Рою яму и закапываю в нее свое противотанковое ружье. Снимаю военную форму и разрываю ее штыком на мелкие куски, а обрывки разбрасываю в темноте. Вынимаю из вещевого мешка белую гражданскую рубашку, свои черные хлопчатобумажные брюки, надеваю цицит, а на нее – украденный пиджак, шляпу кладу рядом с собой. Борода моя отросла за последние две недели, а из своих вьющихся волос, давно не стриженных, мне удалось закрутить нечто вроде зачаточных пейсов.
А потом устроился в маленькой расселине недалеко от канала, сижу, дрожу от холода, поглядываю в темное небо, время от времени освещаемое вспышками взрывов, жду рассвета, слышу, как поднимают мою часть и перебрасывают на другую позицию. Я прислушался, не ищут ли меня, не выкрикивают ли мое имя, но ничего не услышал, кроме шума заводящихся моторов. А потом наступила мягкая тишина. Моего исчезновения никто не заметил.
Поразительно, так вот просто вычеркнули меня…
Но покидать свое убежище я не тороплюсь. Сижу и жду рассвета, с аппетитом уничтожаю бутерброды, приготовленные мною на завтра. И внезапно туманный свет начинает разливаться вокруг. Хмурая такая заря, почти как в Европе. А я зарываю последние следы своего армейского существования, в том числе и вещевой мешок, стряхиваю с одежды пыль и песок, пытаюсь разгладить ее, чтобы она приобрела сносный вид. Потом надеваю шляпу и иду на восток, выхожу из истории.
Очень скоро я достиг шоссе, еще немного, и слышу шум приближающейся машины, на ней – цистерна с водой, продырявленная пулями, из отверстий еще сочится вода. Я только раздумываю, не поднять ли мне руку, а машина уже останавливается. Я вспрыгиваю на ступеньку и забираюсь в кабину. Шофер, маленький и худой йеменский еврей, совсем не удивился, завидев одетое в черное существо, – можно подумать, что вся пустыня полна религиозными в черных одеяниях, которые то и дело выскакивают из-за холмов. Странно, что он не заговорил со мной, не произнес ни единого слова. Может быть, и он сбежал, а может, только что обстреляли его и теперь он возвращается, что-то взволнованно напевая про себя. Мне кажется, он даже не разглядел, кого это подобрал на дороге.
Шлагбаумы немедленно поднимались перед нами, армейские полицейские даже не смотрели на нас, атакуемые огромным количеством машин, направлявшихся нам навстречу. Людям просто не терпелось попасть на войну, прорваться на западный берег канала.
В Рафидим я сошел. Даже спасибо не успел сказать. И снова вокруг эта ужасная суета. Даже, кажется, усиливается. Мечутся люди, во всех направлениях мчатся машины. А я чувствую себя легко в своей новой одежде, почти порхаю, всем своим существом ощущаю свободу. Брожу по лагерю, ищу северный выход. И тут замечаю, что люди оборачиваются на меня, останавливают на мне свой взгляд. Я обращаю на себя внимание, даже несмотря на дикую суету вокруг. Очевидно, в моем облике что-то не соответствует моему одеянию, может быть, шляпа на голове сидит не так, как надо. Я все больше опасаюсь, как бы не попасться. Хожу по боковым тропинкам, стараюсь сделаться незаметным, пробираюсь между строениями, укрытиями для танков. И вдруг в одном из закоулков лагеря прямо передо мной, как в кошмарном сне, предстал этот высокий лысый офицер, весь загорелый, до красноты, все с тем же наглым, пустым взглядом. Я чуть не упал, увидев его. Но он прошел мимо, не узнав меня. Шествует своей размеренной походкой, ужасно действующей на нервы.
Наверно, меня все-таки действительно нельзя узнать, во мне, очевидно, произошла существенная перемена, которую я и сам еще не осознал. Я спрятался за стеной, пораженный, весь дрожа. Вижу, как он идет к одному из навесов. Что-то голубое поблескивает там. Бабушкина машина. Я чуть было не забыл о ней.
И вдруг я решил увести и ее. Почему бы и нет? Подождать, когда стемнеет, и взять ее с собой. Я осмотрелся, стараясь запомнить место, и пошел искать синагогу, чтобы спрятаться там до вечера.
Синагога была заброшенная и грязная. Здесь, наверное, ночевала большая часть во время большого переполоха, на полу валялись гильзы от патронов. Вместилище Торы было закрыто на ключ, но несколько молитвенников лежало в беспорядке на полках, а в маленьком боковом шкафчике я обнаружил бутылку вина для благословений.
