Воздух был наполнен покоем и семейным уютом. Шарлотта варила кофе, Макс потягивал портвейн, который налил себе в бокал из только что открытой бутылки. Это был его любимый «Фонсека» 1969 года.
– Макс, надеюсь, ты не собираешься угощать им гостей? Это было бы неосмотрительно.
– Совершенно верно, но я все же рискну. Ты заметила за ужином, что наши гости испытывали дрожь от предвкушения этого момента.
– Дрожь я заметила, но испытывал ее ты один.
– Что ж, это сильнее меня.
– Макс! Раньше ты говорил совсем другое.
– Я знаю, дорогая. – Он поцеловал жену в шею. – Но это же всего лишь портвейн.
– Это не «всего лишь портвейн». Твое пойло – самая настоящая гремучая смесь.
– Прекрати называть его пойлом. Прошу проявлять уважение к благородному напитку.
– Роуленд, если ты ему этого нальешь, начнет болтать и не закроет рот до завтрашнего вечера.
– А мне нравится его слушать. И тебе – тоже.
– А как насчет Линдсей, а? – Шарлотта кинула на мужа подозрительный взгляд. – Ты думаешь, я не заметила, как ты нашептывал ей что-то на ухо – еще до того, как приехали соседи?
– Я не нашептывал. Я просто самым обычным образом рассказывал Линдсей кое-какие детали…
– Рассказывал про девиц Роуленда, не так ли? А ну-ка, посмотри мне в глаза, Макс!
– Ну, я про них лишь упомянул. Ей-то до этого какое дело! Тем более, что я говорил только правду и ничего, кроме правды. – Макс поднял бокал к свету и оценивающе поглядел на его содержимое. – Кстати, ты была совершенно права, говоря об извращенном мышлении женщины. Я понял это, как только рассказал обо всем Линдсей. У нее в глазах вспыхнул такой огонек…
– Зачем ты это делаешь, Макс? Ты ведь говорил…
– И почему только все женщины такие? Почему ваш женский пол такой странный? Репутация Роуленда должна заставить любую женщину бежать от него, как черт от ладана.
– Женщинам не свойственно благоразумие. В этом – их сила и их проклятие. Но ты не ответил на мой вопрос.
– После того, как я позвонил тебе с работы, я передумал. А может, это случилось позже – по пути домой. Нет, скорее – когда я разговаривал с Роулендом сегодня вечером. Даже не полностью передумал, а наполовину. А может, подумал я, Шарлотта права, и от небольшого вмешательства с нашей стороны не будет вреда? Ты ведь часто бываешь права. Ты у меня – умница.
– Прекрати целовать мою шею, Макс! Мне щекотно!
– А что прикажешь тебе целовать? Запястья? Колени? Или – ноги?
– Макс, отправляйся в гостиную и налей им этого чертова портвейна. Но только – по одному бокалу. А Джини – двойную порцию.
– Портвейн двойными порциями не наливают, – со знанием дела заявил Макс. – Это тебе не пошлое виски.
– В таком случае дай ей самый большой бокал. Я ее очень люблю, но за один только сегодняшний вечер она шесть раз пыталась дозвониться до Паскаля. Я от этого с ума сойду.
* * *
Этому заговору не суждено было осуществиться. Джини от «Фонсеки» отказалась, а Роуленд, выпив лишь половину бокала, произнес пылкую речь о достоинствах этого благородного напитка. Линдсей, для которой все спиртные напитки ничем друг от друга не отличались и были полезны, когда нервничаешь, выпила свою порцию неосмотрительно быстро.
Без четверти одиннадцать зазвонил телефон. Джини, которая в этот момент рассеянно слушала Роуленда и отвечала ему короткими фразами, приподнялась со стула. Шарлотта пошла в кабинет Макса, чтобы ответить на звонок, а Роуленд снял с полки книгу и открыл ее. Джини опустилась на краешек стула и напряженно ждала.
Вернувшись, Шарлотта старательно избегала ее вопрошающего взгляда.
– Линдсей, звонит этот чертов Марков, – быстро проговорила она. – Заявляет, что ему необходимо поговорить с тобой немедленно. Он звонит из машины. И находится, если хочешь знать, в Париже.
Линдсей с тяжелым вздохом поднялась, прошла в кабинет Макса и взяла трубку.
– Нет, ты только послушай! – начал он без всяких предисловий. – Какая поэзия? Какое проникновение в суть вещей! Согласна ты со мной? Да или нет?
Вслед за этим он, очевидно, поднес трубку к колонке автомобильной магнитолы, и Линдсей услышала старую песню «Успокойся, мое глупое сердце».
– Марков, – с нажимом проговорила Линдсей, чувствуя, как «Фонсека» горячит ей кровь. – Кто дал тебе этот номер? Луиза? Сейчас уже полночь, Марков! Когда я впервые услышала эту песню, то сочла ее полным дерьмом. Она и теперь им остается.
– Как? Неужели она не трогает твою душу? До чего же ты нечувствительная! Ну, как дела в Максополисе? Чем вы там занимаетесь?
