Я учился писать свою повесть и рассматривал свою белую комнату в этом свете. Фелисити видела только часть правды – правду реальности. Она не чувствовала высшей правды, фантастической связности происходящего и совершенно не представляла себе правды того вида, какой я описал в своей рукописи.
– Где здесь телефон, Питер? В деревне?
– Да. Что ты скажешь Джеймсу?
– Только, что я доехала. Ему придется до понедельника заниматься детьми, раз тебе втемяшилось в голову остаться здесь.
– А что, неделя кончается?
– Сегодня суббота. Ты хочешь сказать, что тебе это неизвестно?
– Я не задумывался над этим.
Фелисити допила кофе и отнесла чашку на кухню. Она взяла сумочку и прошла через мою белую комнату в прихожую. Я слышал, как она открыла дверь. Потом она вернулась.
– Я займусь обедом. Что тебе приготовить?
– Что-нибудь.
Сестра ушла, и я поднял рукопись с пола. Я нашел страницу, над которой работал до приезда Фелисити. Там было напечатано всего несколько строчек, и мне показалось, что белая комната с упреком уставилась на меня. Я прочитал эти несколько строчек, и они показались мне полной бессмыслицей. В ходе своей работы я установил, что печатаю на машинке почти с той же скоростью, с какой думаю. Поэтому стиль мой был нечетким и произвольным, развитие сюжета подчинялось сиюминутному желанию. Присутствие Фелисити же и вовсе прервало ход моей мысли.
Я прочитал последние две или три строки, написанные перед вынужденным перерывом, и уверенность вернулась ко мне. Писание напоминало прорезание звуковой дорожки на пластинке; все посторонние мысли оттеснялись в сторону, а добавочное прочтение, словно при проигрывании пластинки, позволяло мне слышать собственные мысли. Прочитав несколько абзацев, я нашел отправную точку своих рассуждений.
Фелисити и ее вторжение были забыты. Словно я вновь обрел собственное «я». Как только я вновь погрузился в работу, мне показалось, что я снова обрел себя. Фелисити добилась того, что я почувствовал себя безумцем, нелепым и слабым.
Я отложил печатную страницу в сторону и заправил в каретку новый лист. Быстро перепечатал написанные строчки и собрался продолжать.
Но запнулся на том же месте, где и раньше: «На мгновение я понял, где нахожусь, однако когда оглянулся …»
Когда я оглянулся на что?
Я еще раз перечитал предыдущие страницы и попытался уловить суть своих мыслей, записанных на бумаге. Сцена эта была прелюдией моего окончательного разрыва с Грейс, но и Сери в Джетре имела похожий характер и тоже несколько отдалилась. Слои реальности мгновенно перепутались. В рукописи вообще не было никакой ссоры, только спокойствие и взаимопонимание между людьми, которые по-разному воспринимают мир. Что же я хотел сказать?
Я снова подумал о реальных разногласиях. Мы были на Мерилебоун-роуд, на углу Бейкер-стрит. Шел дождь. Ссора разгорелась буквально на пустом месте, из-за тривиального несогласия по поводу того, провести ли этот вечер у меня на квартире или сходить в кино, но, правда, мы оба устали за день. Я продрог и был не в духе. Включились уличные фонари, шумели, шипя шинами по мокрому асфальту проезжающие мимо грузовики и легковые машины, и все это нам чрезвычайно мешало. Забегаловка на станции Бейкер-стрит как раз открылась, но, чтобы добраться до нее, пришлось бы идти пешком. Грейс держалась замкнуто, букой; шел дождь, слово за слово мы начали кричать друг на друга. Я бросил ее под дождем, не сказав даже «до свидания».
Как я хотел представить эту сцену? Перед приездом Фелисити я это знал; все в тексте говорило о плавном течении мысли.
Появление Фелисити стало двойной помехой. Кроме перерыва в работе, она навязала мне еще и стороннее представление о существующей истине.
Так, например, она принесла новые известия о Грейс. Я знал, что после нашей ссоры Грейс приняла большую дозу снотворного, – ну и что же? На протяжении наших с ней отношений Грейс однажды, после очередной ссоры, уже принимала небольшую дозу этих таблеток; позже она созналась, что это была единственная возможность обратить на себя внимание. Потом, после того как ее соседка, выйдя на порог, не пустила меня в квартиру, поведение этой девушки преуменьшило значение поступка Грейс. Ее уклончивость и открытое презрение преобразили неприятную информацию, уменьшили ее значимость; не моим делом было беспокоиться об этом. Я узнал столько, сколько мне сообщили. Может быть, в это время Грейс уже лежала в больнице. Фелисити сказала, что она чуть не умерла.
