— Если же ты строишь его, дабы иметь оплот в борьбе против тех, кто стоит на стороне греков, то царь царей выражает тем большее удивление, что ты не уповаешь на его поддержку.
Опять Аршакаван. Опять и опять. Вот что вас по-настоящему мучает. Союзнические обязательства армянского царя — лишь повод, вас занимает не это, а мой таинственный, полный загадок город. Мне нечего вам сказать, вы угадали. И ваше беспокойство только добавляет мне уверенности в том, что —бог свидетель, да и они сами, император и шах, они тоже свидетели — мое решение справедливо. Кто, как не враги, должны утвердить меня в этом.
— Передайте царю царей, что на свете не было, нет и не будет государя, заключающего союз с собственным народом, — назидательно произнес царь, стремясь подчеркнуть тем самым свою откровенность. — Я дал простолюдинам кое-какие льготы, чтобы побыстрее завершить строительство города. Временные льготы.
— Царь царей считает твои слова мудрыми, равно как и твое решение. Теперь он совершенно за тебя спокоен.
— Благодарю царя царей за столь заботливое отношение к младшему брату.
Царя тревожило, достаточно ли удачно он лицемерил и не выдал ли свою нечистосердечность. Впрочем, персидского посла занимают лишь слова, а не их искренность. Он все равно ничему не верит. Зачем же он тогда явился? Какова его цель? И царь тут же получил ответ на эти вопросы.
— Дабы еще более упрочить союзнические узы, царь царей решил послать тебе в жены свою сестру Ормиадухт. Полагаю, это будет драгоценнейшим даром моей страны царю Великой Армении.
Царь вздрогнул. В жены? Опять? Он увидел себя: вот он встает, с пеной у рта набрасывается на персидского посла и начинает его душить. Душить и при этом сыпать ругательствами. Но поносит он почему-то не столько шаха или византийского императора, сколько Армению и царя армян. Увидел также, как выбегает из тронного зала, удирает и прячется в собственном дворце. Не отправиться ли мне в Аршакаван, подумал он в тревоге, я тоже буду там неприкосновенен.
Между тем по знаку посла сестра шаха уже вошла в зал, а царь услышал свой голос:
— Чрезвычайно польщен. Это высокая честь для меня. Я почитаю долгом до конца дней любить и уважать рвою супругу. Ее обаяние и красота сообщат моему дворцу новый блеск и великолепие.
Ему почудилось, что на лице персидского посла мелькнула усмешка. Но это была какая-то ленивая, вялая усмешка, не самопроизвольная, а вымученная. По-видимому, она также входила в его обязанности и была предусмотрена загодя. Ну, а если он что-то напутал? Не беда, человек же он в конце концов, мог и напутать. Возможно, усмешка предназначалась для иного случая. Возможно, он уже уяснил свой промах и раскаивается. Ну, разумеется, разумеется, с чего бы это вручать дар одного царя другому с усмешкой?
Глава посольства низко поклонился. Остальные последовали его примеру и, приложив руку к сердцу, попятились к дверям.
— Временные льготы, — вдруг засуетился царь и счел нужным повторить: — Не забудьте передать царю царей... Временные...
Царь внимательно посмотрел на Ормиздухт. К сожалению, она была красива, и еще большее сожаление вызывало то, что она это сознавала. С ней придется труднее, она не станет унижаться, постарается поступать по-своему, делать все наоборот.
Ему ли не известно, что мужчина и женщина созданы, чтобы еженощно унижать друг друга, это в них заложено; каждая сторона молчаливо жаждет победы. Только в одном случае возможен ничейный исход: когда он и она любят друг друга. Надо сделать так, подумал царь, чтобы эта, в отличие от первой, полюбила меня.
— Не будь на то моего согласия, царь, брат не послал бы меня к тебе, — резко оборвала его мысли Ормиздухт.
Пока что царь умышленно не заговаривал. Он поиграет в молчанку, не предложит ей сесть и с ног до головы хорошенько, пристально разглядит, как разглядывают вещь: пусть помнит, что она его собственность. Сражение с ней нельзя откладывать, с первого же мгновения надлежит ринуться в бой. И он вовсе не ожидал, что персиянка с честью примет вызов и смело нанесет ответный удар.
— Ты хочешь сказать, что приехала добровольно, — усмехнулся царь, медленно расхаживая вокруг нее, потом остановился и откровенно задержал взгляд на ее пышной груди.
— Никто и ни к чему не мог меня принудить, царь, — как ни в чем ни бывало продолжила Ормиздухт.
Царь по достоинству оценил эти дерзкие слова, произнесенные голосом нежным и покорным.
— Это предостережение?
