Только каменный забор вокруг Собора, подогнанные своим размерам под обычный губернияльний масштаб, определял контуры границ той грандиозной в своей фантастике строения, что, завершая осуществления «греческого» проекта, должна была стать больше храм апостола Петра в Риме. В туманных сумерках севере осужден был бы гнить в болотах молчаливый и неподвижный, запертый в гранит Петербург. Столицей мировой империи «греко-росов» должен был быть степной Екатеринослав.
Так прихоти Екатерининского вельможи, взлелеянный иллюзиями украинских «универсалистов» 18 века, среди претендентов на место и корону Третьего Рима было названо и это разбросано, начатое и неоконченное обширное степной город с горой, широкой и выпуклой, как плодотворное брюхо женщины.
3 трамвая сходят на очередной остановке люди. Желтой глиной тропы, протоптанной в бурьяне, глаз идет к белому стены ограды, очерчивает размеры катедри, которая могла бы быть величественного за храм Св. Петра в Риме.
В мозгу плетется плетение мнений:
- Начинать и не кончать. Проектуваты и не завершать. Тратить уйму усилий, напрягать безмерно мышцы, возводить напряжение мышц к катастрофе срыва и не достигать.
Когда эта тема волновала Гоголя. Образы и цитаты из произведений Гоголя предстают передо мной.
Трамвай проходит белые корпуса богоугодное заведение. Не здесь сто лет назад урядував гоголевский Земляника? Сегодня, спустя сто лет, Гоголь все еще перечитывается как современник.
Во мне просыпается чувство условности времени. Время опрозорюеться. Устраняется сопротивление времени. Сдвигаются события. Поступки и люди, изображены Гоголем, теряют свою связь со временем.
Я чувствую внутреннюю тревогу. Ужас, как у человека, стоящего на краю бездны, охватывает меня. Холодок пробегает по спине. Стынет похолодевшие концы пальцев, лежащих неподвижно, охватывая граненый столбик, нагретый солнцем. Я думаю:
- За революции расстреливали класса. Или не надо было расстреливать псиxологию? ..
Ремарка Автора.
Ростислав Михайлович полемизирует. Он спорит. Он рассуждает о гоголевскую тему в современности, о том, что современность вклинивается в Гоголя.
Он упоминает о уступы из Гоголя, о водяная мельница в имении Ноздрев, не работал только из-за нехватки мелочи, потому что «недоставало порхлицы, в которую утверждается верхний камень, быстро вращающийся на веретено. речь идет о Манилов: «В доме его вечно чего-нибудь недоставало: в гостинной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской Шелковое материей, которая стоило весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожей, впрочем хозяин в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: "Не садитесь на эти кресла, они еще не готовы! " В иной комнате и вовсе не было мебели, хотя и было говорено в первые дни после женитьбы: "душенька, нужно будет завтра похлопотать, Чтобы в эту комнату хоть на время поставить мебель! " Вечером подавался на стол очень щегольской Подсвечник из темноте бронзы с тремя античнымы грация, с перламутровым щитком, а рядом с ним ставился какой-то просто Медный инвалид, Хромой, свернувшись в сторону и весь в сале, хотя этого не замечали ни хозяин, ни хозяйка , ни слуги.
Примеры могут быть увеличены, цитаты умноженные. Представление, что представлялись внутренним взором Ростислава Михайловича, беглые и неустановившиеся, - уточненные.Однако беглое перестало бы быть тогда таким, мысль, которая промелькнула лишь мимоходом, приобрела бы кристаллизации, чего однако в существе не было.
Для Автора мало вес определить круг зрительных впечатлений, идей и мыслей, сквозь которые прошел в очередной последовательности его герой во время своего путешествия: незаконченный дом Музея, неосуществленный Проект величайшего Собора в мире, упоминание о Недоделанный мельница в имении гоголевского героя, о креслах оставленные необбитимы , недомебльовани номера, роскошные канделябры и вместе медный, никогда не очищенный подсвечник, на что не обращали внимания ни хозяин, ни хозяйка, ни служба.
От мысли о расстреливаемых за революции класса Ростислав Михайлович уклонился в псиxологизм. И этот уклон в психологизм, в абстракцию более характерен для того аспекта, в котором он воспринимает действительность! ..
На последней остановке я схожу с трамвая. Приветлива и уютная улочка с одноэтажными домами ведет меня вниз к обрыву, где на площадке стоит построенная Степаном Линником «Варяжская церковь».
Малые кирпичные дома еще сохраняют следы космических бурь, которые пронеслись над городом в первые годы Революции. Ржавеют некрашеные крыши. Висят напивзирвани желоба. Парадные двери забиты накрест досками. Ганки запущено, ими не пользуются, они поросли травой и бурьяном, и кирпич, не попавший в ступенек, валяется вокруг. Колючая проволока заступил сожжены в холодные зимы заборы. И сквозь проволоку я вижу заброшенные деревья бывших яблоневых садов.
Жильцы, заступили прежних жильцов, не имеют ни желания, ни инициятиви чинить крыльцо, заботиться о сады, восстанавливать заборы, сделать калитки, замазать дыры, выбитые в кирпиче стен пулеметными очередями махнивських пуль. Люди потеряли чувство постоянства. Они привыкают жить в развалинах и среди руин, словно в ожидании на новую катастрофу, новое уничтожения, еще страшнее, еще более пагубного предыдущего. Свои дома они обращают в случайные приюты, дома - в пещеры или логова, города в переходные лагеря.
Бывший губернияльне город одноэтажных домиков, которые сооружали учителя гимназии, батюшки, штабскапитаны, коллежские асессоры на заощаджуваний грош, уплачиваемый взносам за банковскими залогами, умерло. Оно было расстреляно за первых лет революции, его поглотил новый быт, и теперь оно было назначено на окончательное снос, чтобы на свалках его развалинах возник новый центр, залитый светом нового индустрияльна солнца.
И вот я иду сквозь обломки бывшего быта. Я вспоминаю о городе, каким оно было в годы моего детства. Я вспоминаю о идиллию вишневых садов. О серо листья яблонь Об блестящие, словно ляковани, прямые стволы абрикосовых деревьев. Об густые кусты смородины и крыжовника вдоль почерневших досок забора. О жирную с синеватым отливом землю дорожек между огородными грядками. О чае, который выпит вечером в саду: свиристит сверчки, звенит и гудит в вечерней тишине дальний трамвай, сворачивая с проспекта на гору, томно пахнут в тяжелом ночной темноте метеолы.
Восходя пустой тихой улочке обширного степного города, я отдаюсь утешительном плена упоминаний о прошлом. О блюдах, которые были чрезмерно толстые, залитый сметаной и маслом. Об мелко нарезанный, посыпанные перцем, перемешанные с луком сочные помидоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52