Гуля или восхищался человеком и тогда провозглашал ее вместилищем всех и всяческих добродетелей, или относился к человеку негативно и тогда вращался на ее непримиримого врага. Он легко возбуждался и быстро доходил до исступления. Ярясь, он не знал путей к согласию. Он плямував противника, хай его приписывал ему якнайогидниши недостатки, худшие намерения против целого человечества вообще и против себя лично в частности.
Или способный он был держаться умеренно, обращаться ласково и спокойно, разговаривать без экзальтации? Пожалуй, нет! .. Я имел возможность видеть его только в двух положениях: либо полный негодования и гнева, или захвачен человеком, вещью, произведением искусства, делом.
В сантиментальному и чутко настроении он начинал деклямуваты, тогда он говорил не как широко распевал. Смущенный, он говорил отрывистыми фразами, бросал отдельные слова, выкрикивал.
На посетитель музея, когда он, в роли экскурсовода, водил их по экспозиционных залях, показывая картины, мебель, фарфор, и длинная палочка служила при этом за шпагу, он производил чрезвычайное впечатление. Острая пища, переперчений гуляш по-венгерски, рассчитанный на любителя, подымались посетитель, чтобы они имели то отведать.
Его экспрессия, драматичность его изложения потрясали посетитель. Каждый стул, шкафчик, терракотовая статуэтка, эскиз ландшафту, фотография кобзаря вращались в событие, в повод для восторгов или взрыва гнева. То, как он двигался и говорил, каждое движение и каждое слово напоминали пафосного и торжественный обряд, на выход короля-солнце, многоцветную театральный спектакль, отрывок из древнегреческой трагедии в камерном исполнении.
Картины, фарфора, мебель служили декорации. На их фоне выступал Гуля. Этот был в центре. Все остальное было лишь приложением, аксессуарами, которые лучше и яснее позволяли его видеть. Чтобы оставаться до конца самим собой, Гули хватало разве еще двух вещей, котурны и театральной трагической маски.
После осмотра, закончив водить посетитель по залях Музея, он стоял, опираясь на палочку, бледный и изможденный, отбрасывая со лба пряди черных волос. Вытащив платок, он утирал с лица капли пота.
Рабочие металлургического завода, которые приходили в Музей в порядке культпоходы, уборщицы с Облисполкома или какой-либо другой крупной учреждения, пожилые женщины с седыми волосами в красных платочках, приведены женщиной-организатором, который называл их «девочка», подходили к Гуле, чтобы лично выразить ему благодарность. Они были потрясена. Жали Гули руки, записывали пространстве отзывы в музейную книгу для впечатлений.
Гуля был человеком одной мысли, единой идеи: искусство превыше всего. Искусство неприкосновенно. Искусство Средневековья и Возрождения, иконы и портреты со времен казацкого барокко, Византия и Голландия были для него этапами вечности. 3ьявляються и разрушаются государства, возникают и исчезают народы, происходящие в мире войны и революции, коренным образом меняется ход истории, но неизменно остается черепок глины с рисованным орнаментом, обломок кирпича от здания, кусок извести с бледными следами розовой краски, миниятюра на пергаменте, холст картины. Все исчезает, только произведение искусства находится неизменным.
Гуля верил: его миссия как уполномоченного Комитета охраны памятников, раз и заключается в том, чтобы обеспечить сохранность художественных произведений. Свою служебную профессию, номенклатуру своих должностей, расписку в ведомости на получение зарплаты он рассматривал как необходимые составляющие звенья своего высокого призвания, месиянистичного своего назначения предохранить памятники искусства от уничтожения.
3 воловьей упорством, с фанатичным непреклонностью, с терпеливой настойчивостью делал свое дело.
Судьба варяжской церкви, года 1908 построенной по проектом знаменитого Степана Ленника, была делом, которое непосредственно касалась Гули как уполномоченного Комитета охраны памятников старины и искусства. Он воспринимал ее больно и остро.
двери комнаты не закрывались один за другим приходили люди, знакомые, полузнакомых и совсем незнакомые, кого я видел впервые в жизни. Преимущественно последние.
Стучали в дверь, и Гуля отвечал: «Войдите». Он встречал людей, приветствовал, устраивал где сесть. Некоторых, по собственному выбору, подводил ко мне, кого нет, я жал руки, выражал радость видеть.
