Отныне я никогда не стану думать, будто любовь к родине дарована лишь мне, а поверю, что она - всеобщее достояние и в равной степени осеняет и меня, и простолюдинов, и даже
этих мрачных, насупившихся нахараров. Я беспощадно буду бороться с собою, пересилю себя и добьюсь победы — тому свидетели святой крест и святое миро.Поток царевых мыслей прервался, потому что вбежал взволнованный сенекапет и не переводя дыхания крикнул:
— Беда, царь! Персы и предатели нахарары... Город осажден со всех сторон.
— Обожди, сенекапет. — Не меняя позы, царь мягко остановил его движением руки. — Потерпи, дай дослушать песню.
Нападение на город совпало с происшествием, которому бы случиться хотя бы днем раньше или днем позже, но в том и соль злосчастья, что оно, это происшествие, случилось не до нападения и не после него, а как раз одновременно с ним, день в день.
Царь торопился к главным воротам, чтобы лично возглавить оборону Аршакавана. За ним, вздымая громадные клубы пыли, скакали нахарары и телохранители.Наконец-то час пробил, и слава всевышнему, что пробил он скоро. Враг просчитался, избавив царя от необходимости ждать. Между тем, держи он царя в постоянной неопределенности, мог бы победить, и это была бы бескровная победа. А ведь силы царя еще не вполне иссякли. Он чувствует себя свежим и бодрым, кошмар последних дней напрочь предан забвению. Он возродился, подобно птице феникс, и вновь, как и прежде, решителен и преисполнен веры и энергии. Он еще покажет, на что горазд. Он еще доживет до той божественно прекрасной минуты, когда изменники нахарары предстанут перед ним в оковах. Да и чего же ради строился Аршакаван, в чем тогда смысл моей жизни, если я не возьму верх в решающем сражении, если не вышвырну со своей земли последнего вражеского воина, если в стране не установится длительный мир, если мне не удастся найти себя, своего потерянного, заблудшего двойника, которого я самоотверженно изгнал из души своей и тела, но которого искренне люблю, если не смогу со спокойной совестью, обрядившись во власяницу и посыпав голову пеплом, искупить свои прегрешения, не ощущая уже неизбежности в новых? Тут-то, погруженный в раздумья, он и приметил молодого горожанина, задержанного двумя стражниками. Стражники были верхом, а горожанин со связанными за спиной руками понурившись шел между ними. Царь поразился: надо
же, в этой суматохе встречается еще и такое! На него пахнуло сладостным запахом мира, и он в недоумении остановил коня, дав свите знак продолжать путь. Что он натворил, этот человек? Разве не покажется перед лицом бедствия совершенно нелепым любое преступление? И как приятно видеть эту троицу — двух верховых и схваченного ими пешего, — остающуюся покамест вне действительности: один потому, что переступил закон, двое других потому, что заняты повседневными своими обязанностями.
Выяснилось, что задержан беглец, причем задержан не по подозрению в дурном умысле, а из тревоги за его же безопасность. Никому и в голову не пришло, что он бежит из Аршакавана насовсем. Ну, идет себе человек проведать родных... Но поскольку нельзя поручиться, что он вернется цел и невредим, его силком привели обратно.
— Стало быть, аршакаванец? — дружелюбно спросил царь.
Впервые в жизни очутившись лицом к лицу с царем, парень счастливо улыбнулся и кивнул.
— Повезло тебе, что попал в руки моих воинов, — весело продолжал царь, глубоко благодарный трем этим ни о чем не ведающим простакам за дарованный ему блаженный миг покоя.— Куда бежал? Повидать жену и детей?
Горожанин, так же, как и царь, благодарный богу за эту встречу, не сумел от переизбытка чувств слукавить и отрицательно помотал головой.
— Родителей повидать? Зазнобу? По друзьям соскучился?
И всякий раз парень отрицательно мотал головой в ответ.
— Тогда зачем же? — удивился царь.
— Стосковался я, государь, — не чуя под собой ног от радости и готовый нараспашку открыть сердце перед своим идолом, искренне признался аршакаванец.
— О чем же ты стосковался, сынок? — нахмурился царь, предчувствуя недоброе. — Чего тебе недостает?
— Простора, — как самому близкому человеку, поведал парень свою тайну. Даже понизил чуток голос. — По простору стосковался. По всему, что там, за городом.
— Выходит, по прошлому? — опешил царь. — По своим страданиям, унижениям? По ним, что ли?
И тут его озарило: этот человек не только не отрешен от действительного времени, но и сам несет время в себе, сам создает время, а подчас и опережает его. Он вроде животного, которое задолго до землетрясения или наводнения чует беду. Жаль только, ах как жаль, что он поздно повстречался
царю, поздно открыл ему глаза, поздно научил уму-разуму, не то царь отпустил бы подобру-поздорову своих полководцев и советников, уселся бы рядом с этим человеком и они вместе — ум хорошо, а два лучше — обмозговали бы положение дел, вместе бы поискали выход и постарались бы кое в чем разобраться. Жаль, ах как жаль...
