У них, как и у англичан, островной менталитет. Правда, англичанин уж если говорит на немецком, то говорит хорошо, а американцы считают, что изучение любых иностранных языков – пустая трата времени. Вроде как игра в футбол, раз сами они играют в какую-то непонятную его разновидность.
– Иванов – фамилия, похожая на русскую, – заметил я. – Может, он и по-русски говорит. Я по-русски говорю прекрасно. Выучился в лагере.
– Вам повезло. Я про то, что вам удалось вернуться домой. – Он окинул меня долгим оценивающим взглядом. – Да, очень повезло.
– Это уж точно. Здоровье у меня хорошее, хотя я и получил порцию шрапнели в ногу. Да по голове схлопотал пару лет назад. Из-за этого случается иной раз – затылок зудит. Обычно, когда происходит нечто бессмысленное. Как сейчас, например.
– О? А что же сейчас бессмысленного?
– С чего вдруг еврея так заботит, что случилось с десятком поганых военных преступников?
– Вопрос справедливый, – покивал он. – Да, я еврей. Но это не означает, герр Гюнтер, что интересует меня только месть. – Поднявшись, Кауфман подошел к окну, подозвав меня властным кивком.
Мимоходом я заметил фотографию Кауфмана в мундире немецкого солдата времен Первой мировой войны и диплом доктора наук университета Галле. А встав рядом с ним, разглядел: его светло-серый, в тонкую полоску костюм даже еще дороже, чем мне показалось издалека. Ткань шелковисто зашуршала, когда Кауфман, сняв очки в черепаховой оправе, энергично стал протирать их платком ослепительной белизны, таким же безупречным, как и воротничок его рубашки. Меня больше интересовал сам Кауфман, чем вид на Карлс-плац с высоты птичьего полета, открывавшийся из окна его офиса. Я чувствовал себя Исавом, стоящим рядом с благополучным братом своим Иаковом.
– Это Дворец правосудия и здание суда, – сказал он. – Года через два – а может, дай-то бог, и раньше, потому что этот грохот сводит меня с ума, – они станут такими же, как прежде. Можно будет войти и поприсутствовать на судебном процессе, не подозревая даже, что когда-то здание было разрушено бомбами союзных войск. Может, кстати, зданию это и пойдет на пользу. Но закон – это нечто иное. Он создается людьми, герр Гюнтер, а потому – милосердие выше правосудия. Амнистия для всех военных преступников – вот что будет благоприятствовать рождению новой Германии.
– Включая и преступников вроде Отто Олендорфа? Того, что виновен в смерти почти ста тысяч человек?
– Для всех! – отрезал он. – Я один из многих, в том числе и евреев, кто считает, что политическая чистка, навязанная нам оккупационными властями, несправедлива во всех отношениях и провалилась с чудовищным треском. Необходимо как можно скорее прекратить преследование так называемых беглецов от закона, а всех, остающихся в заключении, освободить. И подвести, таким образом, черту под печальными событиями этой достойной сожаления эпохи. Я, а также группа юристов-единомышленников и высшие церковные иерархи намерены подать прошение американскому верховному выездному судье о заключенных в Ландсберге. Сбор любых свидетельств дурного обращения с заключенными – необходимый первый шаг для нашей петиции. И то, что я еврей, абсолютно тут ни при чем. Я ясно изложил свою позицию?
Мне понравилось, что он не погнушался прочитать мне небольшую лекцию о новой Федеративной Республике. Уже давно никто так не старался ради повышения уровня моего образования. Да и кроме того, наши деловые отношения с ним только зарождались, и нахальничать было пока еще не с руки.
К тому же он еще и юрист, и случается ведь, когда вы грубите юристам, они обвиняют вас в оскорблении и запихивают в тюрьму.
Итак, я отправился в Ландсберг и встретился с рядовым Ивановым, а вернувшись, отправился снова на встречу с Кауфманом. Вот тут-то как раз и подоспел момент произнести все нахальные фразочки, какие я сумел придумать. А ему пришлось выслушать их и проглотить. Потому что разговор с клиентом называется у нас, частных детективов, отчетом, а предоставляемые мною отчеты зачастую вполне могут сойти за оскорбление у человека, не привыкшего к моей манере. Особенно если факты отчета совсем не похожи на те, какие он желал бы услышать, если хочет спасти подонков вроде Отто Олендорфа от виселицы. Потому что Иванов оказался вруном и обманщиком, хуже того, стукачом – безмозглая обезьяна, которая только и рвется подло свести счеты с американской армией, да еще вдобавок и получить за это вознаграждение.
