Потом вернулся в гараж и сразу же отдал ему сумку и ключ и сдачу с десяти лир. А сам в ботинке нащупываю ступней второй ключ.
Он, конечно, ничего не заподозрил, улыбается мне так же, как его дочь.
– Спасибо, прекрасно. Так быстро…
И отдал мне эту сдачу.
Вот и все.
Адам
Вот уже конец декабря. Прошло больше двух месяцев, как закончилась война. Каждый день я все еще надеюсь получить от него какой-нибудь знак, но знака нет. Может быть, мы ему просто надоели? Но где он? Ася почти не упоминает его, но мне кажется, что она ждет, чтобы я нашел его. Я часто кружу по улицам, может, увижу хотя бы его маленький «моррис». Как это может бесследно пропасть машина? Как-то раз я увидел голубоватый «моррис» и поехал вслед за ним, пока он не остановился около Техниона. Из него вышел элегантно одетый старик и гневно посмотрел на меня.
Разумеется, не проходит и дня, чтобы я не спустился к дому в Нижнем городе – посмотреть, не открыли ли там ставни или окно. Но квартира на втором этаже сохранялась в том же виде, в каком он оставил ее в первый день войны. Иногда я не ограничиваюсь наблюдением с улицы, а вхожу, поднимаюсь по лестнице, чтобы постучать в дверь. На первом этаже находится постоянно закрытый склад одежды, принадлежащий какому-то магазину, на втором, кроме бабушкиной, есть еще одна квартира. Там живет одинокая вдова, она внимательно следит за мной. Только начинаю я подниматься по лестнице, как дверь ее квартиры приоткрывается и она подглядывает за мной. Молча смотрит, как я стучу в дверь, жду немного и спускаюсь вниз. Сначала я не обращал на нее внимания, но через некоторое время решил попробовать извлечь из нее какие-нибудь сведения.
Она отнеслась ко мне очень подозрительно. Видела ли она Габриэля Ардити? Нет. Не знает ли она, есть ли изменения в состоянии бабушки? Не знает. Где вообще она лежит? Откуда ей знать? Я объясняю ей, что я друг Габриэля и с начала войны ничего о нем не знаю.
Она задумывается на мгновение, а потом сообщает мне название учреждения, где лежит старуха. В больнице для хроников, недалеко от Хадеры.
Это грузная женщина, глаза у нее светлые, над верхней губой растут усики. Она все еще смотрит на меня с недоверием.
– Не найдется ли у вас случайно ключа от квартиры?
Нет, у нее нет ключа, она отдала его Габриэлю.
– Наверно, придется взломать дверь, – шепчу я, рассуждая вслух.
– Тогда я немедленно вызову полицию, – говорит она сразу, не раздумывая.
– Кого? – улыбаюсь я.
– Полицию.
– Что это вдруг?
– С чего бы это вам взламывать тут двери? Этот дом даже не принадлежит вашему другу…
Она стояла непреклонная, как скала, у своей двери, не было никаких сомнений в том, что она вызвала бы полицию.
Я ушел.
Через несколько дней я приехал туда поздно ночью. Бесшумно поднялся по лестнице и, не зажигая света, попытался тихонько открыть дверь ключами, которые подобрал в гараже. Но не прошло и нескольких минут, как соседняя дверь открылась – соседка в ночной рубашке и с чепцом на голове смотрит на меня со злостью.
– Снова вы…
Я решил не отвечать, не обращаю на нее внимания, продолжаю свои напрасные попытки открыть дверь ключами, которые держу в руке.
– Сейчас вызову полицию…
Но я не отвечаю; она следит за моими неудачными попытками.
– Не пойти ли вам навестить старуху, может, она согласится дать вам ключ?
Я молчал, ничего не ответил, но эта идея сейчас же засела у меня в голове. А почему бы и нет, в сущности? Я продолжал пробовать ключи. В конце концов медленно спустился вниз, так и не зажигая света.
Не прошло и двух дней, а я уже посетил больницу для хроников. Старый, окруженный зеленью дом стоит посреди апельсиновой плантации, на окраине поселка. Я зашел в приемную и назвался родственником госпожи Армозо, пришел, мол, навестить ее. Сразу же позвали заведующую. Энергичная цветущая женщина моего возраста радостно приветствовала меня.
– Наконец-то пришел кто-то, мы уже боялись, что ее совсем забыли. Вы тоже ее внук?
Странно, как это меня могли принять за ее внука.
– Нет, я родственник совсем дальний… Габриэль Ардити навещал ее?
– Да, но вот уже несколько месяцев, как он не дает о себе знать.
– Каково ее состояние? До сих пор не пришла в себя?
– До сих пор, но, по-моему, есть улучшение. Пойдемте со мной, посмотрите, как ее кормят…
И она взяла меня под руку, проводила в одну из палат и подвела к ее кровати.
