататься за пистолет, – сказал я.
– Как, любопытно, человек приходит к такой работе? – поинтересовался Груэн, снова раскуривая трубку. Энгельбертине дым, похоже, не нравился, она отгоняла его от лица ладонью. Груэн на нее никакого внимания не обращал, а я сделал мысленную пометку не курить в доме, лучше на улице.
– Раньше, до войны, я служил в Берлине, – объяснил я, – детективом в КРИПО.
– А вы когда-нибудь поймали убийцу? – вступила в разговор Энгельбертина.
Обычно я отмахиваюсь от таких вопросов, но на эту женщину мне хотелось произвести впечатление.
– Один раз. Поймал душителя по фамилии Горман.
– Я помню этот случай, – покивал Груэн. – Шумное было дело.
– Ну, это было давно.
– Знаешь, Энгельбертина, нам следует вести себя поосторожнее, – заметил Груэн. – Не то герр Гюнтер вызнает все наши маленькие грязные секреты. Наверное, он уже начал приглядываться к нам.
– Не волнуйтесь, – успокоил я его. – На самом деле я никогда не был особо хорошим полицейским. У меня всегда были проблемы с начальством.
– Как-то это не по-немецки, старина, – высказался Груэн.
– Ну да, потому-то я и угодил в госпиталь. Меня остерегли, чтоб я бросил дело, над которым я работаю. Но предупреждение не подействовало.
– Вы, наверное, очень наблюдательный, – сказала Энгельбертина.
– Тогда бы я не допустил, чтоб меня избили, – возразил я.
– Это вы верно говорите, – согласился Груэн.
Они с Энгельбертиной принялись обсуждать свой любимый детективный рассказ, что стало для меня сигналом отключиться ненадолго: детективные истории я терпеть не могу. Я оглядел окружающую обстановку: шторы в красно-белую клетку, зеленые ставни, крашенные от руки шкафчики, пушистые меховые ковры, двухсотлетние дубовые балки, огромный камин, картины с цветами и виноградными лозами и – это уж в каждом альпийском доме непременно – старая упряжь. Зал огромный, но я все равно чувствовал себя здесь уютно, как ломтик хлеба в тостере.
Подали ланч. Я поел с удовольствием. Съел больше, чем, мне казалось, я одолею. Потом поспал в кресле. А проснувшись, увидел, что мы с Груэном остались одни. Похоже, он сидит тут уже некоторое время и смотрит на меня каким-то странным взглядом – я посчитал, что ситуация требует объяснений:
– Для вас, герр Груэн, тоже требуется провести расследование?
– Нет-нет, – заверил он. – И, пожалуйста, называйте меня Эрик. – Он откатил инвалидную коляску чуть назад. – У меня просто возникло чувство, будто мы уже встречались прежде. Ваше лицо кажется мне знакомым.
– Уж такое, наверное, у меня лицо, – пожал я плечами. И мне вспомнился американец, навестивший мой отель в Дахау. Тот тоже сказал нечто похожее. – Удачно, что я стал полицейским, – прибавил я. – Не то из-за моей физиономии меня вечно арестовывали бы за то, чего я не совершал. Вместо кого-то другого.
– Вам в Вене доводилось бывать? – поинтересовался он. – Или в Бремене?
– В Вене да. А в Бремене нет, никогда.
– Бремен… Неинтересный городишко. Совсем не похож на Берлин.
– В наши дни в Берлине интереснее всего, – поддержал я разговор. – Вот почему я и не живу там. Слишком опасно. Если и случится новая война, то начнется она в Берлине.
– Но вряд ли там опаснее, чем в Мюнхене. Для вас, я имею в виду. По словам Генриха, бандиты вас чуть не убили.
– Чуть – это да, – подтвердил я. – А где, кстати, доктор Хенкель?
– В лабораторию уехал, в Партенкирхен. До обеда мы его уж точно не увидим. А может, и к обеду не вернется. Теперь, когда вы тут, герр Гюнтер…
– Берни, пожалуйста.
Он вежливо наклонил голову:
– Я хочу сказать, теперь он уже не чувствует себя обязанным обедать со мной, как обычно. – Перегнувшись, он взял мою руку и дружелюбно пожал. – Я так рад, что ты здесь. Иногда мне тут так одиноко.
– Но у тебя же есть Райна и Энгельбертина. Так что не проси меня жалеть тебя.
