Я разговаривала с Максом. А вот с Роулендом пока поговорить не удалось.
Линдсей замялась. Лишь час назад ей удалось наконец дозвониться до Макса, и тот сразу же начал юлить, корча из себя великого дипломата. Из его слов было понятно только одно: кого-то следовало срочно направить в Париж, а поскольку Джини была в данный момент недоступна, Макс и Роуленд, посовещавшись маленько, решили, что лететь надо одному из них, а точнее, Роуленду.
– Как это – «недоступна»? – удивилась Линдсей. – Ведь Пикси говорила мне, что Джини вылетела сюда сегодня вечером. Во всяком случае, собиралась вылететь.
– Извини, Линдсей, поговори об этом лучше с самим Роулендом. А то мне по другому телефону звонят. Ну пока.
Когда Макс упомянул имя Джини, Линдсей уловила в его тоне нечто похожее на froideur.
Вздохнув при этом неприятном воспоминании, она поднялась. Темные очки Маркова действовали ей на нервы – смотреть на них больше не было сил.
– Слушай, Марков, так я, с твоего позволения, все-таки звякну еще разок в «Сен-Режи». Теперь уж Роуленд наверняка должен ответить.
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
– Нет, не знаю. Никогда не слышала, что у нее были дети.
– Были, были… Таков был итог ее преступной связи с Аресом – богом войны. У нее от него было пять детей, Линди. Так ты знаешь их имена?
– Думаю, что ты сам мне скажешь.
– Конечно, скажу – таить мне нечего. Их звали Эрот и Антэрот – Любовь и Любовь Ответная, Гармония – ну это ты сама легко поймешь. Но были еще двое. Их звали Деймос и Фобос…
– А это что означает?
– Ужас и Страх.
Грустно усмехнувшись, Марков закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Неплохое напоминание, не правда ли? Таковы дети любви. Время от времени я задумываюсь об этом союзе и его отпрысках. Ужас и Страх… Неплохо сказано, а?
– Уж не хочешь ли ты предостеречь ты меня от чего-нибудь, Марков?
– Да, хочу. Очень хочу! Но ты ведь все равно не послушаешь меня. Предостережений никто не слушает. А потому я решил всего лишь прибегнуть к небольшому напоминанию. Как ты, должно быть, знаешь, большинство женщин я просто не перевариваю, но к тебе отношусь очень тепло. А ведь ты вряд ли можешь назвать себя счастливой, не так ли?
Между ними повисло молчание. Линдсей думала о Маркове. Ее вовсе не удивили его познания в области греческой мифологии. Ее не удивило бы даже, если бы он сейчас, перегнувшись через стол, заговорил с ней по-гречески. Марков был способен на весьма смелые эксперименты как со своей внешностью, так и с речью, притворяясь то недоумком, то несносным задавакой, то слепым поклонником моды. Однако на деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Марков был на редкость проницателен, чуток, артистичен и умен. Кипучая энергия и смелость также относились к числу его достоинств. Два года назад Маркова постигла тяжелая утрата – от СПИДа умер человек, долгое время бывший его партнером. Марков начал ухаживать за другом, когда болезнь вступила в последнюю стадию, и не отходил от его кровати до последней минуты. И кому, как не Маркову, было знать, почему любовь способна породить не только гармонию, но также ужас и страх.