Итак, она все-таки существует, эта бабушка. Завернута в белое, похожа на большой шар. Сидит в своей кровати и смотрит вокруг диким взглядом. У нее длинные, еще темные волосы, они разбросаны по плечам, на шее повязана большая салфетка, и низкорослая медсестра с очень темной кожей, наверно кочинская еврейка из соседнего поселка репатриантов, терпеливо кормит ее с ложки сероватой кашей, похожей на замазку.
Кормить ее было нелегко, она, как видно, не понимала вообще, что ее кормят, и время от времени вдруг отворачивала свое лицо в сторону, как бы разыскивая что-то в окне или на потолке. Иногда она выплевывала пищу, и сероватая жижа размазывалась по ее подбородку. Приходилось тряпочкой осторожно вытирать ее. Что-то горестное было в ее пустых глазах, непрестанно бегающих по палате и останавливающихся иногда на каком-нибудь случайном предмете.
Несколько старух, находившихся в комнате, встали со своих кроватей и подошли к нам, окружили тесным кольцом, глядя на нас с любопытством.
– Каждое кормление занимает почти час, – сказала заведующая с улыбкой.
Я смотрел на нее как загипнотизированный.
– Сколько ей лет? – вдруг спросил я, совсем забыв, что представился как родственник.
– Я уверена, что вы не знаете… даже если вы и родственник… угадайте…
Я стал бормотать что-то.
– Вы не поверите… но мы видели ее метрику еще со времен Османской империи. Она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Восемьдесят первом. А теперь сосчитайте сами – ей девяносто три года. Ну не чудо ли? Тысяча восемьсот восемьдесят первый… Вы ведь хоть немного знаете историю? Билуим прибыли тогда в страну… Ховевей Цион… начало сионизма… Я уже не говорю о мировой истории. Она просто сокровище… Может быть, она скрывала от вас свой возраст? А волосы у нее до сих пор черные… кожа гладкая… совсем не морщинистая… чудеса… правду сказать. Ведь мы работаем в больнице для стариков, и ни разу не было у нас такой старухи…
Заведующая подошла к ней, вынула из ее волос маленький гребешок и начала расчесывать ей волосы, поглаживает по щекам, слегка пощипывает их. Старуха не смотрит на нее, ничего не чувствует, глаза прикованы к окну.
– Я говорю вам, если бы она не потеряла память, то могла бы жить еще много лет… А может, и наоборот, именно потому, что она потеряла память, проживет еще много лет. Подойдите поближе, не бойтесь, может быть, она узнает вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Он, конечно, ничего не заподозрил, улыбается мне так же, как его дочь.
– Спасибо, прекрасно. Так быстро…
И отдал мне эту сдачу.
Вот и все.
Адам
Вот уже конец декабря. Прошло больше двух месяцев, как закончилась война. Каждый день я все еще надеюсь получить от него какой-нибудь знак, но знака нет. Может быть, мы ему просто надоели? Но где он? Ася почти не упоминает его, но мне кажется, что она ждет, чтобы я нашел его. Я часто кружу по улицам, может, увижу хотя бы его маленький «моррис». Как это может бесследно пропасть машина? Как-то раз я увидел голубоватый «моррис» и поехал вслед за ним, пока он не остановился около Техниона. Из него вышел элегантно одетый старик и гневно посмотрел на меня.
Разумеется, не проходит и дня, чтобы я не спустился к дому в Нижнем городе – посмотреть, не открыли ли там ставни или окно. Но квартира на втором этаже сохранялась в том же виде, в каком он оставил ее в первый день войны. Иногда я не ограничиваюсь наблюдением с улицы, а вхожу, поднимаюсь по лестнице, чтобы постучать в дверь. На первом этаже находится постоянно закрытый склад одежды, принадлежащий какому-то магазину, на втором, кроме бабушкиной, есть еще одна квартира. Там живет одинокая вдова, она внимательно следит за мной. Только начинаю я подниматься по лестнице, как дверь ее квартиры приоткрывается и она подглядывает за мной. Молча смотрит, как я стучу в дверь, жду немного и спускаюсь вниз. Сначала я не обращал на нее внимания, но через некоторое время решил попробовать извлечь из нее какие-нибудь сведения.
Она отнеслась ко мне очень подозрительно. Видела ли она Габриэля Ардити? Нет. Не знает ли она, есть ли изменения в состоянии бабушки? Не знает. Где вообще она лежит? Откуда ей знать? Я объясняю ей, что я друг Габриэля и с начала войны ничего о нем не знаю.
Она задумывается на мгновение, а потом сообщает мне название учреждения, где лежит старуха. В больнице для хроников, недалеко от Хадеры.
Это грузная женщина, глаза у нее светлые, над верхней губой растут усики. Она все еще смотрит на меня с недоверием.
– Не найдется ли у вас случайно ключа от квартиры?