– О, они обе, конечно, очень милые. Не пойми меня неправильно. Если бы Энгельбертина не заботилась обо мне, я бы совсем пропал. Но для разговора мужчине нужен другой мужчина. К тому же Райна все время на кухне – держится обособленно. А из Энгельбертины собеседница не бог весть какая. И смею заметить, в этом нет ничего удивительного. Бедняжке выпала тяжелая жизнь. Думаю, в свое время она сама тебе все расскажет.
Я кивнул, вспомнив номер, вытатуированный на руке Энгельбертины. За исключением Эриха Кауфмана, еврейского адвоката, который поручил мне первое дело в Мюнхене, больше я ни разу не встречал еврея, побывавшего в лагере смертников. Ведь большинство узников погибли, а уцелевшие уехали в Израиль или Америку. И про лагерные номера я знал только потому, что прочитал статью в журнале. Я еще подумал тогда: такую татуировку еврей может носить даже с гордостью. Свой номер эсэсовца я удалил весьма болезненно, с помощью зажигалки.
– Она еврейка? – спросил я. Я не знал, еврейская ли фамилия Цехнер, но по-другому объяснить происхождение синих цифр у нее на руке не мог.
Груэн кивнул:
– Была заключенной в Аушвиц-Биркенау. Это был один из самых страшных лагерей. Он находился под Краковом, в Польше.
Брови у меня поползли на лоб.
– А она знает? Про тебя, про Генриха? И про меня? Что все мы служили в СС?
– А как ты думаешь?
– Думаю, если б знала, то села бы на первый же поезд и укатила в лагерь для перемещенных лиц в Ландсберг. А оттуда первым же пароходом в Израиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Поездочка была долгой, – заметил я, озираясь в огромной гостиной.
Энгельбертина уже взбивала подушку у меня за спиной, и я заметил татуировку на ее левой руке, почти под мышкой. Вот, пожалуй, и объяснение, отчего руки у нее стали такими жесткими и грубыми. Сдается мне, что ожесточилась и она сама. Но пока что я выбросил всякие глупые мысли из головы, к тому же на кухне готовилось что-то вкусное, и впервые за много недель я почувствовал, что хочу есть. В дверях появилась еще одна женщина. Тоже привлекательная, но не похожая на ангела: средних лет, крупная и слегка увядшая. Эту звали Райна, и она служила в доме кухаркой.
– Герр Гюнтер – частный детектив, – сообщил Хенкель.
– Это, наверное, очень интересная работа, – откликнулся Груэн.
– Когда становится интересно, то обычно самая пора хвататься за пистолет, – сказал я.
– Как, любопытно, человек приходит к такой работе? – поинтересовался Груэн, снова раскуривая трубку. Энгельбертине дым, похоже, не нравился, она отгоняла его от лица ладонью. Груэн на нее никакого внимания не обращал, а я сделал мысленную пометку не курить в доме, лучше на улице.
– Раньше, до войны, я служил в Берлине, – объяснил я, – детективом в КРИПО.
– А вы когда-нибудь поймали убийцу? – вступила в разговор Энгельбертина.
Обычно я отмахиваюсь от таких вопросов, но на эту женщину мне хотелось произвести впечатление.
– Один раз. Поймал душителя по фамилии Горман.
– Я помню этот случай, – покивал Груэн. – Шумное было дело.
– Ну, это было давно.
– Знаешь, Энгельбертина, нам следует вести себя поосторожнее, – заметил Груэн. – Не то герр Гюнтер вызнает все наши маленькие грязные секреты. Наверное, он уже начал приглядываться к нам.
– Не волнуйтесь, – успокоил я его. – На самом деле я никогда не был особо хорошим полицейским. У меня всегда были проблемы с начальством.
– Как-то это не по-немецки, старина, – высказался Груэн.
– Ну да, потому-то я и угодил в госпиталь. Меня остерегли, чтоб я бросил дело, над которым я работаю. Но предупреждение не подействовало.
– Вы, наверное, очень наблюдательный, – сказала Энгельбертина.
– Тогда бы я не допустил, чтоб меня избили, – возразил я.
– Это вы верно говорите, – согласился Груэн.
