– Мы на месте.
Машина остановилась.
– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга .
– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.
– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.
– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.
– Послушайте, мистер Швейцер , – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?
– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?
Имя и адрес я ему назвал.
– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.
– Ходить можете?
– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.
Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.
– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.
– А я – канцлеров.
– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.
– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.
Наверху врач разыскал медсестру, чтобы помогла мне раздеться. Девчонка была премиленькая, и даже в госпитале она наверняка нашла бы более приятное зрелище, чем мое бледное тело все в синих полосах от трости – ну просто флаг Баварии!
– Господи Иисусе! – вырвалось у доктора, когда он вернулся осматривать меня. Кстати о Христе. Я стал гораздо лучше представлять себе, как он себя чувствовал, после того как с ним закончили разбираться римляне. – Что же с вами произошло?
– Я же говорил – меня избили.
– Но кто? Почему?
– Сказали, что они полицейские, – ответил я. – Может, просто потому, что хотели, чтоб я вспоминал их добрым словом. Я-то всегда думаю о людях только плохо – такой вот у меня недостаток. А еще – вечно суюсь не в свои дела и слишком распускаю язык. Именно от этого, думаю, они и желали остеречь меня, если читать между синяков.
– Хм, с чувством юмора у вас полный порядок, – заметил доктор. – И у меня предчувствие, что утром оно вам очень даже понадобится. Синяки ваши мне не нравятся.
– Мне тоже.
– Сейчас сделаем рентген. Проверим, нет ли переломов. А потом накачаем болеутоляющим и взглянем на ваш палец.
– Да сейчас смотрите – он у меня в кармане куртки.
– Вообще-то я имел в виду культю. – Я позволил ему размотать платок и осмотреть остаток мизинца. – Потребуется наложить пару швов, – заключил доктор. – Обработать антисептиком… Но проделано очень аккуратно. Отрублены две верхние фаланги. Как они сделали это? Ну, то есть чем отрубили?
– Молотком и стамеской.
Доктор и медсестра сочувственно поморщились. Меня била дрожь. Медсестра набросила мне на плечи одеяло, но дрожь не унималась, я потел, и мне ужасно хотелось пить. Когда я начал зевать, доктор ущипнул меня за мочку уха.
– Ну теперь даже не тратьте напрасно слов, – сквозь стиснутые зубы прошептал я. – Я понял: вы считаете, что я душка.
– У вас шок. – Он помог мне улечься на кровать, медсестра накрыла меня несколькими одеялами. – Вам повезло, что вы так быстро оказались у нас.
– Сегодня вечером все считают меня настоящим везунчиком, – пробормотал я. Мне стало совсем худо. Я разволновался, как форель, пытающаяся плыть на стеклянном кофейном столике. – Скажите мне, доктор, может человек летом заразиться гриппом и умереть?
– Гриппом? – переспросил он. – О чем вы говорите? У вас нет гриппа.
– В том-то и странность. А чувствую я себя так, будто у меня грипп.
– И вы не умрете.
– В восемнадцатом году от гриппа умерло несчитаное количество людей. Как же вы можете быть так уверены, док? Люди без конца умирают от гриппа. Моя жена, например. И вторая моя жена тоже. Не знаю почему, но что-то мне не понравилось. Я не про жену. Хотя и она мне последнее время не нравилась. Вначале – да. Нравилась, и сильно. Но уже с конца войны – нет. И уж тем более, когда мы переехали в Мюнхен. Может, я и заслужил сегодняшние побои. Из-за этого. Понимаете? Я, док, все заслужил. Все, что со мной сотворили.
– Чепуха! – сказал доктор, потом вопрос мне вроде задал, что ли. Я не разобрал. Я уже ничего не разбирал.
Снова сгустился туман. Он валил, точно пар из сосисочной в холодный зимний день. Берлинский воздух. Его ни с чем не спутаешь. Будто вернулся домой. И только частичка меня осознавала, что все неправда, я просто второй раз за вечер теряю сознание. И это немножко напоминает смерть. Но все-таки лучше. Все лучше, чем быть мертвым. Может, я действительно везунчик, только этого не понимаю? Пока я могу отличить жизнь от смерти, все более-менее нормально.
18
Наступил день. В окна лился солнечный свет. Пылинки дрожали в сверкающих лучах, точно в свете небесного кинопроектора. А может, то были ангелы, посланные, чтобы передать мне благую весть небес. Или мельчайшие крупинки моей души, рвущиеся к посмертной славе, бесстрашно разведывающие путь к звездам? Луч чуть заметно переместился, словно стрелка гигантских солнечных часов, и, наконец, коснулся изножья кровати, даже сквозь простыню и одеяла согрев пальцы ног, словно напоминая, что мои мирские дела еще не завершены.
Потолок был розовый. С него на медных цепочках свисал огромный стеклянный плафон. Внутри, на дне, валялись четыре дохлые мухи, словно самолеты, подбитые в ожесточенной битве насекомых. Покончив рассматривать потолок, я переключился на стены. Такого же розового цвета, как потолок. К одной прислонился медицинский шкафчик, полный флаконов, пузырьков и бинтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Машина остановилась.
– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга .
– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.
– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.
– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.
– Послушайте, мистер Швейцер , – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?
– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?
Имя и адрес я ему назвал.
– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.
– Ходить можете?
– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.
Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.
– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.
– А я – канцлеров.
– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.
– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.
Наверху врач разыскал медсестру, чтобы помогла мне раздеться. Девчонка была премиленькая, и даже в госпитале она наверняка нашла бы более приятное зрелище, чем мое бледное тело все в синих полосах от трости – ну просто флаг Баварии!
– Господи Иисусе! – вырвалось у доктора, когда он вернулся осматривать меня. Кстати о Христе. Я стал гораздо лучше представлять себе, как он себя чувствовал, после того как с ним закончили разбираться римляне. – Что же с вами произошло?
– Я же говорил – меня избили.
– Но кто? Почему?
– Сказали, что они полицейские, – ответил я. – Может, просто потому, что хотели, чтоб я вспоминал их добрым словом. Я-то всегда думаю о людях только плохо – такой вот у меня недостаток. А еще – вечно суюсь не в свои дела и слишком распускаю язык. Именно от этого, думаю, они и желали остеречь меня, если читать между синяков.
– Хм, с чувством юмора у вас полный порядок, – заметил доктор. – И у меня предчувствие, что утром оно вам очень даже понадобится. Синяки ваши мне не нравятся.
– Мне тоже.
– Сейчас сделаем рентген. Проверим, нет ли переломов. А потом накачаем болеутоляющим и взглянем на ваш палец.
– Да сейчас смотрите – он у меня в кармане куртки.
– Вообще-то я имел в виду культю. – Я позволил ему размотать платок и осмотреть остаток мизинца. – Потребуется наложить пару швов, – заключил доктор. – Обработать антисептиком… Но проделано очень аккуратно. Отрублены две верхние фаланги. Как они сделали это? Ну, то есть чем отрубили?
– Молотком и стамеской.
Доктор и медсестра сочувственно поморщились. Меня била дрожь. Медсестра набросила мне на плечи одеяло, но дрожь не унималась, я потел, и мне ужасно хотелось пить. Когда я начал зевать, доктор ущипнул меня за мочку уха.
– Ну теперь даже не тратьте напрасно слов, – сквозь стиснутые зубы прошептал я. – Я понял: вы считаете, что я душка.
– У вас шок. – Он помог мне улечься на кровать, медсестра накрыла меня несколькими одеялами. – Вам повезло, что вы так быстро оказались у нас.
– Сегодня вечером все считают меня настоящим везунчиком, – пробормотал я. Мне стало совсем худо. Я разволновался, как форель, пытающаяся плыть на стеклянном кофейном столике. – Скажите мне, доктор, может человек летом заразиться гриппом и умереть?
– Гриппом? – переспросил он. – О чем вы говорите? У вас нет гриппа.
– В том-то и странность. А чувствую я себя так, будто у меня грипп.
– И вы не умрете.
– В восемнадцатом году от гриппа умерло несчитаное количество людей. Как же вы можете быть так уверены, док? Люди без конца умирают от гриппа. Моя жена, например. И вторая моя жена тоже. Не знаю почему, но что-то мне не понравилось. Я не про жену. Хотя и она мне последнее время не нравилась. Вначале – да. Нравилась, и сильно. Но уже с конца войны – нет. И уж тем более, когда мы переехали в Мюнхен. Может, я и заслужил сегодняшние побои. Из-за этого. Понимаете? Я, док, все заслужил. Все, что со мной сотворили.
– Чепуха! – сказал доктор, потом вопрос мне вроде задал, что ли. Я не разобрал. Я уже ничего не разбирал.
Снова сгустился туман. Он валил, точно пар из сосисочной в холодный зимний день. Берлинский воздух. Его ни с чем не спутаешь. Будто вернулся домой. И только частичка меня осознавала, что все неправда, я просто второй раз за вечер теряю сознание. И это немножко напоминает смерть. Но все-таки лучше. Все лучше, чем быть мертвым. Может, я действительно везунчик, только этого не понимаю? Пока я могу отличить жизнь от смерти, все более-менее нормально.
18
Наступил день. В окна лился солнечный свет. Пылинки дрожали в сверкающих лучах, точно в свете небесного кинопроектора. А может, то были ангелы, посланные, чтобы передать мне благую весть небес. Или мельчайшие крупинки моей души, рвущиеся к посмертной славе, бесстрашно разведывающие путь к звездам? Луч чуть заметно переместился, словно стрелка гигантских солнечных часов, и, наконец, коснулся изножья кровати, даже сквозь простыню и одеяла согрев пальцы ног, словно напоминая, что мои мирские дела еще не завершены.
Потолок был розовый. С него на медных цепочках свисал огромный стеклянный плафон. Внутри, на дне, валялись четыре дохлые мухи, словно самолеты, подбитые в ожесточенной битве насекомых. Покончив рассматривать потолок, я переключился на стены. Такого же розового цвета, как потолок. К одной прислонился медицинский шкафчик, полный флаконов, пузырьков и бинтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97