Весь день просидел я там в углу, медленно попиваю теплое сладкое вино, читаю молитвенник, чтобы иметь представление о содержании молитв. Голова моя затуманилась, но уснуть я боялся, как бы кто-нибудь не зашел и не застал меня врасплох. Около полуночи я вышел оттуда, унося в нейлоновом мешке с дюжину молитвенников. Если спросят, чего я тут околачиваюсь, скажу, что меня послали раздать молитвенники солдатам. Лагерь немного успокоился, возбуждение у людей немного спало, я наткнулся даже на стоявших в обнимку солдата и солдатку. Как будто нет никакой войны на свете.
«Моррис» ютился между двумя разбитыми ганками, весь покрытый пылью. Двери были заперты, но я помнил, что одно из окон держится непрочно. Мне удалось легко проникнуть внутрь; руки мои задрожали, прикоснувшись к рулю. Я положил на него голову. Словно не несколько дней войны, а целая вечность прошла с тех пор, как я расстался с машиной.
У меня уже был наготове кусочек фольги, который я вытащил из сигаретной пачки, и, как в далекие годы, когда я по ночам брал машину тайком от бабушки, я наклонился под руль и сразу же нашел место, где присоединяются провода зажигания. И аккумулятор, который ты, Адам, заменил, новый аккумулятор, который ты поставил несколько недель тому назад, сразу же ответил на легкое прикосновение – мотор завелся мгновенно.
И я поехал – на север, на восток, черт знает куда. Я плохо ориентируюсь, ищу указатели, останавливаюсь и спрашиваю, как вернуться обратно в Эрец-Исраэль.
– В какую Эрец-Исраэль? – со смехом переспрашивают меня солдаты армейской полиции.
– Неважно, не имеет значения, лишь бы выбраться из пустыни…
А все движется мне навстречу. Танки, пушки, огромные грузовики с боеприпасами. Грохочущая река цвета хаки плыла мне навстречу с приглушенными огнями. А я в своем маленьком драндулете пробираюсь против течения, теснюсь к обочине и все равно мешаю уверенному движению колонн. До моего слуха доносятся проклятия: «Вот чумазый дос, нашел время разгуливать по Синаю». Но я отмалчиваюсь, только робко улыбаюсь, маневрируя между колоннами. Еду без остановок, упрямо, как одержимый, продвигаюсь вперед, лечу по разбитым дорогам, стремлюсь как можно скорее выбраться из пустыни.
Утром я добрался до большого магазина для военнослужащих в Рафиахе, усталый и изможденный после ночной езды, но опьяненный свободой. Сразу же зашел туда, чтобы купить что-нибудь поесть, перехожу от прилавка к прилавку, съедаю суп, ем сосиски, грызу шоколад и конфеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
А потом устроился в маленькой расселине недалеко от канала, сижу, дрожу от холода, поглядываю в темное небо, время от времени освещаемое вспышками взрывов, жду рассвета, слышу, как поднимают мою часть и перебрасывают на другую позицию. Я прислушался, не ищут ли меня, не выкрикивают ли мое имя, но ничего не услышал, кроме шума заводящихся моторов. А потом наступила мягкая тишина. Моего исчезновения никто не заметил.
Поразительно, так вот просто вычеркнули меня…
Но покидать свое убежище я не тороплюсь. Сижу и жду рассвета, с аппетитом уничтожаю бутерброды, приготовленные мною на завтра. И внезапно туманный свет начинает разливаться вокруг. Хмурая такая заря, почти как в Европе. А я зарываю последние следы своего армейского существования, в том числе и вещевой мешок, стряхиваю с одежды пыль и песок, пытаюсь разгладить ее, чтобы она приобрела сносный вид. Потом надеваю шляпу и иду на восток, выхожу из истории.
Очень скоро я достиг шоссе, еще немного, и слышу шум приближающейся машины, на ней – цистерна с водой, продырявленная пулями, из отверстий еще сочится вода. Я только раздумываю, не поднять ли мне руку, а машина уже останавливается. Я вспрыгиваю на ступеньку и забираюсь в кабину. Шофер, маленький и худой йеменский еврей, совсем не удивился, завидев одетое в черное существо, – можно подумать, что вся пустыня полна религиозными в черных одеяниях, которые то и дело выскакивают из-за холмов. Странно, что он не заговорил со мной, не произнес ни единого слова. Может быть, и он сбежал, а может, только что обстреляли его и теперь он возвращается, что-то взволнованно напевая про себя. Мне кажется, он даже не разглядел, кого это подобрал на дороге.
Шлагбаумы немедленно поднимались перед нами, армейские полицейские даже не смотрели на нас, атакуемые огромным количеством машин, направлявшихся нам навстречу. Людям просто не терпелось попасть на войну, прорваться на западный берег канала.