– Я совсем не уверен, – приступил я, – что он вообще работал в Ландсберге. Он понятия не имеет, что в тысяча девятьсот двадцать четвертом году одним из заключенных там был Гитлер. Или про то, что замок был построен только в тысяча девятьсот десятом. Он не знает, что семеро повешенных в Ландсберге в июне тысяча девятьсот сорок восьмого года были нацистскими врачами. Сказал, что палачом там Джо Мальта, – в действительности Мальта ушел из армии еще в тысяча девятьсот сорок седьмом. В Ландсберге уже новый палач, и его имя держится в тайне. Еще Иванов сказал, будто виселица расположена в помещении, а на самом деле она на улице. Такое человек не может не знать, если он на самом деле работает в тюрьме. Мой вывод – работал он только в лагере для перемещенных лиц.
– Ясно, – протянул Кауфман. – Вы, герр Гюнтер, провели чрезвычайно тщательное расследование.
– Мне встречались люди еще более бессовестные, чем Иванов, – заключил я свой отчет, чуточку даже наслаждаясь ситуацией, – но только в тюрьме. Единственное, что поможет сделать из Иванова убедительного свидетеля, – это сотняжка долларов, вложенная в Библию, на которой он станет приносить присягу.
Кауфман помолчал с минуту. Потом, выдвинув ящик стола, вынул коробку и, достав из нее деньги, заплатил мне остаток гонорара наличными. И наконец заметил:
– У вас такой довольный вид.
– Я всегда доволен после хорошо сделанной работы.
– Вы не до конца откровенны. Ну же! Мы оба знаем, тут кроется что-то еще.
– Ну разве что я даже рад, что Иванов оказался мошенником, – признался я.
– Вы не верите в возможность возрождения справедливой Германии?
– В Германию – верю. А людям вроде Отто Олендорфа, – нет. Быть подлецом не входило в обязательные условия для вступления в СС, хотя, конечно, немало помогало. Уж я-то знаю. Какое-то время я и сам состоял в СС. Может быть, это отчасти объясняет, почему я не попадаю в ногу с вашей новой Федеративной Республикой. А может, я просто чуточку старомоден. Но понимаете ли, есть нечто такое в человеке, который убил сто тысяч мужчин, женщин и детей, что у меня вызывает отвращение. И я склонен думать, что наилучший способ для новой Германии взять старт с разгону – это повесить и его, и ему подобных.
4
Кауфман вовсе не произвел на меня впечатления человека раздраженного неудачей – всего лишь напыщенного от осознания важности миссии и уверенного в своей правоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Иванов – фамилия, похожая на русскую, – заметил я. – Может, он и по-русски говорит. Я по-русски говорю прекрасно. Выучился в лагере.
– Вам повезло. Я про то, что вам удалось вернуться домой. – Он окинул меня долгим оценивающим взглядом. – Да, очень повезло.
– Это уж точно. Здоровье у меня хорошее, хотя я и получил порцию шрапнели в ногу. Да по голове схлопотал пару лет назад. Из-за этого случается иной раз – затылок зудит. Обычно, когда происходит нечто бессмысленное. Как сейчас, например.
– О? А что же сейчас бессмысленного?
– С чего вдруг еврея так заботит, что случилось с десятком поганых военных преступников?
– Вопрос справедливый, – покивал он. – Да, я еврей. Но это не означает, герр Гюнтер, что интересует меня только месть. – Поднявшись, Кауфман подошел к окну, подозвав меня властным кивком.
Мимоходом я заметил фотографию Кауфмана в мундире немецкого солдата времен Первой мировой войны и диплом доктора наук университета Галле. А встав рядом с ним, разглядел: его светло-серый, в тонкую полоску костюм даже еще дороже, чем мне показалось издалека. Ткань шелковисто зашуршала, когда Кауфман, сняв очки в черепаховой оправе, энергично стал протирать их платком ослепительной белизны, таким же безупречным, как и воротничок его рубашки. Меня больше интересовал сам Кауфман, чем вид на Карлс-плац с высоты птичьего полета, открывавшийся из окна его офиса. Я чувствовал себя Исавом, стоящим рядом с благополучным братом своим Иаковом.
– Это Дворец правосудия и здание суда, – сказал он. – Года через два – а может, дай-то бог, и раньше, потому что этот грохот сводит меня с ума, – они станут такими же, как прежде. Можно будет войти и поприсутствовать на судебном процессе, не подозревая даже, что когда-то здание было разрушено бомбами союзных войск. Может, кстати, зданию это и пойдет на пользу. Но закон – это нечто иное. Он создается людьми, герр Гюнтер, а потому – милосердие выше правосудия. Амнистия для всех военных преступников – вот что будет благоприятствовать рождению новой Германии.
