Потому, что ему всегда хотелось сделать ей больно? Потому, что думал, что она его ненавидит?
Его мысли вертелись вокруг ответа. Как мог он сказать себе, что человек, которым он стал, не смотрит в лицо жене, потому что стыдится того, что сделал с ней и с их любовью друг к другу? Если бы мысли Бауера нашли ответ, если бы он глубже заглянул в самого себя, он понял бы, в чем его беда, и нашел бы выход. Но он только ходил по краю, куда привели его силы любви и самосохранения.
— Кэтрин, — сказал Бауер и умолк. Голос был сиплый со сна, и это сразу расшевелило в нем страх — страх показался смешным, и Бауер поборол его. — Мне очень жаль тебя, — сказал он, и на этот раз слова звучали отчетливо, хотя голос был тих, как шелест.
— Постарайся уснуть, — сказала Кэтрин. — Для тебя это сейчас самое главное.
Бауер закрыл глаза и лежал тихо, думая о Кэтрин. Потом опять открыл глаза и сказал:
— Я знаю, как тебе трудно со мной.
— Не думай ни о чем, постарайся уснуть. — Кэтрин казалось, что стоит ему хорошенько выспаться, как все предстанет перед ним в другом свете.
— Я хочу сказать тебе, что я все понимаю. Но ничего не могу поделать. Уж такой у тебя муж.
— Спи, Фред, спи.
— Ты сама знаешь, что я ничего не могу поделать. Меньше всего на свете хочу я причинять кому-нибудь беспокойство.
— Знаю, знаю, Фред. Ты хороший муж.
— Я стараюсь, но ничего не выходит. Не везет мне.
Кэтрин положила руку ему на лицо и стала гладить по щеке, приговаривая: — Шшшш, шшш, — словно баюкала ребенка.
— Я стараюсь. — Голос его дрогнул. — Ты же знаешь.
— Ты спи, спи, Фред.
— Я все делаю, как надо. Не бегаю за женщинами, не пью, не вожусь с кем попало, как другие.
— Я знаю. Ты думаешь, я не ценю этого?
— Я всегда прихожу с работы прямо домой и всегда приношу тебе всю получку, аккуратно каждую неделю, и все, что делаю, я делаю для семьи, а не для себя. Ты ведь знаешь. Всегда так было.
— Ты хороший муж, всегда был хороший. — Она натянула ему одеяло до самой шеи и матерински похлопала по одеялу рукой.
— Я работаю. Никто никогда не жаловался на мою работу или на меня, на мое поведение — ни дома, ни на службе, вообще нигде. И все же ничего не получается. Почему это? Всю свою жизнь я старался ни на шаг не отступать от прямого пути и все делать так, как нужно, чтобы все было так, как должно быть, а получается всегда не то.
— Все будет хорошо, Фред. Вот увидишь. Только делай, как нужно, и все будет хорошо.
— Со мной так не получается. Что сделал я дурного за всю мою жизнь? Ничего. Моя совесть чиста, и вот — посмотри! Посмотри, что получается! Посмотри сама!
— Вот ты увидишь, Фред. Рано или поздно все обернется хорошо. Так всегда бывает. Вот увидишь.
«Да, — думал Бауер, — больше от нее ничего не добьешься, — „Спи, и бука уйдет, боженька добрый, добро всегда побеждает“. Никакой помощи! Никакой! Боженька добрый — и все!»
Он думал это без злобы. Мысль, помаячив, утонула в безразличии — в том безразличии, которое должен испытывать полководец, когда в момент решающего наступления, в предвидении победы, он вдруг замечает, что его войско не повинуется ему, и понимает, что сражение проиграно и сам он погиб.
— Об одном только и жалею, — сказал Бауер, помолчав. — Я жалею о том, как вел себя дома. Но я ничего не мог поделать с собой, когда видел, что вся моя жизнь… когда все всегда получалось не так. Я все делал, чтобы было хорошо, — и все получалось плохо; я до сих пор не понимаю — почему. Клянусь богом, не понимаю.