В Рафидим я сошел. Даже спасибо не успел сказать. И снова вокруг эта ужасная суета. Даже, кажется, усиливается. Мечутся люди, во всех направлениях мчатся машины. А я чувствую себя легко в своей новой одежде, почти порхаю, всем своим существом ощущаю свободу. Брожу по лагерю, ищу северный выход. И тут замечаю, что люди оборачиваются на меня, останавливают на мне свой взгляд. Я обращаю на себя внимание, даже несмотря на дикую суету вокруг. Очевидно, в моем облике что-то не соответствует моему одеянию, может быть, шляпа на голове сидит не так, как надо. Я все больше опасаюсь, как бы не попасться. Хожу по боковым тропинкам, стараюсь сделаться незаметным, пробираюсь между строениями, укрытиями для танков. И вдруг в одном из закоулков лагеря прямо передо мной, как в кошмарном сне, предстал этот высокий лысый офицер, весь загорелый, до красноты, все с тем же наглым, пустым взглядом. Я чуть не упал, увидев его. Но он прошел мимо, не узнав меня. Шествует своей размеренной походкой, ужасно действующей на нервы.
Наверно, меня все-таки действительно нельзя узнать, во мне, очевидно, произошла существенная перемена, которую я и сам еще не осознал. Я спрятался за стеной, пораженный, весь дрожа. Вижу, как он идет к одному из навесов. Что-то голубое поблескивает там. Бабушкина машина. Я чуть было не забыл о ней.
И вдруг я решил увести и ее. Почему бы и нет? Подождать, когда стемнеет, и взять ее с собой. Я осмотрелся, стараясь запомнить место, и пошел искать синагогу, чтобы спрятаться там до вечера.
Синагога была заброшенная и грязная. Здесь, наверное, ночевала большая часть во время большого переполоха, на полу валялись гильзы от патронов. Вместилище Торы было закрыто на ключ, но несколько молитвенников лежало в беспорядке на полках, а в маленьком боковом шкафчике я обнаружил бутылку вина для благословений.
Весь день просидел я там в углу, медленно попиваю теплое сладкое вино, читаю молитвенник, чтобы иметь представление о содержании молитв. Голова моя затуманилась, но уснуть я боялся, как бы кто-нибудь не зашел и не застал меня врасплох. Около полуночи я вышел оттуда, унося в нейлоновом мешке с дюжину молитвенников. Если спросят, чего я тут околачиваюсь, скажу, что меня послали раздать молитвенники солдатам. Лагерь немного успокоился, возбуждение у людей немного спало, я наткнулся даже на стоявших в обнимку солдата и солдатку. Как будто нет никакой войны на свете.
«Моррис» ютился между двумя разбитыми ганками, весь покрытый пылью. Двери были заперты, но я помнил, что одно из окон держится непрочно. Мне удалось легко проникнуть внутрь; руки мои задрожали, прикоснувшись к рулю. Я положил на него голову. Словно не несколько дней войны, а целая вечность прошла с тех пор, как я расстался с машиной.
У меня уже был наготове кусочек фольги, который я вытащил из сигаретной пачки, и, как в далекие годы, когда я по ночам брал машину тайком от бабушки, я наклонился под руль и сразу же нашел место, где присоединяются провода зажигания. И аккумулятор, который ты, Адам, заменил, новый аккумулятор, который ты поставил несколько недель тому назад, сразу же ответил на легкое прикосновение – мотор завелся мгновенно.
И я поехал – на север, на восток, черт знает куда. Я плохо ориентируюсь, ищу указатели, останавливаюсь и спрашиваю, как вернуться обратно в Эрец-Исраэль.
– В какую Эрец-Исраэль? – со смехом переспрашивают меня солдаты армейской полиции.
– Неважно, не имеет значения, лишь бы выбраться из пустыни…
А все движется мне навстречу. Танки, пушки, огромные грузовики с боеприпасами. Грохочущая река цвета хаки плыла мне навстречу с приглушенными огнями. А я в своем маленьком драндулете пробираюсь против течения, теснюсь к обочине и все равно мешаю уверенному движению колонн. До моего слуха доносятся проклятия: «Вот чумазый дос, нашел время разгуливать по Синаю». Но я отмалчиваюсь, только робко улыбаюсь, маневрируя между колоннами. Еду без остановок, упрямо, как одержимый, продвигаюсь вперед, лечу по разбитым дорогам, стремлюсь как можно скорее выбраться из пустыни.
Утром я добрался до большого магазина для военнослужащих в Рафиахе, усталый и изможденный после ночной езды, но опьяненный свободой. Сразу же зашел туда, чтобы купить что-нибудь поесть, перехожу от прилавка к прилавку, съедаю суп, ем сосиски, грызу шоколад и конфеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112