Одним из первых пришел Арсений Петрович Витвицкий, почтенный и импозантный со своей длинной бородой. Серый просторный пиджак лежал на нем с изысканной элегантностью. Я был искренне рад видеть его и поговорить с ним, но мы не успели перекинуться и парой слов, как его оттеснили.
Пришел директор Исторического музея, старый профессор, в золотых очках и черном сюртуке, знаток запорожской старины, Даниил Иванович Криницкий, со своим заместителем, заведующим этнографического отдела в чумацкой вышитой рубашке с длинными чумацкими усами, широко известный Петр Петрович Петух. Сверкал червоно круглые щеки и, как две щетки, торчали брови.
В синем легком пиджаке и белых брюках появился инженер-строитель Станислав Бирський, руководивший делом Запорожье, нового города при Днепрострое. Посетил редактор здешнего литературного журнала «3оря», громоздкий, в тяжелых очках, гологоловый поэт Семен Очеретяный.
Комната постепенно наполнилась, быстро не было уже где сесть. Гуля вызвал номерного, были принесены дополнительно стулья, но и их не хватило. Кто сидел на кровати, кто на быльцах дивана, кто на выступлении прямо. Кто стоял, прислонившись плечом к стене. Пришедшие позже, вряд ли представляли точно, кто здесь хозяин.
Что касается меня, то я отошел на второй план. На первом план был Иван Васильевич Гуля. Люди собрались, чтобы встретиться и поговорить со мной, но я молчал, говорил Гуля.
Дело варяжской церкви слишком переполняла его, особенно сегодня, накануне открытия работ совещания, чтобы он мог удержаться, чтобы он мог молчать. Он говорил.
Волнуясь, вновь и вновь поднимаясь на цыпочках, будто он желал сдаваться выше, он говорил, смущенный и возбужденный, обращаясь ко всем и ни к кому:
- Передать церковь, построенную Ленником, в распоряжение горкомунхоза ... А? Как это вам понравится? .. Произведение высокого искусства рассматривать как ординарный обычный дом, как помещения, имеет такую то и такое количество квадратный метров полезной площади, которую можно принять целесообразнее, чем раньше. Например, превратить в склеп для муки, масла, керосина, селедки и других продуктов широкого потребления в общей системе потребительской кооперации, чтобы обеспечить поставки окрестных мелких лавочек.
Он повернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Или способный он был держаться умеренно, обращаться ласково и спокойно, разговаривать без экзальтации? Пожалуй, нет! .. Я имел возможность видеть его только в двух положениях: либо полный негодования и гнева, или захвачен человеком, вещью, произведением искусства, делом.
В сантиментальному и чутко настроении он начинал деклямуваты, тогда он говорил не как широко распевал. Смущенный, он говорил отрывистыми фразами, бросал отдельные слова, выкрикивал.
На посетитель музея, когда он, в роли экскурсовода, водил их по экспозиционных залях, показывая картины, мебель, фарфор, и длинная палочка служила при этом за шпагу, он производил чрезвычайное впечатление. Острая пища, переперчений гуляш по-венгерски, рассчитанный на любителя, подымались посетитель, чтобы они имели то отведать.
Его экспрессия, драматичность его изложения потрясали посетитель. Каждый стул, шкафчик, терракотовая статуэтка, эскиз ландшафту, фотография кобзаря вращались в событие, в повод для восторгов или взрыва гнева. То, как он двигался и говорил, каждое движение и каждое слово напоминали пафосного и торжественный обряд, на выход короля-солнце, многоцветную театральный спектакль, отрывок из древнегреческой трагедии в камерном исполнении.
Картины, фарфора, мебель служили декорации. На их фоне выступал Гуля. Этот был в центре. Все остальное было лишь приложением, аксессуарами, которые лучше и яснее позволяли его видеть. Чтобы оставаться до конца самим собой, Гули хватало разве еще двух вещей, котурны и театральной трагической маски.
После осмотра, закончив водить посетитель по залях Музея, он стоял, опираясь на палочку, бледный и изможденный, отбрасывая со лба пряди черных волос. Вытащив платок, он утирал с лица капли пота.