— Говорю тебе, Фред. Ты увидишь. Что хорошо — то хорошо, и ты поступай как нужно, и все будет хорошо, все выйдет к лучшему.
— Ты должна ненавидеть меня за то, что я так вел себя дома, так говорил с тобой.
— Ну что ты! Как ты можешь так думать? — Она придвинулась к нему ближе и, выпростав руку из-под одеяла, обняла его.
— А как может быть иначе, когда я так себя вел!
Кэтрин просунула руку под его шею и притянула его голову к себе.
— Нет, нет! — воскликнула она. — Ты думаешь, Фред, я ничего не понимаю? Поверь мне.
— Я не могу перенести, что ты меня ненавидишь.
— Да нет же! Нет! Как ты можешь так думать?
Бауер лежал тихо. Он чувствовал ноги Кэтрин подле своих ног и ее широкое теплое тело подле своего тела. Ласковая теплота обволакивала его, и он безвольно отдавался ее власти.
— Я не собирался уезжать, это я просто так сказал, — проговорил он.
Кэтрин не ответила, только крепче прижала к себе его голову.
— Я бы никогда этого не сделал, — сказал он. — Я знаю, что так не годится.
Рука Кэтрин, обнимавшая его за шею, задрожала. Его спокойствие пугало Кэтрин.
— Всю мою жизнь, — сказал Бауер, — я готов был терпеть, что угодно, лишь бы не делать ничего дурного.
Он попытался повернуть голову, чтобы удобнее было говорить, но Кэтрин крепче прижала ее к себе.
— Я никогда и не думал о том, чтобы уехать, — повторил Бауер. — Это я просто так сказал.
— Мистер Минч ничего тебе не сделает. Он хороший человек.
— Только на это я и надеюсь.
— Он хороший человек и понимает, почему ты так сделал. Может быть, он еще немножко обижен на тебя, но ты увидишь — он хороший человек и все понимает.
— Если бы я сам этого не думал… Я просто сказал, что уеду, потому что… сам не знаю, почему. Может быть, мне просто хотелось, чтобы ты меня пожалела.
— Я знаю, дорогой! Просто ты был очень расстроен, бедненький!
«Да, — подумал Бауер, — конечно, он с самого начала звал — прежде даже, чем эта мысль пришла в голову, — что никогда не сможет уехать и бросить семью. Он должен остаться и встретить беду лицом к лицу, как мужчина, а не бежать».
— Право, не знаю, почему я это сказал, — повторил он. — Просто так.
— Я знаю, Фред.
Они долго лежали молча. Бауер прижался к жене, и ее тепло разлилось по его телу. Кэтрин крепко прижимала его голову к своей груди, и он всем телом чувствовал ее прильнувшее к нему тело.
— Не надо говорить, что я тебя ненавижу, Фред, — сказала Кэтрин. Голос ее дрогнул, и она заплакала. — Это неправда, — говорила она, всхлипывая. — Никогда этого не было. Я очень ценю тебя и то, что ты для меня делаешь.
Ее слеза упала ему на лицо и, холодя, покатилась по щеке. Бауер вздрогнул. Ему хотелось отодвинуться от Кэтрин, но он принудил себя лежать тихо. Ее слезы падали медленно, одна за другой и холодными каплями скатывались по его щеке и растекались у губ. Бауер почувствовал на губах вкус соли. Внезапно он приподнял голову. Он хотел, чтобы ее слезы падали ему в глаза.
Это была последняя минута любви, которую жизнь приберегла для Бауера, прежде чем рассудок его безнадежно запутался в силках страха.