— Если бы царь не пришелся мне по душе, я бы непременно вернулась домой.
Значит, я пришелся ей по душе? Я ей нравлюсь? И ведь как спокойно на меня смотрит. А что она, собственно, сделала, в чем провинилась? Ей нравится царь, она к нему благосклонна, только и всего. Ясно, что все прочие слова произнесены ради короткого этого признания. И сколько в ней бесстыдства! Чарующего и влекущего женского бесстыдства.
— Насколько я понял, ты намерена с первого же дня упрочить свое положение в чужой для тебя стране. — Царь заметно повысил голос, словно давая знать, что с этой минуты беседа потечет по иному руслу. Он решил играть в открытую, понимая, что эту женщину можно одолеть, лишь истолковывая каждое ее слово вслух, а не про себя. Утомить ее, всякий раз выводя на чистую воду. Судя по всему, она хорошо себя чувствует только в тихом и темном омуте.
— Напрасно пугаешься, царь, — снисходительно улыбнулась Ормиздухт. - Если муж придется мне по душе, я сумею ему покориться. Отречься от себя, стать его тенью. Неотлучной от него, но незаметной. Разве это не на руку любому мужчине, царь?
Ему захотелось спросить без обиняков: я тебе и впрямь пришелся по сердцу? - и он с трудом сдержался. Как все-таки просто купить человека медовыми речами. Знаешь и понимаешь — тебя собираются обвести вокруг пальца, но не в силах этому противиться. Видишь ее насквозь и тем не менее развесил уши, потому что чрезмерно, надо полагать, себя любишь.
- А тебе известно, что в этом дворце есть еще одна женщина? — неожиданно спросил царь. — И знаешь кто? Родственница врага твоего брата.
- И кроме того есть еще армянка, — добавила Ормиздухт. — Царица Парандзем.
- Царица ни при чем,— нетерпеливо продолжал царь, торопясь поставить персиянку на колени. — А византийка? Что ты скажешь насчет византийки?
- Я услышала о ней в твоем дворце, царь. От твоих приближенных. Тотчас по приезде. Тебя это не беспокоит?
Царь обескураженно замолк. Намек был донельзя прозрачен. Тут пахло предательством, подлым и гнусным предательством. Измена притаилась прямо у него под носом, изменники — его люди. И он не нашелся с ответом. Эта игра за тобой, подумал царь.
- Отчего же послы твоего брата не изъявили по этому поводу неудовольствия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Опять Аршакаван. Опять и опять. Вот что вас по-настоящему мучает. Союзнические обязательства армянского царя — лишь повод, вас занимает не это, а мой таинственный, полный загадок город. Мне нечего вам сказать, вы угадали. И ваше беспокойство только добавляет мне уверенности в том, что —бог свидетель, да и они сами, император и шах, они тоже свидетели — мое решение справедливо. Кто, как не враги, должны утвердить меня в этом.
— Передайте царю царей, что на свете не было, нет и не будет государя, заключающего союз с собственным народом, — назидательно произнес царь, стремясь подчеркнуть тем самым свою откровенность. — Я дал простолюдинам кое-какие льготы, чтобы побыстрее завершить строительство города. Временные льготы.
— Царь царей считает твои слова мудрыми, равно как и твое решение. Теперь он совершенно за тебя спокоен.
— Благодарю царя царей за столь заботливое отношение к младшему брату.
Царя тревожило, достаточно ли удачно он лицемерил и не выдал ли свою нечистосердечность. Впрочем, персидского посла занимают лишь слова, а не их искренность. Он все равно ничему не верит. Зачем же он тогда явился? Какова его цель? И царь тут же получил ответ на эти вопросы.
— Дабы еще более упрочить союзнические узы, царь царей решил послать тебе в жены свою сестру Ормиадухт. Полагаю, это будет драгоценнейшим даром моей страны царю Великой Армении.
Царь вздрогнул. В жены? Опять? Он увидел себя: вот он встает, с пеной у рта набрасывается на персидского посла и начинает его душить. Душить и при этом сыпать ругательствами. Но поносит он почему-то не столько шаха или византийского императора, сколько Армению и царя армян. Увидел также, как выбегает из тронного зала, удирает и прячется в собственном дворце. Не отправиться ли мне в Аршакаван, подумал он в тревоге, я тоже буду там неприкосновенен.
Между тем по знаку посла сестра шаха уже вошла в зал, а царь услышал свой голос:
— Чрезвычайно польщен. Это высокая честь для меня. Я почитаю долгом до конца дней любить и уважать рвою супругу. Ее обаяние и красота сообщат моему дворцу новый блеск и великолепие.