Рабочие металлургического завода, которые приходили в Музей в порядке культпоходы, уборщицы с Облисполкома или какой-либо другой крупной учреждения, пожилые женщины с седыми волосами в красных платочках, приведены женщиной-организатором, который называл их «девочка», подходили к Гуле, чтобы лично выразить ему благодарность. Они были потрясена. Жали Гули руки, записывали пространстве отзывы в музейную книгу для впечатлений.
Гуля был человеком одной мысли, единой идеи: искусство превыше всего. Искусство неприкосновенно. Искусство Средневековья и Возрождения, иконы и портреты со времен казацкого барокко, Византия и Голландия были для него этапами вечности. 3ьявляються и разрушаются государства, возникают и исчезают народы, происходящие в мире войны и революции, коренным образом меняется ход истории, но неизменно остается черепок глины с рисованным орнаментом, обломок кирпича от здания, кусок извести с бледными следами розовой краски, миниятюра на пергаменте, холст картины. Все исчезает, только произведение искусства находится неизменным.
Гуля верил: его миссия как уполномоченного Комитета охраны памятников, раз и заключается в том, чтобы обеспечить сохранность художественных произведений. Свою служебную профессию, номенклатуру своих должностей, расписку в ведомости на получение зарплаты он рассматривал как необходимые составляющие звенья своего высокого призвания, месиянистичного своего назначения предохранить памятники искусства от уничтожения.
3 воловьей упорством, с фанатичным непреклонностью, с терпеливой настойчивостью делал свое дело.
Судьба варяжской церкви, года 1908 построенной по проектом знаменитого Степана Ленника, была делом, которое непосредственно касалась Гули как уполномоченного Комитета охраны памятников старины и искусства. Он воспринимал ее больно и остро.
двери комнаты не закрывались один за другим приходили люди, знакомые, полузнакомых и совсем незнакомые, кого я видел впервые в жизни. Преимущественно последние.
Стучали в дверь, и Гуля отвечал: «Войдите». Он встречал людей, приветствовал, устраивал где сесть. Некоторых, по собственному выбору, подводил ко мне, кого нет, я жал руки, выражал радость видеть.
Одним из первых пришел Арсений Петрович Витвицкий, почтенный и импозантный со своей длинной бородой. Серый просторный пиджак лежал на нем с изысканной элегантностью. Я был искренне рад видеть его и поговорить с ним, но мы не успели перекинуться и парой слов, как его оттеснили.
Пришел директор Исторического музея, старый профессор, в золотых очках и черном сюртуке, знаток запорожской старины, Даниил Иванович Криницкий, со своим заместителем, заведующим этнографического отдела в чумацкой вышитой рубашке с длинными чумацкими усами, широко известный Петр Петрович Петух. Сверкал червоно круглые щеки и, как две щетки, торчали брови.
В синем легком пиджаке и белых брюках появился инженер-строитель Станислав Бирський, руководивший делом Запорожье, нового города при Днепрострое. Посетил редактор здешнего литературного журнала «3оря», громоздкий, в тяжелых очках, гологоловый поэт Семен Очеретяный.
Комната постепенно наполнилась, быстро не было уже где сесть. Гуля вызвал номерного, были принесены дополнительно стулья, но и их не хватило. Кто сидел на кровати, кто на быльцах дивана, кто на выступлении прямо. Кто стоял, прислонившись плечом к стене. Пришедшие позже, вряд ли представляли точно, кто здесь хозяин.
Что касается меня, то я отошел на второй план. На первом план был Иван Васильевич Гуля. Люди собрались, чтобы встретиться и поговорить со мной, но я молчал, говорил Гуля.
Дело варяжской церкви слишком переполняла его, особенно сегодня, накануне открытия работ совещания, чтобы он мог удержаться, чтобы он мог молчать. Он говорил.
Волнуясь, вновь и вновь поднимаясь на цыпочках, будто он желал сдаваться выше, он говорил, смущенный и возбужденный, обращаясь ко всем и ни к кому:
- Передать церковь, построенную Ленником, в распоряжение горкомунхоза ... А? Как это вам понравится? .. Произведение высокого искусства рассматривать как ординарный обычный дом, как помещения, имеет такую то и такое количество квадратный метров полезной площади, которую можно принять целесообразнее, чем раньше. Например, превратить в склеп для муки, масла, керосина, селедки и других продуктов широкого потребления в общей системе потребительской кооперации, чтобы обеспечить поставки окрестных мелких лавочек.
Он повернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52