Это было сильнее меня, это чувство внутреннего волнения, встал из глубин моей одиночества, неожиданно донеслось до меня, проснувшись где-то в бескрайних несказанным недрах моей существа.
Ошеломленные бездомными странствиями и никогда, только усыпленные, от начал человечества свойственны человеку мощные инстинкты связи с местом, с землей, с почвой вдруг с новой силой овладевают меня.
Современный человек выработал в себе привычку не иметь своего угла. Она разорвала пуповину, связывавшую ее с материнским церковного месяца. Отказалась от чувства сообщества с землей. Отреклась сознания своей тождественности со страной. Потеряла память о своей родство с родиной. Место рождения обернулось свидетельством, выданным из ЗАГСа, очередным пунктом наполняемости анкеты.
В привычке блуждать человек ищет для себя защиты от власти первобытных инстинктов. И все же от этих инстинктов никогда нельзя освободиться, при первой возможности они прорывают искусственные забора, как годовая наводнение, когда приходит весна.
И вот я стою у окна, и ветер дует в лицо, и я смотрю на далекий город, где я не был с детства, и у меня в сердце появляется боль, будто иглой то царапнуло сердце, и глухая тревога охватывает меня. Я чувствую, что что-то словно навсегда утеряна и вместо не найдено ничего.
Грохочет поезд по мосту через Самару. Напрасно я ищу больших зеленых ив, которые росли когда на берегу. Я не нахожу их, среди пустых берегов течет обнаженная река. Плоская и бесцветная, она кажется скучной и измученной выдумкой поэта. Абстрактной формулой механистической теории. Никакая река! Не река, только труп реки. Мертвенный течение неподвижной жидкости. Схематизированных из учебника гидрографии.
Я не выдерживаю. Я оборачиваюсь, опустошенный, разочарованный, в немом угнетении. Я нуждаюсь сочувствие. Я жалуюсь. Я жалуюсь. Не обращаясь ни к кому, я говорю:
- Представьте себе, нимало дерева!
Крик вырывается у меня изнутри. Молчаливый крик, для которого нет у меня слов.
На меня смотрят с удивлением, и никто не отвечает мне.
Проходим мост и то, что вдруг открывается передо мной за мостом, поражает меня своей неожиданностью. Та же бескрайняя бесконечность пространства и неба, которая была и прежде, но уже не степной целины, а рельсов, шлака, стрелок, грузовых и плоских, красных и зеленых вагонов, белых ладонь, открытых платформе, цистерн. От бывшего степи не осталось и следа, на всей колоссальной площади протянулись параллельные без числа ряда железнодорожных путей; на десятки километров раскинулся железнодорожный парк. И уже нет и следа плодородной земли; поверхность, залитый маслом, от жирное пятно нефти, покрытая слоем мелкого угля, шлака, мусора и грязи.
Железо, чугун, каменный уголь, кокс, цемент, кирпич обратили степь в черное кладбище. Исчезли непаханые залежи, и поезд мчится сквозь пространства, заполненные путями, вагонами, кирпичными корпусами електровень, заводов и фабрик.
Я подъезжал к городу, которого я еще не знал.
На вокзале меня встретили с торжественной помпой. Я не успел еще сойти с вагона, как Иван Васильевич Гуля, сияя от восторга, уже спешил отобрать у меня из рук чемоданчик и пальто. Сквозь поток толпы ко мне пробирался Арсений Петрович Витвицкий. Его гиератично пышная борода у трижды повторен поцелуе коснулась моей груди. Я жал кому руки, кто передавал мне цветы. Я проходил сквозь амфиладу неизвестных мне лиц. Парада приветствий напоминала мне, что я на юге.
Я чувствовал себя растроганным.
На площади перед дворца я сделал несколько шагов по направлению к трамваю, но меня уже вели в машину, и Гуля, стоя на ступеньке машины, размахивал моим чемоданчиком, как флагом.
В лучшем из отелей для меня был заказан большой комфортабельный номер. Все выглядело весьма импозантно. Найбипьшу ревность проявлял Иван Васильевич Гуля, меня не было о чем беспокоиться. Он заботился обо всем. Он не отходил от меня. Он оставался в номере, когда я принимал ванну. Он сидел рядом со мной, когда я обедал. Он сопровождал меня во время прогулки, когда после обеда я пошел пройтись по городу.
Гуля! .. Он всегда горел и кипятился, этот экспансивный, взволнован, возбужден, небольшой человечек, огрядненький и с брюшком. Он был мой ученик по Художественном института. Теперь он работал в Музее в должности научного работника и одновременно, по совместительству исполнял обязанности важного Комитета охраны памятников. Он нравился мне своей почти детской искренностью и наивной непосредственностью, своим энтузиазм, той острой и бурной експансивнистю, с которой он реагировал на все, что его касалось непосредственно и что его часто никак не касалось и к нему не имело, собственно, никакого отношения. Односиты письма на почту. Направлять электричество. Подстригать кусты туи в палисаднике перед домом Музея. Вмешаться в то, как дворник метет пешеходы.
Это было бы даже хорошо, эта возвышенная его уязвимость, эта ежеминутная его готовность реагировать на все вокруг, что касалось и не касалось его, если бы при этом ему не хватало двух нелишним для каждого человека качеств: некоторой уравновешенности и хоть малейшей здибности сдерживать себя! .. Для него не существовало оттенков, нюансов, переходных цветов, посредственных звеньев, соединявшие бы крайности.
Он мыслил противоположностями: ночь - день, тьма - свет, добро и зло, белое и черное, да или нет. То, что лежало между ними, не контрастировало, возникало из сочетания противоположностей, для него не существовало. Все это он или не воспринимал вовсе, либо отбрасывал с презрительной презрением.
Вместо сполучуваты, он разъединявший. Он не стремился примирять то. Мира не существовало для него. В руке он держал обнаженное лезвие меча, всегда готов вступить в поединок с противником.
Он способен был воспринимать лишь непреклонны истины, величественные, громоздкие, тяжелые, прольется рукою из чугуна, высеченные из гранита, истины - памятники, истины - монументы, надгробия над истиной. Истины, устоявшиеся и признанные с меморияльною доской, прибитой к их фасаде Лишь золотолитерний надпись на фронтоне доказывал ему, что эта истина заслуживает уважения.
Добиваясь получить от собеседника ответ на вопрос, который его интересовал, он требовал, чтобы ему дали категорический ответ. Каждая другой ответ его не удовлетворяла. Он не предполагал, чтобы между «да» и «нет», между черным и белым, противоположностью доброго и злого могли быть какие цвета, стоимости, достойные уважения. Как червя он раздавливал с отвращением шаткое и непостоянно. Таков был он и в отношении к людям. Людей он распределял на две категории: добрых ангелов и злых демонов. Первые сходили с неба, другие были уполномоченные ада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52