Ему почудилось, что на лице персидского посла мелькнула усмешка. Но это была какая-то ленивая, вялая усмешка, не самопроизвольная, а вымученная. По-видимому, она также входила в его обязанности и была предусмотрена загодя. Ну, а если он что-то напутал? Не беда, человек же он в конце концов, мог и напутать. Возможно, усмешка предназначалась для иного случая. Возможно, он уже уяснил свой промах и раскаивается. Ну, разумеется, разумеется, с чего бы это вручать дар одного царя другому с усмешкой?
Глава посольства низко поклонился. Остальные последовали его примеру и, приложив руку к сердцу, попятились к дверям.
— Временные льготы, — вдруг засуетился царь и счел нужным повторить: — Не забудьте передать царю царей... Временные...
Царь внимательно посмотрел на Ормиздухт. К сожалению, она была красива, и еще большее сожаление вызывало то, что она это сознавала. С ней придется труднее, она не станет унижаться, постарается поступать по-своему, делать все наоборот.
Ему ли не известно, что мужчина и женщина созданы, чтобы еженощно унижать друг друга, это в них заложено; каждая сторона молчаливо жаждет победы. Только в одном случае возможен ничейный исход: когда он и она любят друг друга. Надо сделать так, подумал царь, чтобы эта, в отличие от первой, полюбила меня.
— Не будь на то моего согласия, царь, брат не послал бы меня к тебе, — резко оборвала его мысли Ормиздухт.
Пока что царь умышленно не заговаривал. Он поиграет в молчанку, не предложит ей сесть и с ног до головы хорошенько, пристально разглядит, как разглядывают вещь: пусть помнит, что она его собственность. Сражение с ней нельзя откладывать, с первого же мгновения надлежит ринуться в бой. И он вовсе не ожидал, что персиянка с честью примет вызов и смело нанесет ответный удар.
— Ты хочешь сказать, что приехала добровольно, — усмехнулся царь, медленно расхаживая вокруг нее, потом остановился и откровенно задержал взгляд на ее пышной груди.
— Никто и ни к чему не мог меня принудить, царь, — как ни в чем ни бывало продолжила Ормиздухт.
Царь по достоинству оценил эти дерзкие слова, произнесенные голосом нежным и покорным.
— Это предостережение?
— Если бы царь не пришелся мне по душе, я бы непременно вернулась домой.
Значит, я пришелся ей по душе? Я ей нравлюсь? И ведь как спокойно на меня смотрит. А что она, собственно, сделала, в чем провинилась? Ей нравится царь, она к нему благосклонна, только и всего. Ясно, что все прочие слова произнесены ради короткого этого признания. И сколько в ней бесстыдства! Чарующего и влекущего женского бесстыдства.
— Насколько я понял, ты намерена с первого же дня упрочить свое положение в чужой для тебя стране. — Царь заметно повысил голос, словно давая знать, что с этой минуты беседа потечет по иному руслу. Он решил играть в открытую, понимая, что эту женщину можно одолеть, лишь истолковывая каждое ее слово вслух, а не про себя. Утомить ее, всякий раз выводя на чистую воду. Судя по всему, она хорошо себя чувствует только в тихом и темном омуте.
— Напрасно пугаешься, царь, — снисходительно улыбнулась Ормиздухт. - Если муж придется мне по душе, я сумею ему покориться. Отречься от себя, стать его тенью. Неотлучной от него, но незаметной. Разве это не на руку любому мужчине, царь?
Ему захотелось спросить без обиняков: я тебе и впрямь пришелся по сердцу? - и он с трудом сдержался. Как все-таки просто купить человека медовыми речами. Знаешь и понимаешь — тебя собираются обвести вокруг пальца, но не в силах этому противиться. Видишь ее насквозь и тем не менее развесил уши, потому что чрезмерно, надо полагать, себя любишь.
- А тебе известно, что в этом дворце есть еще одна женщина? — неожиданно спросил царь. — И знаешь кто? Родственница врага твоего брата.
- И кроме того есть еще армянка, — добавила Ормиздухт. — Царица Парандзем.
- Царица ни при чем,— нетерпеливо продолжал царь, торопясь поставить персиянку на колени. — А византийка? Что ты скажешь насчет византийки?
- Я услышала о ней в твоем дворце, царь. От твоих приближенных. Тотчас по приезде. Тебя это не беспокоит?
Царь обескураженно замолк. Намек был донельзя прозрачен. Тут пахло предательством, подлым и гнусным предательством. Измена притаилась прямо у него под носом, изменники — его люди. И он не нашелся с ответом. Эта игра за тобой, подумал царь.
- Отчего же послы твоего брата не изъявили по этому поводу неудовольствия?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124