А она, Линдсей, получается, недостойна его высокого доверия.
– До чего же я ненавижу весь этот мир! И всех, кто его населяет, – поделилась она своим настроением с Томом, который, несмотря на поздний час, бодрствовал перед телевизором.
Небольшой комочек на диване, который Линдсей в полутьме приняла вначале за подушку, зашевелился, превратившись в девушку – миниатюрную, с удивительно миловидным лицом. Это была Катя, подружка Тома.
– Да брось ты, – добродушно протянул Том, не отрывая взгляда от экрана. – Не все же тебя в этом мире ненавидят. Во всяком случае, не я.
– И не я, – робко пискнула Катя. – Привет!
У Линдсей потеплело на душе. Ложась в кровать, она скинула на пол пухлый слезливый роман – яркий образец дорожного чтива, для верности оттолкнув его ногой подальше. А потом битых два часа читала Апдайка. И все же, когда было уже далеко за полночь, Линдсей вылезла из кровати и достала из-под шкафа толстый роман. Для нее важен был финал. Главный герой произведения проявил чудеса живучести – ему позавидовал бы сам библейский Лазарь. На пятьсот двадцатой странице он окончательно воскрес из мертвых, успел снова соблазнить главную героиню, на пятьсот тридцатой закатил ей грандиозный скандал и на предпоследней, после сексуального марафона на целых восемь страниц, повел ее к алтарю. Умиротворенная, Линдсей опустила голову на подушку и заснула сладким сном.
А Роуленд в это время лежал в постели на втором этаже своего дома с окнами на шпиль Хоксморской церкви. Вскоре после отъезда Линдсей он заметил на противоположной стороне улицы белый «Мерседес» с откидным верхом. Сейчас у него не было ни малейшего желания снова выглядывать из окна, чтобы удостовериться, по-прежнему ли стоит там машина. А потому оставалось только тихо лежать на спине с открытыми глазами, считая мучительно тянущиеся минуты.
Роуленд заново обдумывал то, о чем рассказала ему Линдсей. Сначала он думал о ней, потом о Джини, потом о Кассандре, которой уже не было в живых, потом о Майне, которая все еще не нашлась, и в конце концов о темноволосом молодом человеке лет двадцати с лишним запоминающейся наружности и неизвестной национальности. О поставщике клубнички для Митчелла со странным именем Стар.
Уже под утро, около трех часов ночи, Роуленд забылся беспокойным сном. Словно сквозь туман ему виделись Эстер и Новый Орлеан. Вокруг них были знакомые места, и все же его не покидало чувство, будто он потерялся. Они шли вместе по знакомым улицам, Эстер настойчиво пыталась ему что-то сказать, но Роуленд не слышал ее.
Он проснулся внезапно, будто от толчка, и теперь лежал, пытаясь справиться с чувством безотчетной тревоги, которое всегда вызывают подобные сновидения. Минуты складывались в часы, а странное ощущение – какой-то сплав бессонницы и смертельной усталости – никак не уходило. Словно прошлое и будущее навалились на него одновременно.
Утром Роуленд первым делом позвонил Джини. Она торопилась на самолет, который улетал в Амстердам в пол-одиннадцатого. Там она собиралась разыскать родителей голландской подружки Стара – Аннеки, которые, возможно, могли располагать какими-то сведениями о Старе.
– Спроси, не может ли он быть американцем, – проинструктировал ее Роуленд, – и нет ли у него каких-нибудь американских связей.
– К чему все это, Роуленд? Не думаю, что они вообще что-нибудь знают о нем.
– Все равно спроси.
Положив трубку, он почувствовал приступ раздражения. Роуленд злился на самого себя. Нарушая свои собственные заповеди, он занимался делом, которое считал самым презренным на свете. Он видел улики там, где их не было. Впрочем, успокоил себя Роуленд, в этом нет ничего удивительного. Существовало множество причин, по которым чувство меры в последнее время изменяло ему. И среди этих причин далеко не последней была нехватка сна.
* * *
– Не указывает ли что-нибудь на то, что этот Стар может быть американцем? – повторила свой вопрос Джини. – Или, возможно, у него есть какие-либо американские связи? Ваша дочь никогда вам не говорила, что у нее появились американские друзья?
Эрика ван дер Лейден, сидевшая напротив Джини на низком диване, отрицательно покачала головой:
– Нет. Если не считать записки, которую она оставила, Аннека никогда не упоминала об этом человеке. Не припоминаю, чтобы среди ее друзей были американцы. Мы живем тихо, неприметно. Аннека все дни проводила в школе, а приходя домой, садилась за уроки. Если и уходила куда-нибудь, то только с друзьями, которых я хорошо знаю. Мы с мужем никогда не позволяли ей разгуливать по Амстердаму одной, шляться по кафе и прочим местам такого сорта. Наша Аннека была воспитана в строгих правилах. Мы с мужем люди старомодные, возможно даже, излишне.