– Марков, положи трубку, черт бы тебя побрал!
– Линди, я ведь в Париже. Я звоню тебе из самого Парижа!
– Плевать мне на то, откуда ты звонишь! Хоть из Монголии! Хватит меня доставать! И прекрати называть меня Линди, я от этого зверею!
– Хочешь услышать кое-что интересное? Знаешь, на кого я только что наткнулся в здешнем аэропорту?
– Не знаю и знать не хочу.
– В зале для особо важных персон. Представляешь, я вхожу, а они оттуда как раз выходят. Поверь мне, Линди, ты просто обалдеешь, когда узнаешь.
– Ладно, кого? Только давай поскорее, Марков. В твоем распоряжении ровно десять секунд. Я уже в постели и сплю.
– Одна? Или я позвонил в неудачное время? Предклимактерическое или пост?.. Ты – с кем-то, кого я знаю, моя прелесть? Кто он – блондинчик или темненький?
– У тебя осталось пять секунд. Время идет.
– Линди, ты становишься самой настоящей занудой, тебе это известно? Ну, хорошо. Я встретил всего лишь Марию Казарес. И – Лазара. Идут, как голубки, он ее обнимает эдак за талию, она рыдает и трясется, а он пытается поцеловать ее волосы.
– Ты не обознался?
– Милая, у меня зрение – как у орла. Они находились в десяти метрах от меня. Я аж затрясся. И, кстати, подслушал кое-что очень интересное. Там у них, видно, такое дерьмо происходит!
– Марков, подожди секунду…
– Милая, мне еще нужно перезвонить тысяче людей. Ты представляешь, о чем я тебе рассказываю? Это же сенсация не хуже Чернобыля! Я всем об этом должен рассказать…
– Подожди, Марков! Это очень важно. Кому ты уже об этом наболтал?
– Пока никому. Я тебе первой позвонил.
– Как насчет ужина в понедельник? – Линдсей лихорадочно соображала. – У «Максима»? На Эйфелевой башне? В «Гран-февур»? Что я должна тебе, чтобы купить твое молчание? Только скажи!
– Пятидневную командировку на съемки в Хайдарабад. Квест и Евангелиста. Три полосы с моими цветными снимками в воскресном номере. Шестнадцать тысяч.
– Считай, что ты все это имеешь.
– Плюс обед в «Гран-февур» в понедельник.
– Господи, Марков! Ну, ладно.
– Теперь мои уста намертво запечатаны, восхитительнейшая! Я тебя обожаю! Чао.
С горящими глазами Линдсей вернулась в гостиную. Зевающая Шарлотта и молчаливая Джини уже собирались расходиться по своим комнатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
– Макс, надеюсь, ты не собираешься угощать им гостей? Это было бы неосмотрительно.
– Совершенно верно, но я все же рискну. Ты заметила за ужином, что наши гости испытывали дрожь от предвкушения этого момента.
– Дрожь я заметила, но испытывал ее ты один.
– Что ж, это сильнее меня.
– Макс! Раньше ты говорил совсем другое.
– Я знаю, дорогая. – Он поцеловал жену в шею. – Но это же всего лишь портвейн.
– Это не «всего лишь портвейн». Твое пойло – самая настоящая гремучая смесь.
– Прекрати называть его пойлом. Прошу проявлять уважение к благородному напитку.
– Роуленд, если ты ему этого нальешь, начнет болтать и не закроет рот до завтрашнего вечера.
– А мне нравится его слушать. И тебе – тоже.
– А как насчет Линдсей, а? – Шарлотта кинула на мужа подозрительный взгляд. – Ты думаешь, я не заметила, как ты нашептывал ей что-то на ухо – еще до того, как приехали соседи?
– Я не нашептывал. Я просто самым обычным образом рассказывал Линдсей кое-какие детали…
– Рассказывал про девиц Роуленда, не так ли? А ну-ка, посмотри мне в глаза, Макс!
– Ну, я про них лишь упомянул. Ей-то до этого какое дело! Тем более, что я говорил только правду и ничего, кроме правды. – Макс поднял бокал к свету и оценивающе поглядел на его содержимое. – Кстати, ты была совершенно права, говоря об извращенном мышлении женщины. Я понял это, как только рассказал обо всем Линдсей. У нее в глазах вспыхнул такой огонек…
– Зачем ты это делаешь, Макс? Ты ведь говорил…
– И почему только все женщины такие? Почему ваш женский пол такой странный? Репутация Роуленда должна заставить любую женщину бежать от него, как черт от ладана.
– Женщинам не свойственно благоразумие. В этом – их сила и их проклятие. Но ты не ответил на мой вопрос.
– После того, как я позвонил тебе с работы, я передумал. А может, это случилось позже – по пути домой. Нет, скорее – когда я разговаривал с Роулендом сегодня вечером. Даже не полностью передумал, а наполовину. А может, подумал я, Шарлотта права, и от небольшого вмешательства с нашей стороны не будет вреда? Ты ведь часто бываешь права. Ты у меня – умница.
– Прекрати целовать мою шею, Макс! Мне щекотно!