— Стосковался, царь, — по простоте душевной ответил аршакаванец, не вполне уразумев его слова. — По нашему дому, по нашим горам...
— Значит, ты...—Царь был потрясен. — С этим своим ясным и наивным взглядом... Значит, ты и наносишь мне самый жестокий удар? — Внезапно в его глазах блеснула догадка, он спешился, подскочил к горожанину и с ненавистью ухватил его за ворот. — А что, если ты не один? Если и другие бегут?
— Бегут, мой господин, бегут! — радостно, будто успокаивая, подтвердил тот.
— Почему?! — в отчаянии, словно обрушилась, на него хлябь небесная и разверзлась под ногами земля, простонал царь. — Почему они бегут? Неужто свобода — тяжкая обуза для человека? — И притянул к себе аршакаванца, чтобы выпытать у него всю правду. — Говори, кто бежит!
— Кто должен кому-то, кто кому-то навредил, кто пролил чью-то кровь, или заграбастал чье-то добро, или кого-то боится...
— Воры... Разбойники... Убийцы...— Царь безотчетно дополнял перечень, повторяя слова, которые много лет назад сам произносил в арташатском дворце, когда оглашал указ об основании Аршакавана. Слова, которые звучали потом по всей стране, зазывая народ в свободный город. И каждое слово беспощадно било и разило царя. — Казнокрады. Мошенники. Клеветники. Жены, бросившие мужей. Мужья, бросившие жен...
— И особенно, — с сочувствием и страстным желанием услужить царю добавил аршакаванец, — и особенно слуги, которые недовольны хозяевами и господами...
— Лжешь, собака! — Царь в ярости сбил парня с ног и принялся безжалостно топтать. — В моем городе нет слуг.
— Бывшие слуги, царь, бывшие слуги, — оправдывался аршакаванец, проклиная себя в уме за то, что поневоле обидел свое божество. — А теперь — господа.
Царь насилу совладал с собой, минуту-другую, тяжко переводя дыхание, постоял над распростертым у его ног горожанином, который смотрел на повелителя и владыку с состраданием, сожалением и прежним восторгом, затем внезап-
но нагнулся, поднял парня, заботливо стряхнул пыль с одежки, положил руку на плечо, пристально поглядел в его ясные голубые глаза и мягко промолвил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
этих мрачных, насупившихся нахараров. Я беспощадно буду бороться с собою, пересилю себя и добьюсь победы — тому свидетели святой крест и святое миро.Поток царевых мыслей прервался, потому что вбежал взволнованный сенекапет и не переводя дыхания крикнул:
— Беда, царь! Персы и предатели нахарары... Город осажден со всех сторон.
— Обожди, сенекапет. — Не меняя позы, царь мягко остановил его движением руки. — Потерпи, дай дослушать песню.
Нападение на город совпало с происшествием, которому бы случиться хотя бы днем раньше или днем позже, но в том и соль злосчастья, что оно, это происшествие, случилось не до нападения и не после него, а как раз одновременно с ним, день в день.
Царь торопился к главным воротам, чтобы лично возглавить оборону Аршакавана. За ним, вздымая громадные клубы пыли, скакали нахарары и телохранители.Наконец-то час пробил, и слава всевышнему, что пробил он скоро. Враг просчитался, избавив царя от необходимости ждать. Между тем, держи он царя в постоянной неопределенности, мог бы победить, и это была бы бескровная победа. А ведь силы царя еще не вполне иссякли. Он чувствует себя свежим и бодрым, кошмар последних дней напрочь предан забвению. Он возродился, подобно птице феникс, и вновь, как и прежде, решителен и преисполнен веры и энергии. Он еще покажет, на что горазд. Он еще доживет до той божественно прекрасной минуты, когда изменники нахарары предстанут перед ним в оковах. Да и чего же ради строился Аршакаван, в чем тогда смысл моей жизни, если я не возьму верх в решающем сражении, если не вышвырну со своей земли последнего вражеского воина, если в стране не установится длительный мир, если мне не удастся найти себя, своего потерянного, заблудшего двойника, которого я самоотверженно изгнал из души своей и тела, но которого искренне люблю, если не смогу со спокойной совестью, обрядившись во власяницу и посыпав голову пеплом, искупить свои прегрешения, не ощущая уже неизбежности в новых? Тут-то, погруженный в раздумья, он и приметил молодого горожанина, задержанного двумя стражниками. Стражники были верхом, а горожанин со связанными за спиной руками понурившись шел между ними. Царь поразился: надо
же, в этой суматохе встречается еще и такое! На него пахнуло сладостным запахом мира, и он в недоумении остановил коня, дав свите знак продолжать путь. Что он натворил, этот человек? Разве не покажется перед лицом бедствия совершенно нелепым любое преступление? И как приятно видеть эту троицу — двух верховых и схваченного ими пешего, — остающуюся покамест вне действительности: один потому, что переступил закон, двое других потому, что заняты повседневными своими обязанностями.