– Понятно, – вежливо промямлила Джини, не уверенная, стоит ли продолжать расспросы. Она уже целый час сидела в этой уютной, тихой, со вкусом обставленной комнате. Вошедшему сюда казалось, что он видит перед собой одну из картин с классическим голландским интерьером, из тех, что так нравились Джини. Облицованная изразцами дровяная печь в углу, высокие окна, выходящие на один из самых живописных каналов Амстердама… Эрика ван дер Лейден была изысканной и аккуратной, под стать своему дому. Эта женщина лет тридцати пяти отлично говорила по-английски. Ее стиль был безупречен и традиционен: дорогие мягкой кожи туфли на низком каблуке, классическая юбка из серой шерсти, свитер и жакет одного тона, нить жемчуга.
Лишь ее руки выдавали боль и отчаяние. Эти руки не знали покоя. Каждый раз, произнося имя погибшей дочери, она судорожно стискивала пальцы. Джини не могла ей не сочувствовать. Она ясно видела, что Эрика ван дер Лейден изо всех сил пытается сохранить самообладание, и это ей удавалось. Однако складывалось впечатление, что зыбкое спокойствие этого дома висит на волоске, который того и гляди оборвется.
Единственным элементом, нарушавшим гармонию голландского жилища, была девушка-подросток, сидевшая в кресле справа от Джини. В ходе беседы она была представлена в качестве старшей сестры Аннеки. Ей было шестнадцать лет, и звали ее Фрике. Она не слишком располагала к себе, однако у Джини было чувство, что девушка знает что-то и ей не терпится поделиться информацией.
Фрике, страдавшая излишней полнотой, многозначительно смотрела сквозь очки с толстыми линзами. Светлые волосы, длинные и сальные, обрамляли ее лицо. Одета она была в джинсы и свитер со свободным воротом. Судя по тем немногочисленным резковатым репликам, которые ей удалось вставить в разговор, девчонка тоже прекрасно владела английским. Мать уже дважды пыталась заставить ее уйти из комнаты, однако, несмотря на всю строгость обращения, обе попытки госпожи Лейден не возымели успеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
– До чего же я ненавижу весь этот мир! И всех, кто его населяет, – поделилась она своим настроением с Томом, который, несмотря на поздний час, бодрствовал перед телевизором.
Небольшой комочек на диване, который Линдсей в полутьме приняла вначале за подушку, зашевелился, превратившись в девушку – миниатюрную, с удивительно миловидным лицом. Это была Катя, подружка Тома.
– Да брось ты, – добродушно протянул Том, не отрывая взгляда от экрана. – Не все же тебя в этом мире ненавидят. Во всяком случае, не я.
– И не я, – робко пискнула Катя. – Привет!
У Линдсей потеплело на душе. Ложась в кровать, она скинула на пол пухлый слезливый роман – яркий образец дорожного чтива, для верности оттолкнув его ногой подальше. А потом битых два часа читала Апдайка. И все же, когда было уже далеко за полночь, Линдсей вылезла из кровати и достала из-под шкафа толстый роман. Для нее важен был финал. Главный герой произведения проявил чудеса живучести – ему позавидовал бы сам библейский Лазарь. На пятьсот двадцатой странице он окончательно воскрес из мертвых, успел снова соблазнить главную героиню, на пятьсот тридцатой закатил ей грандиозный скандал и на предпоследней, после сексуального марафона на целых восемь страниц, повел ее к алтарю. Умиротворенная, Линдсей опустила голову на подушку и заснула сладким сном.
А Роуленд в это время лежал в постели на втором этаже своего дома с окнами на шпиль Хоксморской церкви. Вскоре после отъезда Линдсей он заметил на противоположной стороне улицы белый «Мерседес» с откидным верхом. Сейчас у него не было ни малейшего желания снова выглядывать из окна, чтобы удостовериться, по-прежнему ли стоит там машина. А потому оставалось только тихо лежать на спине с открытыми глазами, считая мучительно тянущиеся минуты.
Роуленд заново обдумывал то, о чем рассказала ему Линдсей. Сначала он думал о ней, потом о Джини, потом о Кассандре, которой уже не было в живых, потом о Майне, которая все еще не нашлась, и в конце концов о темноволосом молодом человеке лет двадцати с лишним запоминающейся наружности и неизвестной национальности. О поставщике клубнички для Митчелла со странным именем Стар.
