Я предложил посетительнице сигарету.
– Я не курю, – покачала она головой. – Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
– Знаю. Но рассуждаю так: курение – самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. – Закурив, я проглотил дым. – Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
– Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
– Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. – Я пожал плечами. – Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет – умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить – довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. – Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. – А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
– Так вы были на войне?
– Конечно. Мы все на ней побывали. – Сейчас я не видел их, но знал, они – тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. – И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
– Вообще-то мне очень повезло…
– Только так и нужно на это смотреть.
– Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, – стала рассказывать она. – Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
– Верно.
– Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
– Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
– Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
– Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, – посоветовал я. – Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
– У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны – нет. – Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
– А в полицию вы обращались?
– В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
– Янки тоже не станут его разыскивать.
– Вообще-то, может, и станут… – Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. – Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
– О?
– Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут – Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
– А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? – спросил я, но, уже задавая вопрос – такой вот я проницательный, – сообразил сам.
– Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным – настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки – удачнее и не придумать.
– Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. – Она промокнула глаза уголком платка. – Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
– Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
– Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
– Ну, я не стал бы так категорически утверждать, – возразил я. – Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он – всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
– Нет, нет, Фридрих – дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, – нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
– Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
– Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Я не курю, – покачала она головой. – Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
– Знаю. Но рассуждаю так: курение – самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. – Закурив, я проглотил дым. – Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
– Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
– Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. – Я пожал плечами. – Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет – умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить – довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. – Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. – А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
– Так вы были на войне?
– Конечно. Мы все на ней побывали. – Сейчас я не видел их, но знал, они – тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. – И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
– Вообще-то мне очень повезло…
– Только так и нужно на это смотреть.
– Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, – стала рассказывать она. – Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
– Верно.
– Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
– Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
– Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
– Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, – посоветовал я. – Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
– У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны – нет. – Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
– А в полицию вы обращались?
– В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
– Янки тоже не станут его разыскивать.
– Вообще-то, может, и станут… – Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. – Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
– О?
– Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут – Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
– А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? – спросил я, но, уже задавая вопрос – такой вот я проницательный, – сообразил сам.
– Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным – настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки – удачнее и не придумать.
– Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. – Она промокнула глаза уголком платка. – Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
– Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
– Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
– Ну, я не стал бы так категорически утверждать, – возразил я. – Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он – всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
– Нет, нет, Фридрих – дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, – нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
– Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
– Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97