Минута бежала за минутой. Марков смотрел на Линдсей с неменьшей задумчивостью. Сегодня вечером он выглядел традиционно: с ног до головы одетый в черное, в темных очках – хотя нельзя было сказать, что ресторанчик, куда якобы любила захаживать Куэст, был залит ослепительным светом. Это была крохотная, сумрачная, грязноватая забегаловка на одной из улочек Монмартра, где света было не больше, чем в ином погребе. Голову Маркова, как всегда, венчала шляпа – его очень редко можно было встретить без нее. Более смехотворного головного убора Линдсей еще не видела: это была бархатная широкополая шляпа в стиле fin de siecle, шляпа Оскара Уайльда. Из-под ее полей выбивались волнистые пряди его светлых волос. Живописный облик Маркова дополняли болтающиеся в ушах серьга в виде крестиков и пальцы, сплошь унизанные серебряными перстнями. Родом Марков был из Лос-Анджелеса, хотя сам утверждал, что родился на борту самолета. Теперь, после смерти любовника, он неприкаянно скитался по свету. Марков мотался из страны в страну, от съемки к съемке. На его снимках любая женщина выглядела раз в десять красивее, чем была на самом деле. Некоторые из этих фотографий, раскрывающих тайны мира высокой моды, завоевали всемирную известность и словно наяву стояли перед глазами Линдсей. Она считала его прекраснейшим из всех фотографов одежды, однако ее мнение на этот счет разделял далеко не каждый: работы Маркова были слишком провокационными, вызывающими, странными для тех, кто придерживался более консервативных взглядов. Что же касается Линдсей, то для нее Марков был кем-то сродни чародею – и как фотограф, и как просто мужчина. Глядя на него сейчас, она с некоторым удивлением осознала, что этот человек, пожалуй, является не только одним из лучших ее друзей, но и почти наверняка наилучшим собеседником. Ее неудержимо тянуло продолжить завязавшийся разговор.
– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Линдсей замялась. Лишь час назад ей удалось наконец дозвониться до Макса, и тот сразу же начал юлить, корча из себя великого дипломата. Из его слов было понятно только одно: кого-то следовало срочно направить в Париж, а поскольку Джини была в данный момент недоступна, Макс и Роуленд, посовещавшись маленько, решили, что лететь надо одному из них, а точнее, Роуленду.
– Как это – «недоступна»? – удивилась Линдсей. – Ведь Пикси говорила мне, что Джини вылетела сюда сегодня вечером. Во всяком случае, собиралась вылететь.
– Извини, Линдсей, поговори об этом лучше с самим Роулендом. А то мне по другому телефону звонят. Ну пока.
Когда Макс упомянул имя Джини, Линдсей уловила в его тоне нечто похожее на froideur.
Вздохнув при этом неприятном воспоминании, она поднялась. Темные очки Маркова действовали ей на нервы – смотреть на них больше не было сил.
– Слушай, Марков, так я, с твоего позволения, все-таки звякну еще разок в «Сен-Режи». Теперь уж Роуленд наверняка должен ответить.
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
– Нет, не знаю. Никогда не слышала, что у нее были дети.
– Были, были… Таков был итог ее преступной связи с Аресом – богом войны. У нее от него было пять детей, Линди. Так ты знаешь их имена?
– Думаю, что ты сам мне скажешь.
– Конечно, скажу – таить мне нечего. Их звали Эрот и Антэрот – Любовь и Любовь Ответная, Гармония – ну это ты сама легко поймешь. Но были еще двое. Их звали Деймос и Фобос…
– А это что означает?
– Ужас и Страх.
Грустно усмехнувшись, Марков закурил сигарету и глубоко затянулся.
– Неплохое напоминание, не правда ли? Таковы дети любви. Время от времени я задумываюсь об этом союзе и его отпрысках. Ужас и Страх… Неплохо сказано, а?
– Уж не хочешь ли ты предостеречь ты меня от чего-нибудь, Марков?
– Да, хочу. Очень хочу! Но ты ведь все равно не послушаешь меня. Предостережений никто не слушает. А потому я решил всего лишь прибегнуть к небольшому напоминанию. Как ты, должно быть, знаешь, большинство женщин я просто не перевариваю, но к тебе отношусь очень тепло. А ведь ты вряд ли можешь назвать себя счастливой, не так ли?