– Включая и преступников вроде Отто Олендорфа? Того, что виновен в смерти почти ста тысяч человек?
– Для всех! – отрезал он. – Я один из многих, в том числе и евреев, кто считает, что политическая чистка, навязанная нам оккупационными властями, несправедлива во всех отношениях и провалилась с чудовищным треском. Необходимо как можно скорее прекратить преследование так называемых беглецов от закона, а всех, остающихся в заключении, освободить. И подвести, таким образом, черту под печальными событиями этой достойной сожаления эпохи. Я, а также группа юристов-единомышленников и высшие церковные иерархи намерены подать прошение американскому верховному выездному судье о заключенных в Ландсберге. Сбор любых свидетельств дурного обращения с заключенными – необходимый первый шаг для нашей петиции. И то, что я еврей, абсолютно тут ни при чем. Я ясно изложил свою позицию?
Мне понравилось, что он не погнушался прочитать мне небольшую лекцию о новой Федеративной Республике. Уже давно никто так не старался ради повышения уровня моего образования. Да и кроме того, наши деловые отношения с ним только зарождались, и нахальничать было пока еще не с руки.
К тому же он еще и юрист, и случается ведь, когда вы грубите юристам, они обвиняют вас в оскорблении и запихивают в тюрьму.
Итак, я отправился в Ландсберг и встретился с рядовым Ивановым, а вернувшись, отправился снова на встречу с Кауфманом. Вот тут-то как раз и подоспел момент произнести все нахальные фразочки, какие я сумел придумать. А ему пришлось выслушать их и проглотить. Потому что разговор с клиентом называется у нас, частных детективов, отчетом, а предоставляемые мною отчеты зачастую вполне могут сойти за оскорбление у человека, не привыкшего к моей манере. Особенно если факты отчета совсем не похожи на те, какие он желал бы услышать, если хочет спасти подонков вроде Отто Олендорфа от виселицы. Потому что Иванов оказался вруном и обманщиком, хуже того, стукачом – безмозглая обезьяна, которая только и рвется подло свести счеты с американской армией, да еще вдобавок и получить за это вознаграждение.
– Я совсем не уверен, – приступил я, – что он вообще работал в Ландсберге. Он понятия не имеет, что в тысяча девятьсот двадцать четвертом году одним из заключенных там был Гитлер. Или про то, что замок был построен только в тысяча девятьсот десятом. Он не знает, что семеро повешенных в Ландсберге в июне тысяча девятьсот сорок восьмого года были нацистскими врачами. Сказал, что палачом там Джо Мальта, – в действительности Мальта ушел из армии еще в тысяча девятьсот сорок седьмом. В Ландсберге уже новый палач, и его имя держится в тайне. Еще Иванов сказал, будто виселица расположена в помещении, а на самом деле она на улице. Такое человек не может не знать, если он на самом деле работает в тюрьме. Мой вывод – работал он только в лагере для перемещенных лиц.
– Ясно, – протянул Кауфман. – Вы, герр Гюнтер, провели чрезвычайно тщательное расследование.
– Мне встречались люди еще более бессовестные, чем Иванов, – заключил я свой отчет, чуточку даже наслаждаясь ситуацией, – но только в тюрьме. Единственное, что поможет сделать из Иванова убедительного свидетеля, – это сотняжка долларов, вложенная в Библию, на которой он станет приносить присягу.
Кауфман помолчал с минуту. Потом, выдвинув ящик стола, вынул коробку и, достав из нее деньги, заплатил мне остаток гонорара наличными. И наконец заметил:
– У вас такой довольный вид.
– Я всегда доволен после хорошо сделанной работы.
– Вы не до конца откровенны. Ну же! Мы оба знаем, тут кроется что-то еще.
– Ну разве что я даже рад, что Иванов оказался мошенником, – признался я.
– Вы не верите в возможность возрождения справедливой Германии?
– В Германию – верю. А людям вроде Отто Олендорфа, – нет. Быть подлецом не входило в обязательные условия для вступления в СС, хотя, конечно, немало помогало. Уж я-то знаю. Какое-то время я и сам состоял в СС. Может быть, это отчасти объясняет, почему я не попадаю в ногу с вашей новой Федеративной Республикой. А может, я просто чуточку старомоден. Но понимаете ли, есть нечто такое в человеке, который убил сто тысяч мужчин, женщин и детей, что у меня вызывает отвращение. И я склонен думать, что наилучший способ для новой Германии взять старт с разгону – это повесить и его, и ему подобных.
4
Кауфман вовсе не произвел на меня впечатления человека раздраженного неудачей – всего лишь напыщенного от осознания важности миссии и уверенного в своей правоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97