– А что прикажешь тебе целовать? Запястья? Колени? Или – ноги?
– Макс, отправляйся в гостиную и налей им этого чертова портвейна. Но только – по одному бокалу. А Джини – двойную порцию.
– Портвейн двойными порциями не наливают, – со знанием дела заявил Макс. – Это тебе не пошлое виски.
– В таком случае дай ей самый большой бокал. Я ее очень люблю, но за один только сегодняшний вечер она шесть раз пыталась дозвониться до Паскаля. Я от этого с ума сойду.
* * *
Этому заговору не суждено было осуществиться. Джини от «Фонсеки» отказалась, а Роуленд, выпив лишь половину бокала, произнес пылкую речь о достоинствах этого благородного напитка. Линдсей, для которой все спиртные напитки ничем друг от друга не отличались и были полезны, когда нервничаешь, выпила свою порцию неосмотрительно быстро.
Без четверти одиннадцать зазвонил телефон. Джини, которая в этот момент рассеянно слушала Роуленда и отвечала ему короткими фразами, приподнялась со стула. Шарлотта пошла в кабинет Макса, чтобы ответить на звонок, а Роуленд снял с полки книгу и открыл ее. Джини опустилась на краешек стула и напряженно ждала.
Вернувшись, Шарлотта старательно избегала ее вопрошающего взгляда.
– Линдсей, звонит этот чертов Марков, – быстро проговорила она. – Заявляет, что ему необходимо поговорить с тобой немедленно. Он звонит из машины. И находится, если хочешь знать, в Париже.
Линдсей с тяжелым вздохом поднялась, прошла в кабинет Макса и взяла трубку.
– Нет, ты только послушай! – начал он без всяких предисловий. – Какая поэзия? Какое проникновение в суть вещей! Согласна ты со мной? Да или нет?
Вслед за этим он, очевидно, поднес трубку к колонке автомобильной магнитолы, и Линдсей услышала старую песню «Успокойся, мое глупое сердце».
– Марков, – с нажимом проговорила Линдсей, чувствуя, как «Фонсека» горячит ей кровь. – Кто дал тебе этот номер? Луиза? Сейчас уже полночь, Марков! Когда я впервые услышала эту песню, то сочла ее полным дерьмом. Она и теперь им остается.
– Как? Неужели она не трогает твою душу? До чего же ты нечувствительная! Ну, как дела в Максополисе? Чем вы там занимаетесь?
– Марков, положи трубку, черт бы тебя побрал!
– Линди, я ведь в Париже. Я звоню тебе из самого Парижа!
– Плевать мне на то, откуда ты звонишь! Хоть из Монголии! Хватит меня доставать! И прекрати называть меня Линди, я от этого зверею!
– Хочешь услышать кое-что интересное? Знаешь, на кого я только что наткнулся в здешнем аэропорту?
– Не знаю и знать не хочу.
– В зале для особо важных персон. Представляешь, я вхожу, а они оттуда как раз выходят. Поверь мне, Линди, ты просто обалдеешь, когда узнаешь.
– Ладно, кого? Только давай поскорее, Марков. В твоем распоряжении ровно десять секунд. Я уже в постели и сплю.
– Одна? Или я позвонил в неудачное время? Предклимактерическое или пост?.. Ты – с кем-то, кого я знаю, моя прелесть? Кто он – блондинчик или темненький?
– У тебя осталось пять секунд. Время идет.
– Линди, ты становишься самой настоящей занудой, тебе это известно? Ну, хорошо. Я встретил всего лишь Марию Казарес. И – Лазара. Идут, как голубки, он ее обнимает эдак за талию, она рыдает и трясется, а он пытается поцеловать ее волосы.
– Ты не обознался?
– Милая, у меня зрение – как у орла. Они находились в десяти метрах от меня. Я аж затрясся. И, кстати, подслушал кое-что очень интересное. Там у них, видно, такое дерьмо происходит!
– Марков, подожди секунду…
– Милая, мне еще нужно перезвонить тысяче людей. Ты представляешь, о чем я тебе рассказываю? Это же сенсация не хуже Чернобыля! Я всем об этом должен рассказать…
– Подожди, Марков! Это очень важно. Кому ты уже об этом наболтал?
– Пока никому. Я тебе первой позвонил.
– Как насчет ужина в понедельник? – Линдсей лихорадочно соображала. – У «Максима»? На Эйфелевой башне? В «Гран-февур»? Что я должна тебе, чтобы купить твое молчание? Только скажи!
– Пятидневную командировку на съемки в Хайдарабад. Квест и Евангелиста. Три полосы с моими цветными снимками в воскресном номере. Шестнадцать тысяч.
– Считай, что ты все это имеешь.
– Плюс обед в «Гран-февур» в понедельник.
– Господи, Марков! Ну, ладно.
– Теперь мои уста намертво запечатаны, восхитительнейшая! Я тебя обожаю! Чао.
С горящими глазами Линдсей вернулась в гостиную. Зевающая Шарлотта и молчаливая Джини уже собирались расходиться по своим комнатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177