5
Банк Минча помещался теперь в одной из квартир большого дома в конце самой фешенебельной части Пятой авеню. Когда Бауер пришел во вторник на работу, он подумал, что тут что-то не так, Лео, вероятно, дал ему неправильный адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Его мысли вертелись вокруг ответа. Как мог он сказать себе, что человек, которым он стал, не смотрит в лицо жене, потому что стыдится того, что сделал с ней и с их любовью друг к другу? Если бы мысли Бауера нашли ответ, если бы он глубже заглянул в самого себя, он понял бы, в чем его беда, и нашел бы выход. Но он только ходил по краю, куда привели его силы любви и самосохранения.
— Кэтрин, — сказал Бауер и умолк. Голос был сиплый со сна, и это сразу расшевелило в нем страх — страх показался смешным, и Бауер поборол его. — Мне очень жаль тебя, — сказал он, и на этот раз слова звучали отчетливо, хотя голос был тих, как шелест.
— Постарайся уснуть, — сказала Кэтрин. — Для тебя это сейчас самое главное.
Бауер закрыл глаза и лежал тихо, думая о Кэтрин. Потом опять открыл глаза и сказал:
— Я знаю, как тебе трудно со мной.
— Не думай ни о чем, постарайся уснуть. — Кэтрин казалось, что стоит ему хорошенько выспаться, как все предстанет перед ним в другом свете.
— Я хочу сказать тебе, что я все понимаю. Но ничего не могу поделать. Уж такой у тебя муж.
— Спи, Фред, спи.
— Ты сама знаешь, что я ничего не могу поделать. Меньше всего на свете хочу я причинять кому-нибудь беспокойство.
— Знаю, знаю, Фред. Ты хороший муж.
— Я стараюсь, но ничего не выходит. Не везет мне.
Кэтрин положила руку ему на лицо и стала гладить по щеке, приговаривая: — Шшшш, шшш, — словно баюкала ребенка.
— Я стараюсь. — Голос его дрогнул. — Ты же знаешь.
— Ты спи, спи, Фред.
— Я все делаю, как надо. Не бегаю за женщинами, не пью, не вожусь с кем попало, как другие.
— Я знаю. Ты думаешь, я не ценю этого?
— Я всегда прихожу с работы прямо домой и всегда приношу тебе всю получку, аккуратно каждую неделю, и все, что делаю, я делаю для семьи, а не для себя. Ты ведь знаешь. Всегда так было.
— Ты хороший муж, всегда был хороший. — Она натянула ему одеяло до самой шеи и матерински похлопала по одеялу рукой.
— Я работаю. Никто никогда не жаловался на мою работу или на меня, на мое поведение — ни дома, ни на службе, вообще нигде. И все же ничего не получается. Почему это? Всю свою жизнь я старался ни на шаг не отступать от прямого пути и все делать так, как нужно, чтобы все было так, как должно быть, а получается всегда не то.
— Все будет хорошо, Фред. Вот увидишь. Только делай, как нужно, и все будет хорошо.
— Со мной так не получается. Что сделал я дурного за всю мою жизнь? Ничего. Моя совесть чиста, и вот — посмотри! Посмотри, что получается! Посмотри сама!
— Вот ты увидишь, Фред. Рано или поздно все обернется хорошо. Так всегда бывает. Вот увидишь.
«Да, — думал Бауер, — больше от нее ничего не добьешься, — „Спи, и бука уйдет, боженька добрый, добро всегда побеждает“. Никакой помощи! Никакой! Боженька добрый — и все!»
Он думал это без злобы. Мысль, помаячив, утонула в безразличии — в том безразличии, которое должен испытывать полководец, когда в момент решающего наступления, в предвидении победы, он вдруг замечает, что его войско не повинуется ему, и понимает, что сражение проиграно и сам он погиб.
— Об одном только и жалею, — сказал Бауер, помолчав. — Я жалею о том, как вел себя дома. Но я ничего не мог поделать с собой, когда видел, что вся моя жизнь… когда все всегда получалось не так. Я все делал, чтобы было хорошо, — и все получалось плохо; я до сих пор не понимаю — почему. Клянусь богом, не понимаю.
