— Мардпет заботливо поправил на царе пурпурную мантию и, воспользовавшись тем, что тот его не слушает, добавил: — Не беда. Поиграешь с Ефремом в шахматы. И все утрясется...
Прав старый пес. Надо всем пожертвовать во имя Арша-кавана — во имя единственной своей надежды, единственного упования, единственного для страны спасения. И теперь ему мнилось, будто благодаря этой жертве он приблизился к тому вожделенному дню, когда город окончательно станет на ноги. Отныне он самолично раз в неделю будет наведываться туда в сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства, будет следить за порядком в Аршакаване, сместит Вараза Гнуни,
возможно даже назначит Гнела градоправителем — лишь бы оправдать свое сегодняшнее постыдное отступление.Да и кто видел, кто слышал? Парандзем и Гнел не догадываются, что он здесь. Старик советник? Но он этой же ночью отправится в Аштишат, откуда ему нет возврата. Обстоятельства складываются в пользу царя. Кто еще? Он сам? Себя он не боится, не стыдится, не совестится. Стало быть, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
Убей он Гнела, Аршакавану и впрямь пришел бы конец. Вранье все это — царские указы и приказы, призывы глашатаев на площадях городов и селений, повозки, груженные продовольствием и всем необходимым для строительства, льготы простому люду, — все это вранье, тогда как истина — человек, способный повести за собой чернь и предводительствовать взыскующей пастыря толпой.
И он, основатель и творец Аршакавана, он, породивший дьявольский этот замысел, он только теперь, под тяжестью великой боли и срама, до конца постиг, до глубины души уразумел, как счастлив он был, когда из суеты сует, из хаоса мыслей, из клубка затруднений вдруг, подобно праведному утреннему светилу, блеснуло то единственно верное решение, к которому человек приходит лишь единожды в жизни. А куда чаще — вовсе не приходит. Его отец, царь Тиран, не знал такого светозарного мига. Хосров Коротышка всего-навсего посадил рощу.
Убей он Гнела, и цель, которой служила эта сегодняшняя встреча, обернулась бы против него. Парандзем не только бы не унялась, но и осуществила бы все свои угрозы. Ну что, Гнел, видишь — прав был я, а не ты. Жестокость, с которой мы зачастую вынуждены действовать, — оружие слабых. Какой прок в моей жестокости, то бишь в сегодняшней вашей встрече? Нет, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
А Парандзем и Гнел по-прежнему отчужденно смотрели друг на друга.
— Помни, ровно месяц. И ни дня больше.
— Уходи, Гнел. Я закричу, позову на помощь.
— Может, и пояс дашь? Я продам его и буду сыт до лета. И другим кое-что перепадет.
Не проронив ни звука, Парандзем расстегнула ушитый самоцветами пояс и протянула Гнелу. Едва ли по доброй воле. Скорее из страха. Как если бы она имела дело с разбойником, безжалостно грабившим, обиравшим ее.
— А если еще золотые серьги да яхонтовое ожерелье в придачу, мы с товарищами обеспечим себя и на зиму.
Парандзем безропотно сняла серьги и ожерелье и скрепя сердце отдала.
— Ты красива, Парандзем,— когда брать уже было нечего, нагловато усмехнулся Гнел, смерив ее взглядом с ног до головы. — В Аршакаване нет красивых женщин.
— Представь, ты тоже мне нравишься, — так же откровенно смерив его взглядом и не смущаясь, ответила Парандзем, и Гнел ощутил в бархатистом ее голосе волнующую дрожь. — Ты груб и опален солнцем...
— Твои шелка шуршат маняще и таинственно...
— Я не знала, что ты так широкоплеч и мускулист...
— Но я давно не мылся, Парандзем...
— Мне надоели чистюли...
Гнел повелительно простер руку и медленно попятился. Очарованная его силой и грубостью, Парандзем шагнула к ждущей ее, к зовущей руке. По завалам хлама, по узеньким, то и дело пропадающим тропкам, окруженные высокими замшелыми стенами, они бок о бок, оскользаясь и поддерживая друг друга, уходили в глубь этого чужого, неведомого мира к дальнему, утопавшему во мраке углу, к старым, мертвым вещам, которым предстояло ожить и еще на день продлить свое бытие.
— Увел, царь...
Царь стиснул руками голову, плечи его содрогнулись, и он беззвучно зарыдал. Он раз в неделю будет самолично ездить в Аршакаван. В сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства. Самолично будет следить за порядком в городе. Сместит Вараза Гнуни. Возможно даже, назначит Гнела градоправителем.