Уже под утро, около трех часов ночи, Роуленд забылся беспокойным сном. Словно сквозь туман ему виделись Эстер и Новый Орлеан. Вокруг них были знакомые места, и все же его не покидало чувство, будто он потерялся. Они шли вместе по знакомым улицам, Эстер настойчиво пыталась ему что-то сказать, но Роуленд не слышал ее.
Он проснулся внезапно, будто от толчка, и теперь лежал, пытаясь справиться с чувством безотчетной тревоги, которое всегда вызывают подобные сновидения. Минуты складывались в часы, а странное ощущение – какой-то сплав бессонницы и смертельной усталости – никак не уходило. Словно прошлое и будущее навалились на него одновременно.
Утром Роуленд первым делом позвонил Джини. Она торопилась на самолет, который улетал в Амстердам в пол-одиннадцатого. Там она собиралась разыскать родителей голландской подружки Стара – Аннеки, которые, возможно, могли располагать какими-то сведениями о Старе.
– Спроси, не может ли он быть американцем, – проинструктировал ее Роуленд, – и нет ли у него каких-нибудь американских связей.
– К чему все это, Роуленд? Не думаю, что они вообще что-нибудь знают о нем.
– Все равно спроси.
Положив трубку, он почувствовал приступ раздражения. Роуленд злился на самого себя. Нарушая свои собственные заповеди, он занимался делом, которое считал самым презренным на свете. Он видел улики там, где их не было. Впрочем, успокоил себя Роуленд, в этом нет ничего удивительного. Существовало множество причин, по которым чувство меры в последнее время изменяло ему. И среди этих причин далеко не последней была нехватка сна.
* * *
– Не указывает ли что-нибудь на то, что этот Стар может быть американцем? – повторила свой вопрос Джини. – Или, возможно, у него есть какие-либо американские связи? Ваша дочь никогда вам не говорила, что у нее появились американские друзья?
Эрика ван дер Лейден, сидевшая напротив Джини на низком диване, отрицательно покачала головой:
– Нет. Если не считать записки, которую она оставила, Аннека никогда не упоминала об этом человеке. Не припоминаю, чтобы среди ее друзей были американцы. Мы живем тихо, неприметно. Аннека все дни проводила в школе, а приходя домой, садилась за уроки. Если и уходила куда-нибудь, то только с друзьями, которых я хорошо знаю. Мы с мужем никогда не позволяли ей разгуливать по Амстердаму одной, шляться по кафе и прочим местам такого сорта. Наша Аннека была воспитана в строгих правилах. Мы с мужем люди старомодные, возможно даже, излишне.
– Понятно, – вежливо промямлила Джини, не уверенная, стоит ли продолжать расспросы. Она уже целый час сидела в этой уютной, тихой, со вкусом обставленной комнате. Вошедшему сюда казалось, что он видит перед собой одну из картин с классическим голландским интерьером, из тех, что так нравились Джини. Облицованная изразцами дровяная печь в углу, высокие окна, выходящие на один из самых живописных каналов Амстердама… Эрика ван дер Лейден была изысканной и аккуратной, под стать своему дому. Эта женщина лет тридцати пяти отлично говорила по-английски. Ее стиль был безупречен и традиционен: дорогие мягкой кожи туфли на низком каблуке, классическая юбка из серой шерсти, свитер и жакет одного тона, нить жемчуга.
Лишь ее руки выдавали боль и отчаяние. Эти руки не знали покоя. Каждый раз, произнося имя погибшей дочери, она судорожно стискивала пальцы. Джини не могла ей не сочувствовать. Она ясно видела, что Эрика ван дер Лейден изо всех сил пытается сохранить самообладание, и это ей удавалось. Однако складывалось впечатление, что зыбкое спокойствие этого дома висит на волоске, который того и гляди оборвется.
Единственным элементом, нарушавшим гармонию голландского жилища, была девушка-подросток, сидевшая в кресле справа от Джини. В ходе беседы она была представлена в качестве старшей сестры Аннеки. Ей было шестнадцать лет, и звали ее Фрике. Она не слишком располагала к себе, однако у Джини было чувство, что девушка знает что-то и ей не терпится поделиться информацией.
Фрике, страдавшая излишней полнотой, многозначительно смотрела сквозь очки с толстыми линзами. Светлые волосы, длинные и сальные, обрамляли ее лицо. Одета она была в джинсы и свитер со свободным воротом. Судя по тем немногочисленным резковатым репликам, которые ей удалось вставить в разговор, девчонка тоже прекрасно владела английским. Мать уже дважды пыталась заставить ее уйти из комнаты, однако, несмотря на всю строгость обращения, обе попытки госпожи Лейден не возымели успеха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177