— Говорю тебе, Фред. Ты увидишь. Что хорошо — то хорошо, и ты поступай как нужно, и все будет хорошо, все выйдет к лучшему.
— Ты должна ненавидеть меня за то, что я так вел себя дома, так говорил с тобой.
— Ну что ты! Как ты можешь так думать? — Она придвинулась к нему ближе и, выпростав руку из-под одеяла, обняла его.
— А как может быть иначе, когда я так себя вел!
Кэтрин просунула руку под его шею и притянула его голову к себе.
— Нет, нет! — воскликнула она. — Ты думаешь, Фред, я ничего не понимаю? Поверь мне.
— Я не могу перенести, что ты меня ненавидишь.
— Да нет же! Нет! Как ты можешь так думать?
Бауер лежал тихо. Он чувствовал ноги Кэтрин подле своих ног и ее широкое теплое тело подле своего тела. Ласковая теплота обволакивала его, и он безвольно отдавался ее власти.
— Я не собирался уезжать, это я просто так сказал, — проговорил он.
Кэтрин не ответила, только крепче прижала к себе его голову.
— Я бы никогда этого не сделал, — сказал он. — Я знаю, что так не годится.
Рука Кэтрин, обнимавшая его за шею, задрожала. Его спокойствие пугало Кэтрин.
— Всю мою жизнь, — сказал Бауер, — я готов был терпеть, что угодно, лишь бы не делать ничего дурного.
Он попытался повернуть голову, чтобы удобнее было говорить, но Кэтрин крепче прижала ее к себе.
— Я никогда и не думал о том, чтобы уехать, — повторил Бауер. — Это я просто так сказал.
— Мистер Минч ничего тебе не сделает. Он хороший человек.
— Только на это я и надеюсь.
— Он хороший человек и понимает, почему ты так сделал. Может быть, он еще немножко обижен на тебя, но ты увидишь — он хороший человек и все понимает.
— Если бы я сам этого не думал… Я просто сказал, что уеду, потому что… сам не знаю, почему. Может быть, мне просто хотелось, чтобы ты меня пожалела.
— Я знаю, дорогой! Просто ты был очень расстроен, бедненький!
«Да, — подумал Бауер, — конечно, он с самого начала звал — прежде даже, чем эта мысль пришла в голову, — что никогда не сможет уехать и бросить семью. Он должен остаться и встретить беду лицом к лицу, как мужчина, а не бежать».
— Право, не знаю, почему я это сказал, — повторил он. — Просто так.
— Я знаю, Фред.
Они долго лежали молча. Бауер прижался к жене, и ее тепло разлилось по его телу. Кэтрин крепко прижимала его голову к своей груди, и он всем телом чувствовал ее прильнувшее к нему тело.
— Не надо говорить, что я тебя ненавижу, Фред, — сказала Кэтрин. Голос ее дрогнул, и она заплакала. — Это неправда, — говорила она, всхлипывая. — Никогда этого не было. Я очень ценю тебя и то, что ты для меня делаешь.
Ее слеза упала ему на лицо и, холодя, покатилась по щеке. Бауер вздрогнул. Ему хотелось отодвинуться от Кэтрин, но он принудил себя лежать тихо. Ее слезы падали медленно, одна за другой и холодными каплями скатывались по его щеке и растекались у губ. Бауер почувствовал на губах вкус соли. Внезапно он приподнял голову. Он хотел, чтобы ее слезы падали ему в глаза.
Это была последняя минута любви, которую жизнь приберегла для Бауера, прежде чем рассудок его безнадежно запутался в силках страха.
5
Банк Минча помещался теперь в одной из квартир большого дома в конце самой фешенебельной части Пятой авеню. Когда Бауер пришел во вторник на работу, он подумал, что тут что-то не так, Лео, вероятно, дал ему неправильный адрес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147