Рыдания душили его. Он проклинал всех царей, их пращуров и потомков, бранил страну и народ, поносил Аршакаван и его обитателей, своих друзей и врагов. И более всего — мечту о сплоченном, едином отечестве.
— Не горюй, царь, — с искренним сочувствием сказал Айр-Мардпет. — Ведь никто же не видит. Никто не узнает...
Глава двадцать вторая
Историк повествует:
«В это время персидский царь Шапух пригласил к себе армянского царя Аршака и почтил его великими почестями и славой... В часы увеселений они садились на одну тахту, облачались в одинаковые одеяния одного и того же цвета, с одними и теми же знаками и украшениями. И каждодневно
персидский царь готовил одинаковые венцы для себя и для него... Царь Шапух заставил армянского царя Аршака поклясться на божием евангелии в том, что тот не обманет его и не предаст, а останется верным своему обету и будет блюсти договор с ним.
...А то святое евангелие, на котором поклялся царь Ар-шак, приказал перевязать железной проволокой и, запечатав перстнем своим, повелел бережно хранить в сокровищнице».
Историк повествует:
«Констанций призвал к себе армянского царя Аршака и, приняв с величайшим почетом, всячески увещевал не порывать с ним дружбы... Ибо прослышал, будто персидский царь многажды пытался, прибегая ко лжи, угрозам и вероломству, принудить царя армян отказаться от союза с Римом и накрепко привязать его к себе.
Аршак вновь и вновь заверял, что скорее покончит с жизнью, нежели изменит свои намерения».Однако никто из историков не записал происшедшего в Аршакаване достоверного случая. Не записал, либо не зная о нем, либо сочтя слишком маловажным. Между тем сказание о любви Бакура и Ашхен имело для судеб страны такое же историческое значение, как малые и большие битвы и дипломатическая игра.
Когда Ашхен пришла с родителями в Аршакаван, она была уже не девочка, но еще и не девушка. Дети не хотели с ней водиться, потому что она была большая, а взрослые ни в грош ее не ставили, потому что считали маленькой. Оттого-то, когда родители надумали выдать ее замуж, Ашхен искренне обрадовалась и сразу согласилась. Свадьбу сыграли на славу и обвенчали Ашхен с Артаваздом.
Свадьба длилась семь дней и семь ночей, поскольку армянских языческих богов было семеро. Каждому из них посвящалось по одному дню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Прав старый пес. Надо всем пожертвовать во имя Арша-кавана — во имя единственной своей надежды, единственного упования, единственного для страны спасения. И теперь ему мнилось, будто благодаря этой жертве он приблизился к тому вожделенному дню, когда город окончательно станет на ноги. Отныне он самолично раз в неделю будет наведываться туда в сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства, будет следить за порядком в Аршакаване, сместит Вараза Гнуни,
возможно даже назначит Гнела градоправителем — лишь бы оправдать свое сегодняшнее постыдное отступление.Да и кто видел, кто слышал? Парандзем и Гнел не догадываются, что он здесь. Старик советник? Но он этой же ночью отправится в Аштишат, откуда ему нет возврата. Обстоятельства складываются в пользу царя. Кто еще? Он сам? Себя он не боится, не стыдится, не совестится. Стало быть, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
Убей он Гнела, Аршакавану и впрямь пришел бы конец. Вранье все это — царские указы и приказы, призывы глашатаев на площадях городов и селений, повозки, груженные продовольствием и всем необходимым для строительства, льготы простому люду, — все это вранье, тогда как истина — человек, способный повести за собой чернь и предводительствовать взыскующей пастыря толпой.
И он, основатель и творец Аршакавана, он, породивший дьявольский этот замысел, он только теперь, под тяжестью великой боли и срама, до конца постиг, до глубины души уразумел, как счастлив он был, когда из суеты сует, из хаоса мыслей, из клубка затруднений вдруг, подобно праведному утреннему светилу, блеснуло то единственно верное решение, к которому человек приходит лишь единожды в жизни. А куда чаще — вовсе не приходит. Его отец, царь Тиран, не знал такого светозарного мига. Хосров Коротышка всего-навсего посадил рощу.
Убей он Гнела, и цель, которой служила эта сегодняшняя встреча, обернулась бы против него. Парандзем не только бы не унялась, но и осуществила бы все свои угрозы. Ну что, Гнел, видишь — прав был я, а не ты. Жестокость, с которой мы зачастую вынуждены действовать, — оружие слабых. Какой прок в моей жестокости, то бишь в сегодняшней вашей встрече? Нет, ничего, ровным счетом ничего не случилось.