Между ними повисло молчание. Линдсей думала о Маркове. Ее вовсе не удивили его познания в области греческой мифологии. Ее не удивило бы даже, если бы он сейчас, перегнувшись через стол, заговорил с ней по-гречески. Марков был способен на весьма смелые эксперименты как со своей внешностью, так и с речью, притворяясь то недоумком, то несносным задавакой, то слепым поклонником моды. Однако на деле он не был ни тем, ни другим, ни третьим. Марков был на редкость проницателен, чуток, артистичен и умен. Кипучая энергия и смелость также относились к числу его достоинств. Два года назад Маркова постигла тяжелая утрата – от СПИДа умер человек, долгое время бывший его партнером. Марков начал ухаживать за другом, когда болезнь вступила в последнюю стадию, и не отходил от его кровати до последней минуты. И кому, как не Маркову, было знать, почему любовь способна породить не только гармонию, но также ужас и страх.
Минута бежала за минутой. Марков смотрел на Линдсей с неменьшей задумчивостью. Сегодня вечером он выглядел традиционно: с ног до головы одетый в черное, в темных очках – хотя нельзя было сказать, что ресторанчик, куда якобы любила захаживать Куэст, был залит ослепительным светом. Это была крохотная, сумрачная, грязноватая забегаловка на одной из улочек Монмартра, где света было не больше, чем в ином погребе. Голову Маркова, как всегда, венчала шляпа – его очень редко можно было встретить без нее. Более смехотворного головного убора Линдсей еще не видела: это была бархатная широкополая шляпа в стиле fin de siecle, шляпа Оскара Уайльда. Из-под ее полей выбивались волнистые пряди его светлых волос. Живописный облик Маркова дополняли болтающиеся в ушах серьга в виде крестиков и пальцы, сплошь унизанные серебряными перстнями. Родом Марков был из Лос-Анджелеса, хотя сам утверждал, что родился на борту самолета. Теперь, после смерти любовника, он неприкаянно скитался по свету. Марков мотался из страны в страну, от съемки к съемке. На его снимках любая женщина выглядела раз в десять красивее, чем была на самом деле. Некоторые из этих фотографий, раскрывающих тайны мира высокой моды, завоевали всемирную известность и словно наяву стояли перед глазами Линдсей. Она считала его прекраснейшим из всех фотографов одежды, однако ее мнение на этот счет разделял далеко не каждый: работы Маркова были слишком провокационными, вызывающими, странными для тех, кто придерживался более консервативных взглядов. Что же касается Линдсей, то для нее Марков был кем-то сродни чародею – и как фотограф, и как просто мужчина. Глядя на него сейчас, она с некоторым удивлением осознала, что этот человек, пожалуй, является не только одним из лучших ее друзей, но и почти наверняка наилучшим собеседником. Ее неудержимо тянуло продолжить завязавшийся разговор.
– Хорошо, ты прав, – сдалась Линдсей, озабоченно наморщив лоб. – Мне в самом деле нравится Роуленд. Может быть даже больше, чем просто нравится. Как-то раз я побывала у него дома. Мы просто разговаривали, и вдруг произошло нечто необъяснимое. Наверное, ты знаешь, что я имею в виду, Марков. Это было чем-то вроде бунта сердца, только не яростного, а, если можно так сказать, совсем тихого.
– Как не знать… И что же было дальше?
– Дальше? Ничего. До этого я думала, что полностью неуязвима – ведь такого со мной давно уже не было. С тех пор, когда со мной могло произойти нечто подобное, прошло так много лет, и вот теперь… Кто бы мог подумать? Я же не девочка и не дура какая-нибудь. Этим летом мне исполняется тридцать девять лет. Моему сыну уже семнадцать. У меня даже на теле морщины, – заговорщически понизила она голос. – И я никогда ни с кем не ложусь в постель, пока не выключу всюду свет.
– Господь с тобой, Линди…
– Но это правда! Я знаю, как это глупо. Постоянно твержу себе: все это ерунда, должен же быть кто-нибудь, кому на все это наплевать. Кто-нибудь, кто не обращает внимания на все эти морщины и пятна на моем лице, потому что смотрит не на мое лицо, не на мои груди и не на задницу, а на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177