Выяснилось, что задержан беглец, причем задержан не по подозрению в дурном умысле, а из тревоги за его же безопасность. Никому и в голову не пришло, что он бежит из Аршакавана насовсем. Ну, идет себе человек проведать родных... Но поскольку нельзя поручиться, что он вернется цел и невредим, его силком привели обратно.
— Стало быть, аршакаванец? — дружелюбно спросил царь.
Впервые в жизни очутившись лицом к лицу с царем, парень счастливо улыбнулся и кивнул.
— Повезло тебе, что попал в руки моих воинов, — весело продолжал царь, глубоко благодарный трем этим ни о чем не ведающим простакам за дарованный ему блаженный миг покоя.— Куда бежал? Повидать жену и детей?
Горожанин, так же, как и царь, благодарный богу за эту встречу, не сумел от переизбытка чувств слукавить и отрицательно помотал головой.
— Родителей повидать? Зазнобу? По друзьям соскучился?
И всякий раз парень отрицательно мотал головой в ответ.
— Тогда зачем же? — удивился царь.
— Стосковался я, государь, — не чуя под собой ног от радости и готовый нараспашку открыть сердце перед своим идолом, искренне признался аршакаванец.
— О чем же ты стосковался, сынок? — нахмурился царь, предчувствуя недоброе. — Чего тебе недостает?
— Простора, — как самому близкому человеку, поведал парень свою тайну. Даже понизил чуток голос. — По простору стосковался. По всему, что там, за городом.
— Выходит, по прошлому? — опешил царь. — По своим страданиям, унижениям? По ним, что ли?
И тут его озарило: этот человек не только не отрешен от действительного времени, но и сам несет время в себе, сам создает время, а подчас и опережает его. Он вроде животного, которое задолго до землетрясения или наводнения чует беду. Жаль только, ах как жаль, что он поздно повстречался
царю, поздно открыл ему глаза, поздно научил уму-разуму, не то царь отпустил бы подобру-поздорову своих полководцев и советников, уселся бы рядом с этим человеком и они вместе — ум хорошо, а два лучше — обмозговали бы положение дел, вместе бы поискали выход и постарались бы кое в чем разобраться. Жаль, ах как жаль...
— Стосковался, царь, — по простоте душевной ответил аршакаванец, не вполне уразумев его слова. — По нашему дому, по нашим горам...
— Значит, ты...—Царь был потрясен. — С этим своим ясным и наивным взглядом... Значит, ты и наносишь мне самый жестокий удар? — Внезапно в его глазах блеснула догадка, он спешился, подскочил к горожанину и с ненавистью ухватил его за ворот. — А что, если ты не один? Если и другие бегут?
— Бегут, мой господин, бегут! — радостно, будто успокаивая, подтвердил тот.
— Почему?! — в отчаянии, словно обрушилась, на него хлябь небесная и разверзлась под ногами земля, простонал царь. — Почему они бегут? Неужто свобода — тяжкая обуза для человека? — И притянул к себе аршакаванца, чтобы выпытать у него всю правду. — Говори, кто бежит!
— Кто должен кому-то, кто кому-то навредил, кто пролил чью-то кровь, или заграбастал чье-то добро, или кого-то боится...
— Воры... Разбойники... Убийцы...— Царь безотчетно дополнял перечень, повторяя слова, которые много лет назад сам произносил в арташатском дворце, когда оглашал указ об основании Аршакавана. Слова, которые звучали потом по всей стране, зазывая народ в свободный город. И каждое слово беспощадно било и разило царя. — Казнокрады. Мошенники. Клеветники. Жены, бросившие мужей. Мужья, бросившие жен...
— И особенно, — с сочувствием и страстным желанием услужить царю добавил аршакаванец, — и особенно слуги, которые недовольны хозяевами и господами...
— Лжешь, собака! — Царь в ярости сбил парня с ног и принялся безжалостно топтать. — В моем городе нет слуг.
— Бывшие слуги, царь, бывшие слуги, — оправдывался аршакаванец, проклиная себя в уме за то, что поневоле обидел свое божество. — А теперь — господа.
Царь насилу совладал с собой, минуту-другую, тяжко переводя дыхание, постоял над распростертым у его ног горожанином, который смотрел на повелителя и владыку с состраданием, сожалением и прежним восторгом, затем внезап-
но нагнулся, поднял парня, заботливо стряхнул пыль с одежки, положил руку на плечо, пристально поглядел в его ясные голубые глаза и мягко промолвил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124