Но правда, высшая правда заключалась в том, что я умыл руки. Фелисити заставила меня узнать об этом: Грейс, вероятно, предприняла серьезную попытку самоубийства.
В своей рукописи я рассказал о Грейс, которая старалась обратить на себя внимание; Грейс, которая всерьез намеревалась совершить самоубийство, я не знал.
Фелисити открыла ту сторону характера Грейс, которой я до сих пор не знал, и тотчас возник вопрос, нет ли в моей жизни других областей, где мне следовало критически разобрать подобные ошибки. Сколько правды я мог рассказать?
Нужно было также принять во внимание и источник. Саму Фелисити. В моей жизни она была отнюдь не безразличной фигурой. Она была такой же, как всегда. Часть ее тактики, в отличие от моей, была зрелой, мудрой и основанной на изрядном жизненном опыте. С тех пор как мы детьми играли вместе, сестра в определенной степени доминировала надо мной, хотя мне случалась добиваться временных успехов: например она была намного ниже меня ростом, или в подростковом возрасте я много узнал и казался куда опытнее, чем был на самом деле. Себе самой Фелисити казалась нормальной и считала, что значительно опередила меня. Я оставался холостым и жил в съемной квартире, а у нее уже была семья, собственный дом и мещанская респектабельность. Ее образ жизни не совпадал с моим, однако она считала само собой разумеющимся, что я к этому стремился, а поскольку я не достиг цели этого мелкобуржуазного честолюбия, присвоила себе право критиковать меня.
Ее поведение после приезда полностью противоречило моему привычному образу жизни: странная смесь опеки и критики; сестра не только не понимала меня, но и пыталась переиначить мою жизнь, перекроить ее наново.
Все это было в четвертой главе, и я подумал, что если опишу это, то наконец подведу черту под всей этой историей.
Она причинила-таки вред рукописи, поток моего вдохновения иссяк за несколько страниц до финала.
Фелисити беспощадно поставила под вопрос все, что я сделал, и в последних словах, которые я написал, содержалось доказательство тому. На листе бумаги было незаконченное предложение:
«… однако когда оглянулся …»
Что дальше? Я напечатал: «я увидел Сери – она ждала» и тотчас зачеркнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Где здесь телефон, Питер? В деревне?
– Да. Что ты скажешь Джеймсу?
– Только, что я доехала. Ему придется до понедельника заниматься детьми, раз тебе втемяшилось в голову остаться здесь.
– А что, неделя кончается?
– Сегодня суббота. Ты хочешь сказать, что тебе это неизвестно?
– Я не задумывался над этим.
Фелисити допила кофе и отнесла чашку на кухню. Она взяла сумочку и прошла через мою белую комнату в прихожую. Я слышал, как она открыла дверь. Потом она вернулась.
– Я займусь обедом. Что тебе приготовить?
– Что-нибудь.
Сестра ушла, и я поднял рукопись с пола. Я нашел страницу, над которой работал до приезда Фелисити. Там было напечатано всего несколько строчек, и мне показалось, что белая комната с упреком уставилась на меня. Я прочитал эти несколько строчек, и они показались мне полной бессмыслицей. В ходе своей работы я установил, что печатаю на машинке почти с той же скоростью, с какой думаю. Поэтому стиль мой был нечетким и произвольным, развитие сюжета подчинялось сиюминутному желанию. Присутствие Фелисити же и вовсе прервало ход моей мысли.
Я прочитал последние две или три строки, написанные перед вынужденным перерывом, и уверенность вернулась ко мне. Писание напоминало прорезание звуковой дорожки на пластинке; все посторонние мысли оттеснялись в сторону, а добавочное прочтение, словно при проигрывании пластинки, позволяло мне слышать собственные мысли. Прочитав несколько абзацев, я нашел отправную точку своих рассуждений.
Фелисити и ее вторжение были забыты. Словно я вновь обрел собственное «я». Как только я вновь погрузился в работу, мне показалось, что я снова обрел себя. Фелисити добилась того, что я почувствовал себя безумцем, нелепым и слабым.
Я отложил печатную страницу в сторону и заправил в каретку новый лист. Быстро перепечатал написанные строчки и собрался продолжать.
Но запнулся на том же месте, где и раньше: «На мгновение я понял, где нахожусь, однако когда оглянулся …»
Когда я оглянулся на что?
