Сымочко перехватила мой взгляд и подняла Рудава-крашеную голову. В ее улыбке было ожидание. Подбадривая, я улыбнулся ей в ответ. Жестом она показала, что ей недостает спичек.
- Ловите!
Медная плоская зажигалка описала в воздухе параболы и оказалась в ее цепких руках маленькой обезьянки.
Она раскуривала папиросу. Ее глаза были полны снисхождения. Дым сигареты стелился вверх, следуя египетскую экзотику рисунка на сигаретной коробке. С вызовом она закинула ногу на ногу.
Кто скажет, откуда, из которых никому не известных пространств приходит к мужу сожалению, когда он смотрит на женщину? ..
Решительным жестом я закрыл папку и пошел к столу, за которым сидел секретарь. Тихо и осторожно положил перед ним папку и сказал:
- Не поеду!
Он смущенно поднял свою узкую голову с редкими волосами, посмотрел на меня, словно спросонья, спросил:
- Как же так, Ростислав Михайлович, что вы не поедете? Ведь председатель положил резолюцию, чтобы вы! ..
Он хлопал растерянно белесыми ресницами. Он ненавидел меня.
Я чувствовал себя поднятым и свободным. В ответ категорически:
- Не поеду!
- И все таки?
- И все же не поеду!
Ему явно не хватало воздуха. Он дышал тяжело, астматические, с присвистом. Он впился пальцами в подлокотники кресла.
- Но почему, собственно, скажите мне, пожалуйста, вы отказываетесь ехать? - Спрашивает меня, и в его голосе слышны ярость.
Девушки по своим машинками прислушиваются к нашей споры. Они привыкли, что я с нашим секретарем говорю в тоне бравады, в манере, которая раздражает его, радует меня и забавляет их. Они бросили стучать. Спрятавшись за бортами машинок как за прикрытием, склонившись над переписанными рукописями, они делают вид, будто в тщательной виду к труду, пытаются разобрать нечеткий почерк текста.
- Почему? - Задумчиво переспрашиваю я.
Почему? .. Искренне признаться, у меня нет никакого повода, которым бы я мог объяснить причину, почему я отказываюсь. Я ищу первого попавшегося аргумента и, кажется, таки нахожу. По крайней мере он кажется мне наиболее убедительным из всех возможном.
- Не поеду, потому что не поеду. Зачем мне ехать, когда с таким успехом я могу и не иxаты? ..
Он смотрит на меня оловянным, рыбьим взглядом. Я издеваюсь над ним. И он понимает это. Видимо, он хотел бы ответить мне какой язвительной грубостью. Он что-то бормотал, мне показалось, что он прошептал «нахал», но он заставляет себя сдержаться, чтобы не сказать это вопрос. Служба и служебная субординация для него превыше всего.
Он нервно подтягивает галстук, ощупывает пальцами воротничок, протягивает руку и берет со стола линейку. И хотя, я вижу, - пальцы у него и линейка, которую он держит в руке, дрожат, он отвечает мне.
- Разумеется, Ростислав Михайлович, вы правы. Никто не осмелился бы настаивать или требовать чего от вас ... И со стороны председателя скорее предложение, так сказать, вопрос, как я понимаю. Ничего больше. Именно из виду к вам ... Погода стоит хорошая, так сказать, весна, вы любите ездить. Итак ...
- Хорошо, - говорю я, - погода хорошая, и я люблю ездить, все это так, но почему, если они там хотели, чтобы я приехал к ним, они не обратились непосредственно ко мне и не пригласили меня лично?
Секретарь беспомощно разводит руками. Мол, что он может? ..
- Думаю, - говорит он заискивающе, - они были уверены, что Комитет предложит ехать вам и никому другому! - Он переводит дух и тогда добавляет:
- Обращаться в Комитет по делам архитектурных памятников, это обращаться только к вам. Вы же одинокий и самый авторитетный специалист на всю Украину!
Он выжимает из себя этот малый комплимент. С жестяного тюбик ползет, червем сворачивается красный крап-лак.
Разумеется, меня никто не собирался обходить тем более оскорблять. И вообще, это было бы слишком смешно волноваться, что тебя обошли направления какого канцелярских бумажки. Я не имею никаких претензий ни к кому. Что касается директора Художественного музея, Арсения Петровича Витвицкого, я его вообще очень уважаю и люблю. Культурная, милая и приятный человек.
Но я продолжаю сопротивляться:
- Нет, не поеду. И не говорите ничего, не поеду. Вон, попросите Софрона Викентовича или Панаса Карповича. И, наконец, что все это меня касается?
Я начинаю говорить с раздражение. До сих пор я играл, теперь я начинаю сердиться.
Секретарь нервно сотрясает своей маленькой головкой и умоляюще поднимает вверх линейку. Он, как и я, мы хорошо знаем, что на подобное совещание, где решается судьба этого маленького архитектурного шедевра, которым является эта варяжская церковь, построенная по проекту знаменитого Ленника, годится ехать мне и никому другому.
Он переводит разговор в план материальных расчетов.
- Все расходы они берут на себя. Обеспечивают проживание. Платят командировочные.
- Платят командировочные? .. - Я пожимаю пренебрежительно плечами: - Вот хорошо! Или я должен был бы ехать, если бы они их не платили? .. И, вообще, что такое командировочные? Правдивые глупости! Тех командировочных мне не хватит и на одну ужин в хорошей компании в хорошем ресторане. Сказали ...
Я собираюсь уходить. Ищу глазами течки, которую я не знать где ткнул, придя. Бросаю приветливый взгляд машинистка и в частности Симочи.
Секретарь не выдерживает. Он выходит из-за стола, он обычно делает очень редко, и пересекает мне дорогу.
- Не беспокойтесь. Мы уладим. Мы напишем, чтобы они оплатили вам не только командировочные, но и консультационные.
- Они не согласятся! - Говорю я.
Секретарь поражен.
- Если мы им напишем? Это же невозможно! .. Готовить вам мандата?
Харьков мне надоел. Погода стоит безупречная. Во мне просыпается жадно желание странствий. Я говорю:
- Готовьте мандата. Хоть Что мне с вами делать? Вы и так говорите, что я в Комитете ничего не делаю.
- Я это говорю? Бога бойтесь, Ростислав Михайлович, как вам не стыдно такое думать, не то, что говорить! Как же так можно! Разве я не понимаю? Комитет - это вы, а вы - это Комитет! Что такое Комитет без вас?
- Ну, ну, ладно. Пусть будет. Поеду. Только не забудьте послать телеграмму, чтобы на послезавтра заказали для меня комнату в гостинице. А то и то и се, и так и сяк, а телеграмму, с присущей вам вредности и не пошлете!
Секретарь , моргает белесыми ресницами и, поперхнувшись, кашляет.
Я возвращаюсь, и восхищенный взгляд Сымочко сияет мне навстречу. Она так же не терпит своего шефа, как и я.
Я стою у открытого окна, и мне кажется, что я чувствую аромат цветов. Запах хлеба и степной травы. Поезд с грохотом проносится мимо красные дома маленькой станции. С высокого плоскогорья блеснул вдали Днепр и за ним массив горы и распластанное под горой широкое город. Любопытный зрение в поисках неизвестно чего, жадно бродит в утреннем тумане, легкой дымкой прозрачно окутал безграничные просторы за днепровских степных пустынь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52