Нет, у нее нет ключа, она отдала его Габриэлю.
– Наверно, придется взломать дверь, – шепчу я, рассуждая вслух.
– Тогда я немедленно вызову полицию, – говорит она сразу, не раздумывая.
– Кого? – улыбаюсь я.
– Полицию.
– Что это вдруг?
– С чего бы это вам взламывать тут двери? Этот дом даже не принадлежит вашему другу…
Она стояла непреклонная, как скала, у своей двери, не было никаких сомнений в том, что она вызвала бы полицию.
Я ушел.
Через несколько дней я приехал туда поздно ночью. Бесшумно поднялся по лестнице и, не зажигая света, попытался тихонько открыть дверь ключами, которые подобрал в гараже. Но не прошло и нескольких минут, как соседняя дверь открылась – соседка в ночной рубашке и с чепцом на голове смотрит на меня со злостью.
– Снова вы…
Я решил не отвечать, не обращаю на нее внимания, продолжаю свои напрасные попытки открыть дверь ключами, которые держу в руке.
– Сейчас вызову полицию…
Но я не отвечаю; она следит за моими неудачными попытками.
– Не пойти ли вам навестить старуху, может, она согласится дать вам ключ?
Я молчал, ничего не ответил, но эта идея сейчас же засела у меня в голове. А почему бы и нет, в сущности? Я продолжал пробовать ключи. В конце концов медленно спустился вниз, так и не зажигая света.
Не прошло и двух дней, а я уже посетил больницу для хроников. Старый, окруженный зеленью дом стоит посреди апельсиновой плантации, на окраине поселка. Я зашел в приемную и назвался родственником госпожи Армозо, пришел, мол, навестить ее. Сразу же позвали заведующую. Энергичная цветущая женщина моего возраста радостно приветствовала меня.
– Наконец-то пришел кто-то, мы уже боялись, что ее совсем забыли. Вы тоже ее внук?
Странно, как это меня могли принять за ее внука.
– Нет, я родственник совсем дальний… Габриэль Ардити навещал ее?
– Да, но вот уже несколько месяцев, как он не дает о себе знать.
– Каково ее состояние? До сих пор не пришла в себя?
– До сих пор, но, по-моему, есть улучшение. Пойдемте со мной, посмотрите, как ее кормят…
И она взяла меня под руку, проводила в одну из палат и подвела к ее кровати.
Итак, она все-таки существует, эта бабушка. Завернута в белое, похожа на большой шар. Сидит в своей кровати и смотрит вокруг диким взглядом. У нее длинные, еще темные волосы, они разбросаны по плечам, на шее повязана большая салфетка, и низкорослая медсестра с очень темной кожей, наверно кочинская еврейка из соседнего поселка репатриантов, терпеливо кормит ее с ложки сероватой кашей, похожей на замазку.
Кормить ее было нелегко, она, как видно, не понимала вообще, что ее кормят, и время от времени вдруг отворачивала свое лицо в сторону, как бы разыскивая что-то в окне или на потолке. Иногда она выплевывала пищу, и сероватая жижа размазывалась по ее подбородку. Приходилось тряпочкой осторожно вытирать ее. Что-то горестное было в ее пустых глазах, непрестанно бегающих по палате и останавливающихся иногда на каком-нибудь случайном предмете.
Несколько старух, находившихся в комнате, встали со своих кроватей и подошли к нам, окружили тесным кольцом, глядя на нас с любопытством.
– Каждое кормление занимает почти час, – сказала заведующая с улыбкой.
Я смотрел на нее как загипнотизированный.
– Сколько ей лет? – вдруг спросил я, совсем забыв, что представился как родственник.
– Я уверена, что вы не знаете… даже если вы и родственник… угадайте…
Я стал бормотать что-то.
– Вы не поверите… но мы видели ее метрику еще со времен Османской империи. Она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Восемьдесят первом. А теперь сосчитайте сами – ей девяносто три года. Ну не чудо ли? Тысяча восемьсот восемьдесят первый… Вы ведь хоть немного знаете историю? Билуим прибыли тогда в страну… Ховевей Цион… начало сионизма… Я уже не говорю о мировой истории. Она просто сокровище… Может быть, она скрывала от вас свой возраст? А волосы у нее до сих пор черные… кожа гладкая… совсем не морщинистая… чудеса… правду сказать. Ведь мы работаем в больнице для стариков, и ни разу не было у нас такой старухи…
Заведующая подошла к ней, вынула из ее волос маленький гребешок и начала расчесывать ей волосы, поглаживает по щекам, слегка пощипывает их. Старуха не смотрит на нее, ничего не чувствует, глаза прикованы к окну.
– Я говорю вам, если бы она не потеряла память, то могла бы жить еще много лет… А может, и наоборот, именно потому, что она потеряла память, проживет еще много лет. Подойдите поближе, не бойтесь, может быть, она узнает вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112