Я еще раз перечитал предыдущие страницы и попытался уловить суть своих мыслей, записанных на бумаге. Сцена эта была прелюдией моего окончательного разрыва с Грейс, но и Сери в Джетре имела похожий характер и тоже несколько отдалилась. Слои реальности мгновенно перепутались. В рукописи вообще не было никакой ссоры, только спокойствие и взаимопонимание между людьми, которые по-разному воспринимают мир. Что же я хотел сказать?
Я снова подумал о реальных разногласиях. Мы были на Мерилебоун-роуд, на углу Бейкер-стрит. Шел дождь. Ссора разгорелась буквально на пустом месте, из-за тривиального несогласия по поводу того, провести ли этот вечер у меня на квартире или сходить в кино, но, правда, мы оба устали за день. Я продрог и был не в духе. Включились уличные фонари, шумели, шипя шинами по мокрому асфальту проезжающие мимо грузовики и легковые машины, и все это нам чрезвычайно мешало. Забегаловка на станции Бейкер-стрит как раз открылась, но, чтобы добраться до нее, пришлось бы идти пешком. Грейс держалась замкнуто, букой; шел дождь, слово за слово мы начали кричать друг на друга. Я бросил ее под дождем, не сказав даже «до свидания».
Как я хотел представить эту сцену? Перед приездом Фелисити я это знал; все в тексте говорило о плавном течении мысли.
Появление Фелисити стало двойной помехой. Кроме перерыва в работе, она навязала мне еще и стороннее представление о существующей истине.
Так, например, она принесла новые известия о Грейс. Я знал, что после нашей ссоры Грейс приняла большую дозу снотворного, – ну и что же? На протяжении наших с ней отношений Грейс однажды, после очередной ссоры, уже принимала небольшую дозу этих таблеток; позже она созналась, что это была единственная возможность обратить на себя внимание. Потом, после того как ее соседка, выйдя на порог, не пустила меня в квартиру, поведение этой девушки преуменьшило значение поступка Грейс. Ее уклончивость и открытое презрение преобразили неприятную информацию, уменьшили ее значимость; не моим делом было беспокоиться об этом. Я узнал столько, сколько мне сообщили. Может быть, в это время Грейс уже лежала в больнице. Фелисити сказала, что она чуть не умерла.
Но правда, высшая правда заключалась в том, что я умыл руки. Фелисити заставила меня узнать об этом: Грейс, вероятно, предприняла серьезную попытку самоубийства.
В своей рукописи я рассказал о Грейс, которая старалась обратить на себя внимание; Грейс, которая всерьез намеревалась совершить самоубийство, я не знал.
Фелисити открыла ту сторону характера Грейс, которой я до сих пор не знал, и тотчас возник вопрос, нет ли в моей жизни других областей, где мне следовало критически разобрать подобные ошибки. Сколько правды я мог рассказать?
Нужно было также принять во внимание и источник. Саму Фелисити. В моей жизни она была отнюдь не безразличной фигурой. Она была такой же, как всегда. Часть ее тактики, в отличие от моей, была зрелой, мудрой и основанной на изрядном жизненном опыте. С тех пор как мы детьми играли вместе, сестра в определенной степени доминировала надо мной, хотя мне случалась добиваться временных успехов: например она была намного ниже меня ростом, или в подростковом возрасте я много узнал и казался куда опытнее, чем был на самом деле. Себе самой Фелисити казалась нормальной и считала, что значительно опередила меня. Я оставался холостым и жил в съемной квартире, а у нее уже была семья, собственный дом и мещанская респектабельность. Ее образ жизни не совпадал с моим, однако она считала само собой разумеющимся, что я к этому стремился, а поскольку я не достиг цели этого мелкобуржуазного честолюбия, присвоила себе право критиковать меня.
Ее поведение после приезда полностью противоречило моему привычному образу жизни: странная смесь опеки и критики; сестра не только не понимала меня, но и пыталась переиначить мою жизнь, перекроить ее наново.
Все это было в четвертой главе, и я подумал, что если опишу это, то наконец подведу черту под всей этой историей.
Она причинила-таки вред рукописи, поток моего вдохновения иссяк за несколько страниц до финала.
Фелисити беспощадно поставила под вопрос все, что я сделал, и в последних словах, которые я написал, содержалось доказательство тому. На листе бумаги было незаконченное предложение:
«… однако когда оглянулся …»
Что дальше? Я напечатал: «я увидел Сери – она ждала» и тотчас зачеркнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68