Они с Энгельбертиной принялись обсуждать свой любимый детективный рассказ, что стало для меня сигналом отключиться ненадолго: детективные истории я терпеть не могу. Я оглядел окружающую обстановку: шторы в красно-белую клетку, зеленые ставни, крашенные от руки шкафчики, пушистые меховые ковры, двухсотлетние дубовые балки, огромный камин, картины с цветами и виноградными лозами и – это уж в каждом альпийском доме непременно – старая упряжь. Зал огромный, но я все равно чувствовал себя здесь уютно, как ломтик хлеба в тостере.
Подали ланч. Я поел с удовольствием. Съел больше, чем, мне казалось, я одолею. Потом поспал в кресле. А проснувшись, увидел, что мы с Груэном остались одни. Похоже, он сидит тут уже некоторое время и смотрит на меня каким-то странным взглядом – я посчитал, что ситуация требует объяснений:
– Для вас, герр Груэн, тоже требуется провести расследование?
– Нет-нет, – заверил он. – И, пожалуйста, называйте меня Эрик. – Он откатил инвалидную коляску чуть назад. – У меня просто возникло чувство, будто мы уже встречались прежде. Ваше лицо кажется мне знакомым.
– Уж такое, наверное, у меня лицо, – пожал я плечами. И мне вспомнился американец, навестивший мой отель в Дахау. Тот тоже сказал нечто похожее. – Удачно, что я стал полицейским, – прибавил я. – Не то из-за моей физиономии меня вечно арестовывали бы за то, чего я не совершал. Вместо кого-то другого.
– Вам в Вене доводилось бывать? – поинтересовался он. – Или в Бремене?
– В Вене да. А в Бремене нет, никогда.
– Бремен… Неинтересный городишко. Совсем не похож на Берлин.
– В наши дни в Берлине интереснее всего, – поддержал я разговор. – Вот почему я и не живу там. Слишком опасно. Если и случится новая война, то начнется она в Берлине.
– Но вряд ли там опаснее, чем в Мюнхене. Для вас, я имею в виду. По словам Генриха, бандиты вас чуть не убили.
– Чуть – это да, – подтвердил я. – А где, кстати, доктор Хенкель?
– В лабораторию уехал, в Партенкирхен. До обеда мы его уж точно не увидим. А может, и к обеду не вернется. Теперь, когда вы тут, герр Гюнтер…
– Берни, пожалуйста.
Он вежливо наклонил голову:
– Я хочу сказать, теперь он уже не чувствует себя обязанным обедать со мной, как обычно. – Перегнувшись, он взял мою руку и дружелюбно пожал. – Я так рад, что ты здесь. Иногда мне тут так одиноко.
– Но у тебя же есть Райна и Энгельбертина. Так что не проси меня жалеть тебя.
– О, они обе, конечно, очень милые. Не пойми меня неправильно. Если бы Энгельбертина не заботилась обо мне, я бы совсем пропал. Но для разговора мужчине нужен другой мужчина. К тому же Райна все время на кухне – держится обособленно. А из Энгельбертины собеседница не бог весть какая. И смею заметить, в этом нет ничего удивительного. Бедняжке выпала тяжелая жизнь. Думаю, в свое время она сама тебе все расскажет.
Я кивнул, вспомнив номер, вытатуированный на руке Энгельбертины. За исключением Эриха Кауфмана, еврейского адвоката, который поручил мне первое дело в Мюнхене, больше я ни разу не встречал еврея, побывавшего в лагере смертников. Ведь большинство узников погибли, а уцелевшие уехали в Израиль или Америку. И про лагерные номера я знал только потому, что прочитал статью в журнале. Я еще подумал тогда: такую татуировку еврей может носить даже с гордостью. Свой номер эсэсовца я удалил весьма болезненно, с помощью зажигалки.
– Она еврейка? – спросил я. Я не знал, еврейская ли фамилия Цехнер, но по-другому объяснить происхождение синих цифр у нее на руке не мог.
Груэн кивнул:
– Была заключенной в Аушвиц-Биркенау. Это был один из самых страшных лагерей. Он находился под Краковом, в Польше.
Брови у меня поползли на лоб.
– А она знает? Про тебя, про Генриха? И про меня? Что все мы служили в СС?
– А как ты думаешь?
– Думаю, если б знала, то села бы на первый же поезд и укатила в лагерь для перемещенных лиц в Ландсберг. А оттуда первым же пароходом в Израиль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97