А Парандзем и Гнел по-прежнему отчужденно смотрели друг на друга.
— Помни, ровно месяц. И ни дня больше.
— Уходи, Гнел. Я закричу, позову на помощь.
— Может, и пояс дашь? Я продам его и буду сыт до лета. И другим кое-что перепадет.
Не проронив ни звука, Парандзем расстегнула ушитый самоцветами пояс и протянула Гнелу. Едва ли по доброй воле. Скорее из страха. Как если бы она имела дело с разбойником, безжалостно грабившим, обиравшим ее.
— А если еще золотые серьги да яхонтовое ожерелье в придачу, мы с товарищами обеспечим себя и на зиму.
Парандзем безропотно сняла серьги и ожерелье и скрепя сердце отдала.
— Ты красива, Парандзем,— когда брать уже было нечего, нагловато усмехнулся Гнел, смерив ее взглядом с ног до головы. — В Аршакаване нет красивых женщин.
— Представь, ты тоже мне нравишься, — так же откровенно смерив его взглядом и не смущаясь, ответила Парандзем, и Гнел ощутил в бархатистом ее голосе волнующую дрожь. — Ты груб и опален солнцем...
— Твои шелка шуршат маняще и таинственно...
— Я не знала, что ты так широкоплеч и мускулист...
— Но я давно не мылся, Парандзем...
— Мне надоели чистюли...
Гнел повелительно простер руку и медленно попятился. Очарованная его силой и грубостью, Парандзем шагнула к ждущей ее, к зовущей руке. По завалам хлама, по узеньким, то и дело пропадающим тропкам, окруженные высокими замшелыми стенами, они бок о бок, оскользаясь и поддерживая друг друга, уходили в глубь этого чужого, неведомого мира к дальнему, утопавшему во мраке углу, к старым, мертвым вещам, которым предстояло ожить и еще на день продлить свое бытие.
— Увел, царь...
Царь стиснул руками голову, плечи его содрогнулись, и он беззвучно зарыдал. Он раз в неделю будет самолично ездить в Аршакаван. В сопровождении караванов, груженных продовольствием и всем необходимым для строительства. Самолично будет следить за порядком в городе. Сместит Вараза Гнуни. Возможно даже, назначит Гнела градоправителем.
Рыдания душили его. Он проклинал всех царей, их пращуров и потомков, бранил страну и народ, поносил Аршакаван и его обитателей, своих друзей и врагов. И более всего — мечту о сплоченном, едином отечестве.
— Не горюй, царь, — с искренним сочувствием сказал Айр-Мардпет. — Ведь никто же не видит. Никто не узнает...
Глава двадцать вторая
Историк повествует:
«В это время персидский царь Шапух пригласил к себе армянского царя Аршака и почтил его великими почестями и славой... В часы увеселений они садились на одну тахту, облачались в одинаковые одеяния одного и того же цвета, с одними и теми же знаками и украшениями. И каждодневно
персидский царь готовил одинаковые венцы для себя и для него... Царь Шапух заставил армянского царя Аршака поклясться на божием евангелии в том, что тот не обманет его и не предаст, а останется верным своему обету и будет блюсти договор с ним.
...А то святое евангелие, на котором поклялся царь Ар-шак, приказал перевязать железной проволокой и, запечатав перстнем своим, повелел бережно хранить в сокровищнице».
Историк повествует:
«Констанций призвал к себе армянского царя Аршака и, приняв с величайшим почетом, всячески увещевал не порывать с ним дружбы... Ибо прослышал, будто персидский царь многажды пытался, прибегая ко лжи, угрозам и вероломству, принудить царя армян отказаться от союза с Римом и накрепко привязать его к себе.
Аршак вновь и вновь заверял, что скорее покончит с жизнью, нежели изменит свои намерения».Однако никто из историков не записал происшедшего в Аршакаване достоверного случая. Не записал, либо не зная о нем, либо сочтя слишком маловажным. Между тем сказание о любви Бакура и Ашхен имело для судеб страны такое же историческое значение, как малые и большие битвы и дипломатическая игра.
Когда Ашхен пришла с родителями в Аршакаван, она была уже не девочка, но еще и не девушка. Дети не хотели с ней водиться, потому что она была большая, а взрослые ни в грош ее не ставили, потому что считали маленькой. Оттого-то, когда родители надумали выдать ее замуж, Ашхен искренне обрадовалась и сразу согласилась. Свадьбу сыграли на славу и обвенчали Ашхен с Артаваздом.
Свадьба длилась семь дней и семь ночей, поскольку армянских языческих богов было семеро. Каждому из них посвящалось по одному дню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124